— А смысл? — фыркнул я.

Мама поглядела на меня с недобрым прищуром.

— Случилось что-то еще.

— Неа.

— Эллиотт, — с угрозой в голосе повторила мама.

— Папа Кэтрин умер.

Она нахмурилась.

— Как ты об этом узнал?

— Просто знаю.

— Ты разговаривал со своей тетей Ли? Как? Я же забрала у тебя мобильный, — я не ответил, и мама указала пальцем на пол. — Ты все делаешь украдкой, у меня за спиной?

— Ты не оставила мне выбора.

— Я могу сказать то же самое о тебе.

Я возвел глаза к потолку, и мама гневно нахмурилась. Она терпеть не могла, когда я так делал.

— Ты притащила меня обратно и закрыла в моей комнате, чтобы я слушал, как вы с папой целый день грызетесь? Это твой хитрый план, благодаря которому у меня должно появиться желание остаться здесь?

— Знаю, в последнее время в нашей семье все непросто…

— В последнее время наша семья в полной заднице. Мне осточертело тут сидеть.

— Ты здесь всего две недели.

— Я хочу домой!

Мама покраснела.

— Твой дом здесь! Ты останешься в нем!

— Почему ты не дала мне объяснить Кэтрин, почему я уехал? Почему не позволяешь узнать, все ли с ней хорошо?

— Почему ты не можешь просто забыть эту девчонку?

— Я волнуюсь за нее! Она моя подруга, и сейчас ей очень плохо!

Мама закрыла глаза ладонью, потом опустила руку и повернулась к двери. У самого порога она остановилась и обернулась через плечо.

— Нельзя спасти всех.

Я посмотрел на нее исподлобья, сдерживая гнев.

— Я просто хочу спасти ее.

Мама ушла, а я наклонился, взял гантели и поднял над головой. Затем опустил, снова поднял, еще и еще, пока у меня не затряслись руки. Я не хотел становиться похожим на своего отца, не хотел размахивать кулаками всякий раз, когда что-то выводило меня из душевного равновесия. Однако первое, что приходило мне на ум в такие минуты — это желание броситься в драку, и эти порывы иногда меня пугали. Приходилось постоянно держать злость под контролем. Особенно сейчас, когда необходимо придумать, как добраться до Кэтрин. Нужно сохранить холодную голову. Стоит придумать план и не дать себе удариться в истерику.

Я упал на колени, и гантели второй раз громыхнули об пол, хотя я их не выпустил. Грудь сдавило отчаяние, легкие требовали кислорода, руки тряслись, бетонный пол больно врезался в костяшки пальцев. Слезы жгли мне глаза, и от этого злость разгоралась во мне с новой силой. Отбросить эмоции, чтобы найти путь к девушке, которую я любил, казалось так же невозможно, как и вернуться в Дубовый ручей.

Глава шестая

Кэтрин

Пронзительный скрип ржавых петель калитки объявил о моем возвращении из школы. С начала учебного года прошло меньше двух недель, но я уже чувствовала себя совершенно разбитой, а мозг отказывался воспринимать новую информацию. Таща на спине рюкзак, я прошла по грязной неровной подъездной дорожке, ведущей к крыльцу. Миновала сломанный «Бьюик», который должен был стать моим в день моего шестнадцатилетия, споткнулась о выбоину в бетонной плите и упала на колени.

«Упасть просто, гораздо труднее снова подняться».

Я потерла свои костлявые коленки и прикрыла лицо ладонью, защищаясь от порыва горячего ветра, норовившего зашвырнуть песок мне в глаза. Вывеска над крыльцом поскрипывала, и я подняла глаза, наблюдая, как она покачивается взад-вперед. Для всех остальных жителей города это место было гостиницей «На Джунипер-стрит», но, к моему великому сожалению, для меня оно было домом.

Я встала и кое-как отряхнула грязь с ободранных в кровь ладоней и коленей. Плакать бесполезно, ведь никто меня не услышит.

Рюкзак оттягивал мне плечо, будто вместо учебников в нем лежали кирпичи. Я поднялась по ступеням крыльца, торопясь поскорее попасть внутрь. Старшая школа Дубового ручья находилась в восточной части города, а мой дом — в западной. Мои плечи болели после долгого пути пешком под палящим солнцем. В идеальном мире мамочка встречала бы меня в дверях с улыбкой на лице и стаканом сладкого чая в руке, но покрытая пылью дверь была закрыта, и свет не горел. Мы жили в ее мире.

Я сердито заворчала на огромную, арочной формы дверь. Она хмурилась всякий раз, когда я приходила домой, издевалась надо мной. Потянув за ручку, я втащила рюкзак в прихожую. Несмотря на отвратное настроение и грызущее чувство голода, я осторожно прикрыла дверь, не давая ей хлопнуть.

В доме было пыльно, темно и жарко, но все равно лучше, чем снаружи, где нещадно палило солнце и пронзительно стрекотали цикады.

Мамочка не стояла возле двери, держа в руках чашку чая со льдом. Ее вообще нигде не было. Я постояла, затаив дыхание и прислушавшись, чтобы определить, кто сейчас в доме.

Вопреки желанию папы, мамочка потратила большую часть денег, которые мы получили благодаря его страховке, чтобы превратить это место в мини-отель на семь номеров. Как и предсказывал папа, новые постояльцы к нам приезжали редко, а постоянных жильцов было слишком мало. Даже после продажи мамочкиной машины мы постоянно запаздывали с оплатой счетов. И после получения социального пособия, и при условии, что все номера сдавались бы постоянно, вплоть до моего выпускного, все равно все деньги уходили бы на уплату долгов. Банк забрал бы наш дом, меня бы отправили в приют, а мамочке и постояльцам пришлось бы найти способ жить вне стен гостиницы.

Задыхаясь от спертого, влажного воздуха, я решила открыть окно. Лето выдалось на редкость жарким, даже по меркам Оклахомы, и осень не спешила радовать прохладой. Несмотря на это мамочка не любила включать кондиционер — он работал, только если мы ожидали гостей.

И мы как раз их ждали. Все время, всегда.

В коридоре этажом выше раздались шаги. Хрустальная люстра задребезжала, и я улыбнулась. Вернулась Поппи.

Я оставила рюкзак возле двери и стала взбираться по деревянной лестнице, перешагивая через две ступеньки зараз. Поппи стояла у окна в конце коридора и смотрела на задний двор.

— Хочешь выйти на улицу и поиграть? — предложила я и протянула руку, чтобы погладить ее по волосам.

Она покачала головой, но не повернулась ко мне.

— Ой-ой. Неудачный день? — спросила я.

— Папочка не разрешает мне выходить из дома, пока он не вернется, — захныкала Поппи. — Его уже давно нет.

— Ты обедала? — Она покачала головой. — Держу пари, твой папа разрешит тебе выйти на улицу вместе со мной, если сначала ты съешь бутерброд. Что предпочитаешь: арахисовое масло или варенье?

Поппи улыбнулась от уха до уха. Она была мне почти как младшая сестра, я заботилась о ней с первого вечера, как она появилась здесь. Она и ее отец стали нашими первыми посетителями после смерти моего папы.

Поппи вперевалочку зашагала вниз по лестнице, потом смотрела, как я роюсь в шкафчиках в поисках хлеба, ножа, варенья и арахисового масла. Уголки ее грязного рта поползли вверх, пока она наблюдала, как я делаю бутерброды, а потом добавляю к ним банан.

Когда я была маленькой, как Поппи сейчас, мамочка всегда старалась накормить меня чем-то полезным, а теперь, за пять месяцев до моего восемнадцатилетия, я сама была взрослой и заботилась о Поппи. Так повелось с тех пор, как умер папа. Мамочка никогда не благодарила меня и не признавала того, что я делала ради нас, хотя я и не ждала ничего подобного. Наша жизнь свелась к тому, чтобы пережить каждый отдельно взятый день. Загадывать дальше завтрашнего утра было для меня слишком мучительно, и я не могла позволить себе роскошь все бросить. По крайней мере одна из нас должна была поддерживать привычный ход вещей, пока у нас еще хоть что-то осталось.

— Ты завтракала? — спросила я, пытаясь вспомнить, когда они с отцом поселились в гостинице.

Поппи кивнула, запихивая в рот бутерброд. Ее и без того грязные щеки окрасились виноградным вареньем.

Я принесла в столовую рюкзак и положила на пол у нашего длинного прямоугольного стола, недалеко от того места, где сидела Поппи. Пока она чавкала и утирала липкий подбородок тыльной стороной ладони, я закончила домашнее задание по геометрии. Поппи была счастливым, но одиноким ребенком, как и я. Обычно мамочке не нравилось, если я пыталась завести друзей, если не считать заходившую время от времени Тэсс. Но она по большей части рассказывала о своем доме, стоявшем в конце улицы. Немного странная, она была на домашнем обучении, и все же с ней можно было поговорить. К тому же ее не интересовали внутренние порядки гостиницы, а у меня все равно не было времени на досужие разговоры. Мы не могли позволить, чтобы посторонние видели, что происходит в стенах нашего дома.

Снаружи загудел автомобиль, и я, осторожно отодвинув штору, выглянула в окно. Жемчужно-белый «Мини Купер» Пресли был полон ее клонов. Все они, как и я, теперь были старшеклассницами. Верх был поднят, клоны смеялись и дергали головами в такт музыке, а Пресли притормозила возле нашего дома. Два года назад меня, возможно, охватили бы зависть и грусть, но теперь почувствовала только оцепенение. Часть меня, та, что жаждала машин, свиданий и новых нарядов, умерла вместе с папой. Желать того, чего не можешь получить, слишком больно, так что я предпочла отказаться от любых мечтаний.