Затаив дыхание, Тео двинул вперед цевье дробовика и услышал щелчок: патрон вошел в патронник. Из амбара раздался глухой шум, а следом… неужели зевок? Тео осторожно приблизил ствол к двери и открыл ее чуть шире. Тут из-за спины раздался шепот:

— Тео, что ты делаешь?

Длинная белая сорочка, распущенные по плечам волосы — Маусами напоминала призрака, парящего в предрассветной мгле. «Назад, Маус, скорее в дом!» — хотел сказать Тео и уже открыл рот, как дверь распахнулась настежь, с силой оттолкнув дробовик и незадачливого стрелка. Секундой позже грянул выстрел, и Тео швырнуло назад. Из амбара во двор метнулась тень.

— Не стреляй! — закричала Маусами.

Собака! В амбаре сидела собака!

Пес замер совсем рядом с Маусами и поджал хвост. На густой серебристо-серой шерсти чернели крупные пятна. Пес словно кланялся Маус: смиренно наклонил голову и опустил уши. Казалось, он не знает, бежать или бросаться в атаку.

— Маус, осторожно! — шепнул Тео, которому совершенно не нравился сдавленный рык пса.

— Он ничего мне не сделает, правда, малыш? — Маус села на корточки и протянула псу руку: на, мол, обнюхай. — Голодный, да? Вот и залез в амбар, чтобы чем-нибудь поживиться…

К досаде Тео пес стоял между ним и Маус — стрелять нельзя, даже если кусаться начнет. Решив использовать дробовик как дубинку, Тео неслышно шагнул вперед.

— Опусти ружье! — велела Маусами.

— Маус, послушай…

— Тео, я серьезно! — Маус ласково улыбнулась псу. — Иди сюда, малыш! Давай покажем этому парню, какой ты славный. Ну, обнюхай мамину руку!

Пес сделал полшага вперед, попятился, затем все-таки шагнул к Маусами, уткнулся носом в протянутую руку, а потом на глазах изумленного Тео начал лизать. В следующую секунду Маус уже сидела на земле, гладя голову и мохнатый загривок пса.

— Вот видишь! — засмеялась она, когда пес, дрожа от удовольствия, чихнул ей прямо в ухо. — Какой чудесный пес! Как тебя зовут, малыш? У тебя есть имя?

Тео сообразил, что до сих пор стоит с занесенным над головой дробовиком, и, смутившись, быстро его опустил.

— Надеюсь, он на тебя не обиделся! — снисходительно кивнула Маусами. — Не обиделся, правда, малыш? — Она погладила жесткую серую холку. — Надо же, одни ребра! Ну, как насчет завтрака?

Над холмами встало солнце — наступило утро, которое послало им серого пса.

— Конрой, — проговорил Тео и встретил вопросительный взгляд Маус. Пес лизал ее ухо и до неприличия нежно терся о щеку. — Мы назовем его Конроем.

Маусами звонко поцеловала пса в нос.

— Ну, будешь Конроем? Согласен? — Она наклонила лохматую голову, заставив кивнуть, и радостно засмеялась. — Да, он согласен!

Тео не хотел пускать Конроя в дом, только разве Маус переубедишь? Едва открыли дверь, Конрой взлетел по ступенькам и по-хозяйски обошел комнаты, постукивая когтями по полу. На завтрак Маус поджарила ему рыбу с картошкой и в большой миске поставила под кухонный стол. Конрой уже устроился на диване, но едва миска опустилась на пол, как на крыльях прилетел на кухню и набросился на еду. Миску он вылизывал так, что она по полу ездила! Маус налила в другую миску воды и поставила рядом с первой. Конрой наелся, запил завтрак водой и со вздохом удовлетворения рухнул на диван.

Откуда взялся серый пес Конрой? Вне всяких сомнений, кто-то о нем заботился. Худой, но не истощенный, весь в колтунах и репьях, но, похоже, здоровый. Тео не знал, что и думать.

— Наполни ванну, — велела Маусами. — Раз Конрой любит сидеть на диване, нужно его выкупать.

