Да, она подрабатывает моделью.

Определенно лучше, чем все лето

тусоваться с деревьями.

Кому придет в голову быть лесником?

Стажером лесника.

Еще хуже.

Мне предложила это школьный психолог. Ну, мы с ней в прошлом году разрабатывали план моего поступления в колледж, и она дала мне список летних занятий, которые будут хорошо смотреться в заявлении. И вообще, стажер лесника — это, как я решил, единственное подходящее для меня дело.

Когда я рассказал об этом доктору Шерману, он отреагировал не так, как я надеялся. Его обеспокоило, что я возьмусь за старое — буду убегать от мира вместо того, чтобы вливаться в него. Я признался, что одна из причин, по которой я остановился на таком занятии, — возможность быть наедине с природой. В итоге оказалось, работа заключается не только в этом, но доктор Шерман был прав. Лето вне моей обычной жизни способствовало стрессовому состоянию, наступившему, когда мне пришлось вернуться к ней. К середине августа я начал впадать в панику из-за того, что лето кончается и близится новый учебный год.

Я понял также, что если я избегаю людей, то моя тревога не становится слабее. В лесу мне опять-таки приходилось жить с самим собой.

Захлопываю ноутбук и снова вижу имя Коннора на гипсе. Он издевается надо мной издалека. Пытаюсь соскрести буквы с гипса ногтями. Совершенно бесполезное занятие.

Подхожу к окну. На улице совсем темно. Большей частью я всегда предпочитаю дню ночь. Ночью хорошо укрыться у себя в доме. Днем же люди ожидают, что ты выберешься из него и будешь слоняться по разным местам. Тебя также может расстраивать то, что ты столько времени проводишь в помещении.

Но сейчас, когда я смотрю в темноту, мне неспокойно. Я замечаю какие-то непонятные очертания. Что это?

То, что я поначалу принял за куст, теперь напоминает фигуру. Она просто стоит и вроде как смотрит через окно прямо на меня. Выключаю лампу, чтобы разглядеть ее получше, но когда с колотящимся сердцем снова поворачиваюсь к окну, фигуры, если я видел именно ее, там больше нет. Совершенно исчезла из виду.

Глава 5

На следующее утро на уроке углубленного английского, когда миссис Кичек выпаливает на одном дыхании образы, персонажи и темы, которые, как она хочет, мы нашли бы в «Писце Бартлби», по громкоговорителю звучит объявление. Все немедленно поворачиваются и смотрят на меня.

Я почти на пределе, гораздо в большей степени на пределе, чем обычно, потому что вот уже третий день подряд мое письмо не у меня, оно не просочилось в интернет, а человек, укравший его, не показывается в школе. Я бы назвал свое состояние режимом абсолютной паники, но на самом деле не уверен, что когда-либо испытывал такой ее уровень. Он почти сопровождается галлюцинациями.

Даже миссис Кичек смотрит на меня. Проходит несколько секунд, прежде чем я внезапно понимаю, почему оказался в центре внимания всего класса: по громкоговорителю прозвучало мое имя.

Мое? Эвана Хансена? Я не из тех учеников, кого вызывают в кабинет директора. Разве это происходит не с хулиганами, школьными клоунами и раздолбаями? С людьми, чьи поступки сказываются на других? Я никого не трогаю. Я не существую.

— Эван? — говорит миссис Кичек, подтверждая, что да, со слухом у меня все в порядке. — Директор хочет тебя видеть. Срочно.

Моя неуклюжесть прямо пропорциональна числу взирающих на меня людей. Под взглядами двадцати пяти пар глаз выдвигаю свой стул, ударяя им по столу позади меня, вываливаю содержимое незастегнутого рюкзака на пол и чуть не спотыкаюсь о чью-то ногу, шагая по проходу.

Иду по пустым коридорам в главный офис, и мой мозг прокручивает слайд-шоу наихудших вариантов развития событий. Все те же образ, персонаж и тема будто мелькают у меня перед глазами: письмо, Коннор, стыд. За три года я общался с директором всего раз. Когда я учился в десятом классе, то занял третье место в каком-то дурацком конкурсе рассказов, и мистер Ховард вручил мне награду на одном из общих собраний. Содержанием моей истории была поездка с папой на рыбалку в детстве и являлась, в сущности, жалким плагиатом на «Биг-Ривер» Хемингуэя. Не будет ничего удивительного, если мистер Ховард не вспомнит тот день, потому что на самом-то деле рассказ нельзя назвать незабываемым, а третье место — то же самое, что поражение. Но почему он хочет видеть меня сегодня?

