Глава 2

Лунного света едва хватало, чтобы видеть, чем они занимаются. Пиблс мог различать контуры кипарисов, согнутых и скрюченных, словно какие-то загнанные существа, которые, вполне возможно, выползли из свежевскрытой могилы перед ним — той могилы, которую он выкопал сам, измозолив до крови руки. Деревья стояли на границе кладбища, где оно упиралось в холмы, самые дальние могилы исчезли давным-давно под путаницей ягодных зарослей и листьев лимона, их наклонные надгробья потерялись под мхом и лишайником. Серебристого лунного света все же хватало, чтобы отбрасывать на землю тени. Луна висела над горизонтом, и тени недавних надгробий тянулись по траве, образуя строгие черные прямоугольники, отчего парнишке, когда он поворачивал голову, казалось, будто все могилы открылись и все они пусты.

Он облизнул руку, неосознанно наслаждаясь медным привкусом крови, но при этом чувствуя себя так, будто он участник ночного кошмара из разряда тех, в которых ты не осмеливаешься шевельнуться из страха спровоцировать что-то и, может быть, оказаться замеченным тем, чем тебе очень не хотелось бы оказаться замеченным. Но ветер, задувавший с гор на восток, вонзавшийся в его загривок и морозивший его пальцы, не имел ни малейшего сходства с ночным кошмаром. В кошмаре ты не ощущаешь никаких дуновений, а этот ветер он чувствовал. И в кровати он не мог проснуться, не мог повернуться в другую сторону и увидеть что-то еще с закрытыми глазами. Но в этом было что-то упоительное — в витающей где-то рядом смерти и темноте.

Он с тревогой посмотрел на кипарисы. Он мог вообразить, что за этими покореженными сучьями, стоящими внаклонку пнями, за треском ветвей под напором ночного ветра скрывается что-то угрожающее. И полностью закрыть глаза он не мог. Глаза его понемногу перемещались туда-сюда. Он видел что-то краем глаза — видел то, чего не должно было быть здесь, понимал, что для обретения уверенности он должен смотреть на них прямо. Тут было плетение ягодных кустов, чуть ли не сверкающее в лунном свете, оно смещалось на ветру, как нечто отвратительное из лесной чащи, состоящее из листьев и прутков, ползущее дюйм за дюймом в сторону кладбища и дышащее на ветру, словно скорбя о каком-то умершем.

Больше всего он боялся того, что они могут найти в гробу. Тело лежало там уже почти двенадцать лет. Он слышал, что волосы у мертвецов продолжают расти даже после того, как кости высохнут, станут хрупкими и старыми. Время от времени, когда вода в реке Угрёвой поднималась, она вскрывала могилы на склоне холмов, и у скелетов, уносимых под постукивание мослов мутными речными потоками к морю, были волосы, ниспадавшие на их плечевые кости, и в путанице этих волос виднелись всевозможные финтифлюшки, с которыми хоронили покойников.

В это время раздались слова проклятия и скрежет лопаты о металлические ручки гроба, а потом ее царапанье по сосновым доскам. На человеке, стоящем перед ним по пояс в могиле, был черный плащ с манжетами. Его темные и маслянистые волосы ниспадали на плечи. Судя по серому цвету его бородатого лица, он и сам, возможно, был уже неделю как мертв, а потом выкопан и оживлен.

Мальчишка, который стоял, опершись на лопату наверху и полузакрыв глаза, а теперь, когда до гроба докопались, был охвачен ужасом, но еще больше боялся ненавистного человека в могиле. В отличие от лунных теней вокруг них и дыхания существ, переносимых ветром, он был самим воплощением ужаса. Несмотря на его слабость — он словно оголодал, устал и страдал от болезни, — его темные глаза смотрели непримиримым взглядом. Но человек в плаще предложил — разве нет? — Пиблсу нечто, стоящее и этого ужаса, и еще кое-чего.

Человек выругался еще раз, а потом прошипел что-то сквозь зубы.

— Что?

— Я сказал, дай мне лом. Глухой, что ли?

Пиблс ничего не ответил, но подобрал ломик, лежавший в сырой траве, и протянул его человеку, который посмотрел на него так, словно был готов убить его на месте и все дела. Человек снова принялся за работу — подсунул ломик под крышку гроба, после чего послышался треск проржавевших гвоздей, выдираемых из дерева, потом скрежет ломика, когда подгнившее дерево подалось, крышка хрустнула и сломалась. Человек еще раз выругался и ударил закругленной стороной ломика по крышке раз, другой, третий, он молотил и молотил, звук ударов разносился в ночи. Наконец человек перевел дыхание, а от крышки не осталось ничего, кроме щепок, все еще удерживаемых на стенках основания длинными обшивочными гвоздями.