Тео вскипятил воду, а когда приготовил ванну, солнце было уже в зените. Зима стояла на пороге, но в полдень ласковое солнце позволяло ходить в одежде с коротким рукавом. Устроившись на бревне, Тео наблюдал, как Маус моет Конроя. Надо же, драгоценное мыло не жалеет, не ленится репьи выдергивать! Пес особого восторга не испытывал. «Ну кто затеял это мытье? Зачем?!» — читалось в его несчастных глазах. Когда Конроя ополоснули, Тео вытащил его из ванны, а Маус снова села на корточки — ей даже стоять с каждым днем становилось все труднее — и завернула пса в одеяло.

— Ну, не смотри так ревниво!

— Кто ревниво смотрит? — вскинулся Тео. Однако Маус поймала его с поличным: он действительно ревновал. Тем временем Конрой скинул одеяло и встряхнулся, обдав их фонтаном брызг.

— Лучше привыкай! — посоветовала Маус.

В самом деле, ребенок, что называется, готовился к выходу. Казалось, не только живот, а все тело Маус раздулось, набухло, выросло как на дрожжах. Даже волосы пышнее стали! Вопреки ожиданиям Тео, на слабость она никогда не жаловалась. Глядя на Конроя, который наконец позволил вытереть себя одеялом (хотя необходимости уже не было), Тео неожиданно ощутил абсолютное, безоблачное счастье. В камере ему хотелось только умереть. Нет, это желание возникало и раньше. Как он понимал тех, кто отрешается от всего и чувствует непреодолимую, сильнее жажды и голода, тягу шагнуть в черную пустоту! Он не жил, а со стороны наблюдал за собственной жизнью. Он играл роль Тео Джексона. Никто не подозревал, что полшага в пустоту он уже сделал. Непробиваемая, необъяснимая отрешенность сбивала с толку всех, даже Питера. Чем ближе он подбирался к незримой грани, тем проще было притворяться, а под конец притворство стало его сущностью. В памятный вечер на крыльце Щитовой, когда Майкл объявил, что аккумуляторы разрушаются, Тео едва не вздохнул с облегчением: слава Богу, скоро и притворство не понадобится.

А что сейчас? Сейчас Тео словно подменили! Жизнь заиграла яркими красками, какое там, он будто родился заново!

На закате они пошли спать. Конрой залег у изножья кровати, а Тео с Маус, как почти каждый вечер, занялись любовью. Малыш снова пинал обоих родителей — бил ножкой так настойчиво, будто закодированное послание передавал! Первое время Тео это тревожило, но сейчас пинки и повороты воспринимались как часть процесса, такая же, как стоны Маусами и ритмичное движение их тел. Сегодня еще возня Конроя под кроватью прибавилась. «Вот она, благодать! — думал Тео, проваливаясь в объятия сна. — Эта ферма — дарованная небесами благодать».

Тут вспомнилась амбарная дверь.

Накануне он не просто закрыл ее, а запер на крючок. В памяти сохранились малейшие детали: и скрип петель, и лязг опустившегося крючка.

Но если это правда, как в амбар попал Конрой?

Через секунду Тео уже натянул штаны и попытался одновременно надеть свитер и ботинки. Надо же за целый день он не сделал главное — ни разу в амбар не заглянул!

— В чем дело? — встревоженно спросила Маус. — Тео, что случилось?

Она села, натянув на грудь одеяло. Конрой, явно почувствовав их тревогу, вскочил и забегал вокруг кровати, стуча когтями по полу.

Тео схватил дробовик.

— Никуда отсюда не выходи! — велел он Маусами. Хотелось оставить с ней Конроя, но пес явно решил иначе. Стоило распахнуть дверь, Конрой пулей вылетел во двор. Во второй раз за сутки Тео крался к амбару с дробовиком на плече. Дверь была приоткрыта, именно так они оставили. Конрой забежал внутрь и растворился во мраке, а Тео бесшумно проник следом, готовый выстрелить в любую секунду. В темноте слышалось, как пес рыщет по амбару и обнюхивает пол.

— Конрой! — шепотом позвал Тео. — Что там такое?

Едва глаза привыкли к мраку, Тео увидел, что пес крутится у старого «вольво». Как хорошо, что пару дней назад он оставил у поленницы фонарь! Прижав дробовик к колену, Тео быстро нагнулся и поджег фитиль. Судя по шумной возне, Конрой что-то нашел.