Добравшись до его кабинета, пытаюсь вытереть ладони о рубашку, но суше они не становятся. Называю свое имя секретарше, и она показывает на открытую дверь позади себя. Мелкими шажками вхожу в нее, словно коп, приближающийся к темному углу. Вот только в этом сценарии у меня роль не копа. Коп — директор Ховард, что делает меня преступником. Доктор Шерман говорит, я часто катастрофизирую, и ничего плохого, из представляющегося мне, не произойдет, но вот оно доказательство того, что все мое беспокойство оправданно. Все части одного уравнения — отсутствие Коннора, плюс отсутствие Зо, плюс мое идиотское письмо, плюс вызов к директору — складываются в такой величины унижение и обреченность, какие я не могу исчислить.

Просовываю голову в дверь. Мистера Ховарда я не вижу, но за его столом сидят мужчина и женщина. В комнате нет ничего значительного или официального — я не таким представлял кабинет директора. Но на всех фотографиях — лицо мистера Ховарда, значит, я попал, куда нужно.

Мужчина сидит, согнувшись на стуле, поставив локти на колени, пиджак облегает его полные плечи. Женщина — в оцепенении, ее покрасневшие глаза смотрят на меня, но вряд ли видят.

— Прошу прощения, — говорю я, потому что у меня возникает чувство, будто я прервал разговор. — По громкоговорителю мне велели прийти в кабинет директора.

— Ты Эван, — говорит мужчина. Это не вопрос, но и не утверждение, потому я киваю в знак согласия.

Он садится прямо и наконец смотрит на меня.

— Мистер Ховард вышел. Мы хотим поговорить с тобой наедине.

Он показывает жестом на пустой стул. Приглашает сесть. Я не понимаю, что происходит. Кто эти люди? Они выглядят довольно мрачными для представителей какого-нибудь колледжа. Хотя я не имею ни малейшего понятия, как те должны выглядеть. Просто слышал, что к Трою Монтгомери, звезде нашей футбольной команды, приходили несколько таких представителей. Но он все-таки атлет и явно талантлив, а я — всего-навсего мальчишка, когда-то занявший третье место во второсортном литературном конкурсе. Так кто эти люди и чего они от меня хотят?

Сажусь, хотя голос у меня в голове советует постоять.

Мужчина поправляет галстук, и он оказывается у него между ног.

— Мы — родители Коннора.

Вот оно: худшее, что могло случиться. Ждал я, ждал, и на тебе. Но я до сих пор не знаю, почему родители Коннора Мерфи хотят поговорить со мной. Да еще наедине.

Не могу поверить, что эти двое сотворили Коннора Мерфи. Да к тому же еще и Зо Мерфи. Трудно поверить также, что Коннор и Зо — родственники. Откуда у Зо намек на рыжину в волосах? И почему Коннор такой тощий, раз его отец сложен словно танк? Ведь если посмотреть на моих маму и папу, думаю, сразу станет ясно, что такое сочетание вполне могло произвести на свет кого-то вроде меня.

Мистер Мерфи кладет свою руку на руку жены:

— Начни, солнышко.

— Я буду говорить, как смогу, — резко отвечает она.

Когда я был моложе, то думал, что неудобно смотреть, как твои родители ссорятся. Оказывается, смотреть, как это делают чьи-то еще родители, гораздо труднее. Наверное, я вот-вот узнаю, почему Коннора и Зо не было в школе несколько последних дней. А если их родители хотят рассказать об этом мне, а не кому-то еще, значит, это имеет отношение к письму. Больше нас троих ничего не связывает.

Но интересно, не правда ли, что мистер Мерфи представил себя и жену как родителей Коннора, а не Коннора и Зо. Конечно, они пришли по поводу Коннора. Конечно же. Вопрос в том, что он сейчас делает.

После долгого молчания миссис Мерфи достает что-то из сумочки и вжимает мне в ладонь.

— Это от Коннора. Он наверняка хотел бы, чтобы оно было у тебя.

Даже не глядя, я понимаю, что это такое. Мое письмо — оно наконец-то вернулось ко мне. Но я не могу свободно выдохнуть. Кто знает, какой путь оно проделало, добираясь сюда, и на чьи глаза попалось. Если Коннор «хотел», чтобы оно было у меня, то почему не отдал его сам? Где он?

— Мы никогда прежде не слышали твоего имени, — говорит миссис Мерфи. — Коннор никогда не упоминал о тебе. Но потом мы увидели вот это. «Дорогой Эван Хансен».

Меня, разумеется, смущает, что мистер и миссис Мерфи прочитали мое письмо, но не так, как то, что это сделал Коннор. Или Зо. По-иному. Меня очень интересует, кто еще видел его. И почему оно оказалось в сумочке миссис Мерфи.

— Мы понятия не имели, что вы были друзьями, — говорит мистер Мерфи.

Мне хочется рассмеяться. Если бы эти люди знали, сколько мучений я испытал за последние двое суток с лишним из-за их сына, они, конечно же, не стали бы так нас называть.

— Мы не думали, что у Коннора вообще были друзья, — вздыхает мистер Мерфи.