Он протянул свою карточку через медную решетку.

— Нет ли для меня писем? — спросил он.

Пока почтовая барышня смотрела в ячейке, он разглядывал плакат вербовочной службы: солдаты всех родов войск на параде; и, держа конец своей трубки у самых ноздрей, вдыхал запах свежей типографской краски. Нет, наверно, ответа. В последний раз зашел слишком далеко.

Барышня сквозь решетку подала ему карточку и письмо. Он поблагодарил, бросив быстрый взгляд на конверт, заадресованный на машинке:

Здесь

Почтовое Отделение Уэстленд-роу, до востребования

Генри Флауэру [Flower — цветок (англ.).], эсквайру.

Ответила все-таки. Сунув письмо и карточку в боковой карман, он вернулся к параду всех родов войск. А где тут полк старины Твиди? Отставной вояка. Вон они: медвежьи шапки с султаном. Нет, он же гренадер. Остроконечные обшлага. Вот: королевские дублинские стрелки. Красные мундиры. Эффектно. Потому женщины за ними и бегают. Военная форма. Легче и вербовать и муштровать. Письмо Мод Гонн, чтобы их не пускали по вечерам на О’Коннелл-стрит: позор для столицы Ирландии. Сейчас газета Гриффита трубит о том же: армия, где кишат венерические болезни, империя Венерия. [Газета Гриффита трубит… империя Венерия. — Небольшой анахронизм: о массе венериков в англ. армии писал в газете Гриффита «Шинн Фейн» Гогарти в 1908 г. Его сочные статьи, не лишенные пропагандного преувеличения, Джойс с одобрением обсуждает в письмах к брату.] Какой-то вид у них недоделанный: как будто одурманенные. Смирно. Равняйсь. Сено — солома. Сено — солома. Полк Его Величества. А вот форму пожарника или полисмена [Форму пожарника или полисмена. — В отличие от многих других форм, в этих король Эдуард VII (1841–1910, прав. 1901–1910) действительно не появлялся. Он был также великим мастером англ. масонов с 1874 г. до восшествия на престол.] он никогда не наденет. Масон, да. [В начале Англо-бурской войны (1899–1902), ради привлечения волонтеров, в стоявших в Дублине войсках отменили правило обязательной ночевки в казармах, и центральные улицы вечерами заполнились солдатами в поисках девиц. Мод Гонн организовала кампанию протеста и составила письмо «о постыдности для ирландских девушек общаться с солдатами врага их отечества».]

Беспечной походкой он вышел с почты и повернул направо. Говорильня: как будто этим что-то исправишь. Рука его опустилась в карман, указательный палец просунулся под клапан конверта и вскрыл его несколькими рывками. Не думаю, чтобы женщины особо обращали внимание. Пальцы вытащили письмо и скомкали в кармане конверт. Что-то подколото: наверно, фотография. Прядь волос? Нет.

Маккой. Как бы поскорей отвязаться. Одна помеха. Чужое присутствие только злит, когда ты.

— Здравствуйте, Блум. Куда направляетесь?

— Здравствуйте, Маккой. Да так, никуда.

— Как самочувствие?

— Прекрасно. А вы как?

— Скрипим помаленьку, — сказал Маккой.

Бросая взгляд на черный костюм и галстук, он спросил, почтительно понизив голос:

— А что-нибудь… надеюсь, ничего не случилось? Я вижу, вы…

— Нет-нет, — сказал Блум. — Это Дигнам, бедняга. Сегодня похороны.

— Ах да, верно. Печальная история. А в котором часу?

Нет, и не фотография. Какой-то значок, что ли.

— В оди… одиннадцать, — ответил мистер Блум.

— Я попытаюсь выбраться, — сказал Маккой. — В одиннадцать, вы говорите? Я узнал только вчера вечером. Кто же мне сказал? А, Холохан. Прыгунчик, знаете? [Холохан по прозвищу Прыгунчик — герой рассказа «Мать», у которого «одна нога была короче другой».]

— Знаю.

Мистер Блум смотрел через улицу на кеб, стоявший у подъезда отеля «Гровнор». Швейцар поставил чемодан между сиденьями. Она спокойно стояла в ожидании, а мужчина, муж, брат, похож на нее, искал мелочь в карманах. Пальто модного фасона, с круглым воротником, слишком теплое для такой погоды, на вид как байка. Стоит в небрежной позе, руки в карманы, накладные, сейчас так носят. Как та надменная дамочка на игре в поло. Все женщины свысока, пока не раскусишь. Красив телом красив и делом. Неприступны до первого приступа. Достойная госпожа и Брут весьма достойный человек. [Брут весьма достойный человек — «Юлий Цезарь», III, 2.] Разок ее поимеешь спеси как не бывало.

— Я был с Бобом Дореном [Боб Дорен — герой рассказа «Пансион».], он снова сейчас в загуле, и с этим, как же его, с Бэнтамом Лайонсом [Бэнтам Лайонс — персонаж рассказа «В день плюща».]. Да мы тут рядом и были, у Конвея.