Консервная банка! Тео осторожно взял ее в руки. Края мятые: в этом месте банку вскрывали ножом; стенки еще не высохли и пахли мясом. Тео поднял фонарь повыше и посветил на пол. На толстом слое пыли виднелись человеческие следы.

В амбаре кто-то побывал.

65

Ее спас доктор. Доктор, которому, как надеялась Лейси, она впоследствии помогла залечить душевные раны.

Как странно повлияло время на воспоминания о событиях той далекой ночи! Крики, дым, стоны умирающих, голоса мертвых, бесконечный мрак, расправляющий над землей свои черные крылья. Порой воспоминания были четкими, словно прошли дни, а не десятилетия, а порой чувства и образы казались мелкими и ничтожными соломинками в бурном потоке времени, который нес ее из года в год.

Лейси помнила Картера. Картер появился, когда она бежала от машины Уолгаста, крича и размахивая руками. Картер ответил на ее зов и спикировал на асфальт, словно большая печальная птица. «Я… Картер!» Он сильно отличался от других. Да, он превратился в монстра, но Лейси чувствовала: новая ипостась ему претит, а собственные деяния вызывают отвращение. Вокруг воцарился хаос: люди, судьбы которых были определены со дня рождения мира, носились мимо, кричали, стреляли, умирали, только Лейси была уже далеко. Едва Картер приник к ее шее, их сердца забились в унисон, и Лейси заглянула ему в душу. Она ощутила его боль, одиночество, словно в книге прочла грустную историю его жизни. Кожа, облепленная грязью бесконечных скитаний, баул с лохмотьями под эстакадой, дорогая машина со сверкающей решеткой радиатора, голос женщины, зовущий не с дороги, а с другой стороны мира, шелковистость скошенной травы, свежесть чая, прохлада воды, руки Рейчел Вуд, тянущие на глубину. Лейси погрузилась в его жизнь, несчастливую, ничтожную, нелюбимую, в отличие от женщины, дух которой поселился у него внутри: теперь Лейси знала и это. Дыхание Картера обжигало, как огонь; вот он впился в ее шею, и Лейси услышала собственный голос: «Благослови вас Господь, мистер Картер! Да пребудет с вами Его благодать!»

Потом Картер исчез, оставив ее, окровавленную, на земле. Слабость и дурнота не заставили себя ждать, и Лейси поняла: неминуемое началось. Она закрыла глаза и стала молиться: пусть Всевышний подаст знак. Знака не было, совсем как много лет назад, когда она, совсем девочка, лежала в поле. Неужели Господь забыл о ней в этот страшный час? Едва забрезжил рассвет, из неподвижной тишины возникла фигура мужчины. Лейси слышала его шаги, вдыхала дымный запах его волос и кожи. Она попыталась заговорить, но не смогла. Мужчина тоже молчал, не назвав даже своего имени. Он бережно, как ребенка, поднял ее на руки, и Лейси решила, что это Господь явился забрать ее на небеса.

Глаза с поволокой, нимб темных волос, дикий и прекрасный, как и окладистая седая борода, — он нес ее по дымящимся развалинам, а на щеках блестели слезы. «Слезы Господа!» — подумала Лейси и отчаянно захотела к ним прикоснуться. Она даже не предполагала, что Господь может лить слезы, но Он плакал постоянно и наплакаться не мог. Усталая и умиротворенная, Лейси заснула, что было дальше, не помнила, а открыв глаза, не почувствовала ни слабости, ни дурноты. Господь спас ее, а она поняла, как помочь Эми. Наконец поняла!

«Лейси, прислушайся…»

Она обратилась в слух. Голоса… Подобно шороху ветра на воде и стуку крови в жилах, они звучали везде и повсюду.

