Бились об оконное стекло две мухи, жужжали, бились.

Жар вина на его небе еще удерживался проглоченного. Давят на винокурне бургундский виноград. Это в нем солнечный жар. Как коснулось украдкой мне говорит вспоминается. Прикосновением разбуженные его чувства увлажненные вспоминали. Укрывшись под папоротниками на мысе Хоут под нами спящий залив: небо. Ни звука. Небо. У Львиной Головы цвет моря темно-лиловый. Зеленый у Драмлека. Желто-зеленый к Саттону. Подводные заросли, в траве слегка виднеются темные линии, затонувшие города. Ее волосы лежали как на подушке на моем пальто, я подложил руку ей под затылок жучки в вереске щекотали руку ах ты все на мне изомнешь. Какое чудо! Ее душистая нежно-прохладная рука касалась меня, ласкала, глаза на меня смотрели не отрываясь. В восторге я склонился над ней, ее полные губы раскрылись, я целовал их. Ум-м. Мягким движением она подсунула ко мне в рот печенье с тмином, которое она жевала. Теплая противная масса, которую пережевывал ее рот, кисло-сладкая от ее слюны. Радость: я глотал ее: радость. Юная жизнь, выпятив губки, она прильнула ими к моим. Губы нежные теплые клейкие как душистый лукум. Глаза ее были как цветы, глаза, полные желания, возьми меня. Невдалеке посыпались камешки. Она не пошевелилась. Коза. Больше никого. Высоко в рододендронах Бен Хоута разгуливала как дома коза, роняя свои орешки. Скрытая папоротниками, она смеялась в горячих объятиях. Лежа на ней, я целовал ее неистово и безумно: ее глаза, губы, ее открытую шею где билась жилка, полные женские груди под тонкой шерстяной блузкой, твердые соски глядящие вверх. Целуя, я касался ее своим горячим языком. Она целовала меня. Я получал поцелуи. Уже вся поддаваясь она ерошила мои волосы. Осыпаемая моими поцелуями, целовала меня.

Меня. И вот я теперь.

Бились, жужжали мухи.

Опустив глаза вниз, он проследил взглядом безмолвные линии прожилок на дубовой панели. Красота: линии закругляются: округлость это и есть красота. Совершенные формы богинь, Венера, Юнона: округлости, которыми восхищается весь мир. Можно посмотреть на них, библиотечный музей, стоят в круглом холле, обнаженные богини. Способствует пищеварению. Им все равно кто смотрит. На всеобщее обозрение. Никогда не заговорят. По крайней мере с таким как Флинн. А допустим она вдруг как Галатея с Пигмалионом что она первое сказала бы? О смертный! Знай свое место. Вкушать нектар с богами за трапезой золотые блюда амброзия. Не то что наши грошовые завтраки, вареная баранина, морковка и свекла, да бутылка пива. Нектар представь себе что пьешь электричество: пища богов. Прелестные женские формы изваяния Юноны. Бессмертная красота. А мы заталкиваем себе еду в дырку, входная спереди, выходная сзади: еда, кишечные соки, кровь, кал, земля, еда: без этого мы не можем как без топлива паровоз. А у них нет. Не приходило в голову посмотреть. Посмотрю сегодня. Хранитель не заметит. Что-нибудь выроню и нагнусь. Погляжу есть ли у нее.

Из его мочевого пузыря просочился неслышный сигнал пойти сделать не делать там сделать. Как мужчина в готовности, он осушил свой стакан до дна и вышел, они отдаются и смертным, влекутся к мужскому, ложатся с любовниками-мужчинами, юноша наслаждался с нею, во двор.

Когда затих звук его шагов, Дэви Берн от своей книги спросил:

— А что он такое? Он не в страховом бизнесе?

— Это дело он давно бросил, — отозвался Флинн Длинный Нос. — Сейчас он рекламный агент во «Фримене».

— На вид-то я его хорошо знаю, — сказал Дэви Берн. — У него что, несчастье?

— Несчастье? — удивился Флинн Длинный Нос. — В первый раз слышу. А почему?

— Я заметил, он в трауре.

— Разве? — спросил Флинн Длинный Нос — А ведь верно, ей-ей. Я у него спросил, как дела дома. Убей Бог, ваша правда. В трауре.

— Я никогда не завожу разговор об этом, — сказал человеколюбиво Дэви Берн, — если вижу, что у джентльмена такое несчастье. Им это только лишний раз напоминает.

— Точно, что это не жена, — сказал Флинн Длинный Нос. — Я его встретил позавчера на Генри-стрит, он как раз выходил из молочной «Ирландская ферма», где торгует жена Джона Уайза Нолана, и нес в руках банку сливок для своей драгоценной половины. Она отлично упитана, я вам доложу. Пышногрудая птичка.

— А он, значит, трудится во «Фримене»? — сказал Дэви Берн.

Флинн Длинный Нос значительно поджал губы.

— С рекламок, что он добывает, на сливки не заработаешь. Можете всем ручаться.

— Это как же так? — спросил Дэви Берн, оставив свою книжку и подходя ближе.

Флинн Длинный Нос проделал пальцами в воздухе несколько быстрых пассов фокусника. И подмигнул глазом.