Дорен Лайонс у Конвея. Она поднесла к волосам руку в перчатке. И тут заходит Прыгунчик. Под мухой. Немного откинув голову и глядя вдаль из-под приспущенных век, он видел заплетенные крендельки, видел, как сверкает на солнце ярко-желтая кожа. Как ясно сегодня видно. Может быть, из-за влажности. Болтает о том о сем. Ручка леди. С какой стороны она будет садиться?

— И говорит: Грустная весть насчет бедного нашего друга Падди! Какого Падди? Это я говорю. Бедняжечки Падди Дигнама, это он говорит.

За город едут — наверно, через Бродстоун. Высокие коричневые ботинки, кончики шнурков свисают. Изящная ножка. Чего он все возится с этой мелочью? А она видит, что я смотрю. Всегда примечают, если кто клюнул. На всякий случай. Запас беды не чинит.

— А что такое? я говорю. Чего это с ним стряслось? говорю.

Надменная — богатая — чулки шелковые.

— Ага, — сказал мистер Блум.

Он отодвинулся слегка вбок от говорящей Маккоевой головы. Будет сейчас садиться.

— Чего стряслось? говорит. Помер он, вот чего. И, мать честная, тут же наливает себе. Как, Падди Дигнам? Это я говорю. Я просто ушам своим не поверил. Я же с ним был еще в прошлую пятницу, нет, в четверг, в «Радуге» мы сидели. Да, говорит. Покинул он нас. Скончался в понедельник, сердяга.

Гляди! Гляди! Шелк сверкнул, чулки дорогие белые. Гляди!

Неуклюжий трамвай, трезвоня в звонок, вклинился, заслонил.

Пропало. Чтоб сам ты пропал, курносая рожа. Чувство как будто выставили за дверь. Рай и пери. [Рай и пери — вторая глава из весьма известной поэмы Томаса Мура «Лалла Рук» (1817), повествующая о горестях пери, не допускаемой в рай.] Вот всегда так. В самый момент. Девица в подворотне на Юстейс-стрит. Кажется, в понедельник было, поправляла подвязку. Рядом подружка, прикрывала спектакль. Esprit de corps [Дух товарищества (фр.).]. Ну что, что вылупился?

— Да-да, — промолвил мистер Блум с тяжким вздохом. — Еще один нас покинул.

— Один из лучших, — сказал Маккой.

Трамвай проехал. Они уже катили в сторону Окружного моста, ручка ее в дорогой перчатке на стальном поручне. Сверк-блеск — поблескивала на солнце эгретка на ее шляпе — блеск-сверк.

— Супруга жива-здорова, надеюсь? — спросил Маккой, сменив тон.

— О да, — отвечал мистер Блум, — спасибо, все в лучшем виде.

Он рассеянно развернул газетную трубку и рассеянно прочитал:

Как живется в доме
Без паштетов Сливи?
Тоскливо.
А с ними жизнь словно рай.

— Моя дражайшая как раз получила ангажемент. То есть уже почти.

Опять насчет чемодана закидывает. И что, пусть. Меня больше не проведешь. [Согласно рассказу «Милость божия», Маккой совершил «экспедицию в поисках чемоданов и портпледов» для «мнимого турне» своей жены.]

Мистер Блум приветливо и неторопливо обратил на него свои глаза с тяжелыми веками.

— Моя жена тоже, — сказал он. — Она должна петь в каком-то сверхшикарном концерте в Белфасте, в Ольстер-холле, двадцать пятого.

— Вот как? — сказал Маккой. — Рад это слышать, старина. А кто это все устраивает?

Миссис Мэрион Блум. Еще не вставала. Королева в спальне хлеб с вареньем. Не за книгой. Замусоленные карты, одни картинки, разложены по семеркам вдоль бедра. На темную даму и светлого короля. Кошка пушистым черным клубком. Полоска распечатанного конверта.

Эта старая
Сладкая
Песня
Любви
Раз-да-ется…

— Видите ли, это нечто вроде турне, — задумчиво сказал мистер Блум. — Песня любви. Образован комитет, при равном участии в прибыли и расходах.

Маккой кивнул, пощипывая жесткую поросль усиков.

— Понятно, — произнес он. — Это приятная новость.

Он собрался идти.

— Что же, рад был увидеть вас в добром здравии, — сказал он. — Встретимся как-нибудь.

— Конечно, — сказал мистер Блум.

— Знаете еще что, — решился Маккой. — Вы не могли бы меня вписать в список присутствующих на похоронах? Я бы хотел быть сам, только, возможно, не получится. В Сэндикоуве кто-то утонул, и может так выйти, что мне со следователем придется туда поехать, если тело найдут. А вы просто вставьте мое имя, если меня не будет, хорошо?

— Я это сделаю, — сказал мистер Блум, собираясь двигаться. — Все будет в порядке.

— Отлично, — сказал бодро Маккой. — Большое спасибо, старина. Может, я еще и приду. Ну, пока. Просто Ч. П. Маккой, и сойдет.

— Будет исполнено, — твердо пообещал мистер Блум.

Не вышло меня обойти. А подбивал клинья. На простачка. Но я себе на уме. К этому чемодану у меня своя слабость. Кожа. Наугольники, клепаные края, замок с предохранителем и двойной защелкой. В прошлом году Боб Каули ему одолжил свой, для концерта на регате в Уиклоу, и с тех пор о чемоданчике ни слуху ни духу.