— Выслушай их, Лейси. Выслушай их всех…

Вот чего так долго ждала сестра Лейси Антуанетт Кудото! Спас ее не Господь, а смертный, Добрый доктор, как она мысленно его называла, хотя по-настоящему его звали Джонасом. Джонас Лир был самым печальным человеком на свете. Они вместе построили на поляне дом размером не больше хижин, которые она видела в юности, гуляя по пыльным дорогам и глинистым полям, но куда прочнее и надежнее. Лейси жила в нем и по сей день. Доктор упомянул, что однажды уже строил дом, точнее, коттедж, на берегу озера в Мэне. Он не уточнил, что строил его с покойной женой Элизабет, впрочем, в этом не было необходимости. Брошенный объект был настоящим подарком, который они с благодарностью приняли. Они разобрали обгоревшее Шале на бревна, разыскали в казармах молотки и пилы, рубанки и ящики с гвоздями. Когда обнаружились мешки цемента и бетономешалка, они отлили сваи для фундамента и сложили из булыжников печь. Целое лето они обдирали с казарм гонт, но плитка протекала так сильно, что в итоге пришлось делать крышу из глины и соломы. Чего на объекте хватало, так это оружия самого разного вида и назначения. От такого количества быстро не избавишься! Какое-то время они с доктором занимались исключительно разборкой оружия. В результате получилась целая гора блестящих металлических деталей, гаек и болтов, которые даже закапывать не стоило.

Доктор покинул ее лишь раз, на третье лето, когда отправился искать семена. Он взял единственную неразобранную винтовку, еду и канистру топлива для пикапа, на котором собрался ехать. Обещал вернуться через три дня, но минуло две недели, прежде чем Лейси услышала гул мотора. Из кабины доктор выбрался с таким отчаянием на лице, что Лейси поняла: он вернулся только потому, что дал слово. По признанию самого доктора, окончательное решение он принял, когда добрался до Гранд-Джанкшен. Он и про семена не забыл… В тот вечер он затопил печь и, отрешившись от всего вокруг, смотрел на пламя. Ни в чьих глазах Лейси не видела столько боли и тоски! Она понимала — такому горю не поможешь, но подошла к нему и сказала, что отныне им нужно жить как муж и жена, абсолютно во всех отношениях. Лейси считала, что любовь сродни великодушию. Разве трудно подарить ее человеку? Она сделала подарок и поняла, что именно любовь искала всю жизнь, именно к ней шла с детства по бескрайним полям и дорогам.

Долгие годы Лейси любила Джонаса и душой, и телом, которое совершенно не менялось со временем, а он любил ее. Каждый из них был по-своему счастлив, пока к Джонасу не подкралась смерть. Она подбиралась незаметно и, разрушая клетку за клеткой, протягивала ледяные щупальца все дальше и глубже. Сперва забрала глаза и волосы, потом кожу и зубы и, наконец, ноги, сердце и легкие. Лейси тоже хотелось умереть, чтобы отправиться в последний путь вместе с Джонасом.

Однажды утром Лейси работала в саду и вдруг почувствовала: Джонас пропал. В доме его не было, и Лейси побежала в лес. «Джонас! Джонас!» — кричала она. Стояло лето, и солнечные лучи храбро пробивались сквозь зеленое кружево листвы. Джонас выбрал место, где деревья расступились и не заслоняли ни бездонную синеву неба, ни лежащую внизу долину, ни горы, которые тянулись за ней до самого горизонта. Седой, болезненно хрупкий Джонас из последних сил налегал на лопату. «Зачем тебе яма?» — спросила Лейси. «Это моя могила, — ответил он. — Вырою заранее, и тебе будет проще… Когда же этим заниматься, если не летом?» Джонас рыл могилу до самого вечера, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. Лейси наблюдала со стороны: ее помощь он категорически отверг. Выкопав аккуратный прямоугольник, Джонас вернулся в дом, где они прожили столько лет, лег на кровать, которую собственноручно сделал из тяжелых бревен и прочной веревки, и к утру умер.

— Когда это случилось?

Лейси задумалась. Эми и молодой человек, Питер, не сводили с нее глаз. Странно по прошествии стольких лет рассказывать о той страшной ночи, о Джонасе, и всем, что здесь произошло. Лейси подбросила в печь полено и поставила на решетку котелок. По двум маленьким разделенным занавеской комнатам с низким потолком разливались тепло и чарующий аромат леса.

— Пятьдесят четыре года назад, — ответила она на собственный вопрос и уже про себя повторила: «Пятьдесят четыре года назад Джонас оставил меня одну».

В котелке томилось рагу из угодившего в капкан опоссума, овощей и корнеплодов, которые она запасла на зиму. На полках ждали весны семена, потомки привезенных Джонасом из поездки в Гранд-Джанкшен. Лейси каждый год сажала картошку, помидоры, лук, тыкву, кабачки, репу и салат. Много ли ей нужно? Холод она не чувствовала и порой по несколько дней, а то и недель почти не прикасалась к еде. «Питер наверняка голоден», — помешивая рагу, думала Лейси. Она представляла его именно таким — молодым, сильным, с волевым лицом, хотя ожидала, что он окажется выше. Почему Питер хмурится?

— Вы… пятьдесят лет одна живете?

— Ну, это не так уж много, — пожала плечами Лейси.

— Радиомаяк тоже вы поставили?

О радиомаяке Лейси почти забыла, а Питер напомнил, конечно, как же иначе!

— Нет, маяк поставил доктор… — Как же она соскучилась по нему, как стосковалась! Лейси даже взгляд отвела. Решив, что мешать достаточно, она вытерла руки и достала миски. — Он вечно с техникой возился. Ну, еще наговоримся, а сейчас — за еду!

Лейси разложила рагу по мискам. Питер, к ее радости, уплетал за обе щеки, а вот Эми лишь делала вид, что ест. Сама Лейси уже забыла, что такое аппетит и чувство голода. «Неплохо бы поесть», — время от времени напоминало сознание, словно речь шла не о естественной потребности, а о погоде, и Лейси принималась за еду.

До чего приятно наблюдать за Питером! За окном царила ночь. Лейси не знала, доживет ли до следующей. Скоро, очень скоро, она будет свободна.

После ужина она направилась в спальню, крошечную комнатушку, где уместились лишь сделанная Джонасом кровать и комод, в котором Лейси держала самое необходимое. Ящики хранились под кроватью. Питер застыл у занавески, глядя, как Лейси их выдвигает. «Ящики армейские, — подумал он. — Наверняка для винтовок предназначались». Эми стояла за его спиной и с любопытством наблюдала за Лейси.

— Помоги перенести их на кухню! — попросила Лейси Питера.

Сколько лет она ждала этого момента! Питер поставил ящики у стола, и Лейси села на корточки, чтобы открыть первый, предназначавшийся специально для Эми. Внутри лежал розовый рюкзачок с Крутыми девчонками — Эми носила его, когда впервые появилась в монастыре.

— Узнаешь? — лукаво спросила Лейси, выкладывая рюкзачок на стол. — Он твой.

Целую минуту Эми апатично смотрела на рюкзачок, затем с необыкновенной осторожностью открыла замок и стала вынимать содержимое. Вот зубная щетка. Вот истончившаяся от времени футболка с блестящей надписью «Шпилька». Вот заношенные джинсы. Последним она вытащила вельветового кролика в голубой куртке. Высохший вельвет крошился, на месте одного уха торчала проволока.

— Футболку купила сестра Клэр, — напомнила Лейси. — Сестре Арнетт такая бы точно не понравилась!

Эми отодвинула вещи в сторону и, взяв кролика, вглядывалась в его бурую мордочку.

— Твои сестры, только не настоящие, — вспомнила Эми.

— Правильно, милая! — Лейси опустилась на стул рядом с девочкой. — Именно так я тебе сказала: «Мы сестры по духу, сестры в глазах Господа».

Бездумно гладя кролика, Эми потупилась.

— Он принес мне его в том страшном изоляторе. Помню его голос: он просил меня проснуться, а я даже ответить не могла.

— Эми, о ком ты? — спросила Лейси.

— Уолгаст… — медленно проговорила девочка, погрузившись в воспоминания. — Он рассказывал мне про Еву.

— Про Еву?

— Ева умерла. Уолгаст был готов отдать ей свое сердце! — Эми пристально взглянула на Лейси. — Теперь вспоминаю, что ты там тоже была.

— Да, была.

— И еще один мужчина помоложе.

— Правильно, — кивнула Лейси. — Его звали агент Дойл.

— Дойл мне не нравился, — нахмурилась Эми. — Он думал иначе, но ошибался. — Эми закрыла глаза, снова предаваясь воспоминаниям. — Мы сели в машину, поехали, потом вдруг остановились… — Девочка открыла глаза. — У тебя текла кровь. Почему?

Кровь текла? Лейси почти забыла: по сравнению со всем остальным это такая мелочь!