— Он принадлежит к ложе, — промолвил он.

— Это вы что, серьезно? — спросил Дэви Берн.

— Серьезней некуда, — сказал Длинный Нос. — К древнему, свободному и признанному братству [К древнему, свободному и признанному братству… Свет, жизнь и любовь — вариации масонских формул.]. Свет, жизнь и любовь, во как. И они его всячески поддерживают. Мне это сказал один, э-э, не важно кто.

— Но это факт?

— У, да это отличное братство, — сказал Длинный Нос. — Они вас никогда не оставят в беде. Я знаю одного парня, который к ним пытался попасть, но только к ним попробуй-ка попади. Скажем, женщин они вообще не допускают, и правильно делают, ей-богу.

Дэви Берн единым разом улыбнулсязевнулкивнул:

— Иииааааааахх!

— Как-то одна женщина, — продолжал Длинный Нос, — спряталась в часы подсмотреть, чем они занимаются. Но, будь я проклят, они как-то ее учуяли и тут же на месте заставили дать присягу Мастеру ложи. Она была из рода Сент-Леже Донерайль [Одна женщина… из рода Сент-Леже Донерайль — подлинная история. Элизабет Олдворт (ок. 1693–1773), дочь Артура Сент-Леже, виконта Донерайль, оказалась свидетельницей масонских ритуалов в доме отца и была принята в орден во избежание разглашений.].

Дэви Берн, еще со слезами на глазах после сладкого зевка, сказал недоверчиво:

— Но все-таки факт ли это? Он такой скромный, приличный. Я его часто тут вижу, и ни одного разу не было, чтобы он — ну знаете, что-то себе позволил.

— Сам Всемогущий его не заставит напиться, — энергично подтвердил Длинный Нос. — Как чует, уже по-крупному загудели, тут же смывается. Не заметили, как он посмотрел на часы? Хотя да, вас не было. Его позовешь выпить, так он первое, что сделает, — это вытащит свои часы и по времени решит, чего ему надо принять внутрь. Всегда так делает, вот те крест.

— Бывают некоторые такие, — сказал Дэви Берн. — Но он человек надежный, вот что я вам скажу.

— Мужик неплохой, — опять согласился Длинный Нос, шмыгнув носом. — Про него знают, что он и кошельком поможет при случае. Каждому надо по заслугам. Без спору, есть у Блума хорошее. Но вот одну штуку он ни за что не сделает.

Его рука изобразила как бы росчерк пера подле стакана с грогом.

— Я знаю, — сказал Дэви Берн.

— Черным по белому — ни за что [Черным по белому — ни за что. — В народе считалось, что масоны, а также и евреи всячески избегают клятвы, присяги и письменных обязательств.], — сказал Длинный Нос.

Вошли Падди Леонард и Бэнтам Лайонс. Следом появился Том Рочфорд, поглаживая по бордовому жилету ладонью.

— Почтение, мистер Берн.

— Почтение, джентльмены.

Они остановились у стойки.

— Кто ставит? — спросил Падди Леонард.

— Как кто, не знаю, а я на мели, — ответил Флинн Длинный Нос.

— Ладно, чего берем? — спросил Падди Леонард.

— Я возьму имбирный напиток, — сказал Бэнтам Лайонс.

— Чего-чего? — воскликнул Падди Леонард. — Это с каких же пор, мать честная? А ты, Том?

— Как там канализация работает? — спросил Флинн Длинный Нос прихлебывая.

Вместо ответа Том Рочфорд прижал руку к груди и громко икнул.

— Вас не затруднит дать стаканчик воды, мистер Берн? — попросил он.

— Сию минуту, сэр.

Падди Леонард оглядел своих собутыльников.

— Ну и дела пошли, — сказал он. — Вы только полюбуйтесь, чему я выпивку ставлю. Вода и имбирная шипучка. И это парни, которые слизали б виски с волдыря на ноге. Вот у этого за пазухой какая-то чертова лошадка на Золотой кубок. Удар без промаха.

— Мускат, что ли? — спросил Флинн Длинный Нос.

Том Рочфорд высыпал в свой стакан какой-то порошок из бумажки.

— Проклятый желудок, — сказал он перед тем, как выпить.

— Сода хорошо помогает, — посоветовал Дэви Берн.

Том Рочфорд кивнул и выпил.

— Так что, Мускат?

— Я молчу! — подмигнул Бэнтам Лайонс. — Сам на это дело пускаю кровные пять шиллингов.

— Да скажи нам, если ты человек, и черт с тобой, — сказал Падди Леонард. — Сам-то ты от кого узнал?

Мистер Блум, направляясь к выходу, поднял приветственно три пальца.

— До скорого! — сказал Флинн Длинный Нос.

Остальные обернулись.

— Вот это он самый, от кого я узнал, — прошептал Бэнтам Лайонс.

— Тьфу, — произнес с презрением Падди Леонард. — Мистер Берн, сэр, так, значит, вы дайте нам два маленьких виски «Джеймсон» и…

— И имбирный напиток, — любезно закончил Дэви Берн.

— Вот-вот, — сказал Падди Леонард. — Бутылочку с соской для младенца.