Когда облако закрыло луну, Пиблс отвернулся. Деревья над ним погрузились в темноту, медленно исчезли тени надгробных камней. Капля дождя упала на его руку, которая с такой силой сжимала черенок лопаты, что тот задрожал. Упала еще одна капля, потом еще. Через час гравийная дорожка из кладбища превратится в мутный ручей, в котором завязнут колеса их тачки, а домой ему придется идти две мили под дождем. Он поправил очки у себя на носу, приложил козырек ладони ко лбу, защищая очки от воды, и посмотрел на человека в черном плаще, который стоял рядом с могилой и с ухмылкой смотрел на него испепеляющим взглядом, словно не мог принять решения — то ли ему радоваться без меры, то ли без меры злиться.

Пиблс заглянул в могилу, ожидая увидеть там зубы без десен и пустые глазницы, клочок седых волос, грязную и поеденную червями одежду, сморщенную на ксилофонной кривой грудной клетки. Это видение его пугало, но одновременно и очаровывало. Что-то в нем питало слабость к идее смерти и разложения. Как-то ему попалась книга на высокой полке в деревенском книжном магазине, в ней он нашел изображения инструментов для пытки и мертвого человека на виселице. Он вырвал страницы с этими картинками и сохранил их, хотя и боялся, что их могут найти, одновременно ненавидя людей, которые могут их обнаружить, потому что именно они были виноваты — а разве нет? — в том, что он вынужден жить в страхе быть обнаруженным. То были всего лишь картинки, а то, что лежало в могиле мертвым все эти долгие годы, вовсе никакая не картинка.

Он наклонился, чтобы разглядеть получше, с наслаждением предвкушая потрясение ужасом. Но его ждало разочарование. Скелета было почти не видно под обломками крышки. И паутины волос непомерной длины он не увидел. Плоть обратилась в прах и, казалось, даже кости начали разрушаться, а потому скелет состоял из разлагающихся частей, напоминая поучительную иллюстрацию из археологического учебника.

То, что лежало в гробу, являло собой такую безвозвратную мертвечину, что и пугаться-то было нечего. Он не увидел ни разлагающейся плоти, ни ухмылку зомби — только медленно исчезающие останки давно мертвого и забытого человека, укрытые грудой книг и стеклянной посуды, словно погребенные под содержимым комнаты алхимика, обрушившимся на них в ходе землетрясения. Он увидел обломки слегка затушеванной слюды и с полудюжины конических мензурок. Тут же были фрагменты катаной меди и обломки стеклянных трубочек, торчавшие из всего остального, как копья. Была здесь и глиняная емкость, которая вполне могла вместить отрезанную голову, и в ней лежал потрескавшийся гипсовый бюст бородатого человека со свирепым лицом, челюсть и левое ухо у него отсутствовали. По гробу были разбросаны длинногорлые винные бутылки без этикеток.

Человек в плаще молча сидел на корточках перед могилой и гладил свой подбородок. Пиблс подошел поближе и, плотнее закутавшись в куртку, чтобы защититься от дождя, принялся разглядывать щепки, разбросанные по гробу. Луна снова появилась из-за облаков, словно с лампы неожиданно сняли покрывало, и лунное сияние на мгновение осветило кривое стекло тяжелой, почти непрозрачной бутылки, которая наполовину была заполнена какой-то темной жидкостью. Человек наклонился и достал книгу, которая, казалось, перегнулась от влаги. Ее страницы склеились, а обложка оторвалась от корешка, словно черви, сведя тело к одной хрупкой оболочке, решили поработать над кожаным переплетом книги. На первой странице книги вверху черными чернилами было написано «Ларсу Портленду от Дженсена», а потом шли дата и год, канувший в вечность двадцать пять лет назад.

Книга выпала из бледных рук в могилу, скользнула по земляной стенке и улеглась рядом с наполовину заполненной бутылкой.

— На что уставился?! — вскричал человек, повернувшись к мальчику, который читал через его плечо. Пиблс подался назад, споткнулся о лопату и упал спиной на мокрую траву. Человек рассмеялся низким гортанным смехом и покачал головой, потом снова потянулся рукой в могилу, взял бутылку, понюхал и швырнул в ночь.

Потом он вытащил череп и принялся вглядываться в него, постукивая пальцем по его затылку. Хрупкая кость треснула под его ногтем, словно это была оболочка дерева, внутри съеденного термитами.

Он стиснул череп обеими руками и сжал так, что тот раскрошился, а хрупкие зубы попадали в могилу. Следом за зубами он бросил и то, что осталось от черепа.

— Мертв тысячу лет, — пробормотал он, а потом его пробрала дрожь, словно от холода.

Молния, прорвавшаяся сквозь тучи, осветила кладбище, потом грянул гром и внезапно хлынул ливень. Человек, не сказав ни слова, натянул шапку на лоб и, ссутулившись, устало пошел по траве, ступая по могилам своими ботинками. Мальчик смотрел на него несколько мгновений, потом вскочил, схватил лопаты, ломик и тяжелое кайло, поспешил с этим грузом следом за человеком, пока не догнал его. Человек ударил его по лицу тыльной стороной ладони, вырвал грязные инструменты из его рук и зашвырнул подальше. Потом посмотрел на сжавшегося от страха мальчика и сказал: