Джеймс Фелан

Карантин

Все события и персонажи в этой книге, за исключением всем известных, являются вымышленными, а любое сходство с реальными людьми, живыми или умершими, носит случайный характер.

Посвящается памяти сержанта Бретта Вуда, безупречного солдата и настоящего друга.

Иначе, чем другие дети,

Я чувствовал и все на свете,

Хотя совсем еще был мал,

По-своему воспринимал.

Мне даже душу омрачали

Иные думы и печали,

Ни чувств, ни мыслей дорогих

Не занимал я у других.

То, чем я жил, ценил не каждый.

Всегда один.

Из стихотворения Э. По «Один» (Перевод Р. Дубровкина)

Сейчас…

1

Утром мы хоронили самку снежного барса. Над землей клубилась предрассветная дымка; на холодном зимнем Манхэттене было необычайно тихо — такого гнетущего беззвучия я еще ни разу не ощущал. При сером утреннем свете, в котором окружающий мир казался совершенно бесцветным, мы выкопали яму. Рядом, на белом снегу, чернел холмик смерзшейся земли на могиле первого барса, похороненного накануне.

Рейчел, взвалившая себе на плечи бремя заботы об обитателях зоопарка, не настаивала на похоронах: закопать барса нас убедила Фелисити. Может, она пыталась таким образом задержать меня — вдруг я передумаю уходить; или надеялась на чудо, на то, что появятся люди и спасут нас. Только вот мы не знали наверняка, остались ли кроме нас другие нормальные люди, не знали, где их искать, сколько их. Именно поэтому я не имел права отсиживаться за надежными кирпичными стенами зоопарка: чтобы выжить, мы должны сами действовать, сами искать.

Как умели, без лишних слов и эмоций, мы закопали снежных барсов в вольере, где они раньше жили. У Фелисити глаза оставались сухими, Рейчел беззвучно плакала. Я и две моих подруги молча вспоминали двух красивых и мощных животных: они никому не причинили вреда, а их жестоко, предательски убили под покровом темноты люди, которые не могли утолить жажду крови.

Где-то близко, скорее всего на Пятой авеню, рухнуло здание.

— Совсем рядом, — испуганно произнесла Фелисити.

Я кивнул. Слова Фелисити потонули в гомоне. Крики и вой перепуганных животных сложились в подобие мрачной скорбной песни — звери будто знали, что шансов на спасение у них остается все меньше и меньше.

— Ненавижу, когда они такое устраивают, — сказал я Фелисити в самое ухо, чтобы меня было слышно сквозь крики птиц и морских львов.

Я чувствовал себя так, будто спрятался от Охотников за машиной, и неожиданно врубилась сигнализация. В городе, где царит тишина, мы наделали столько шума, что неизбежно окажемся в центре внимания.

— В такую тихую и ясную погоду их крики слышны на всю округу, — добавил я.

Но этим утром Охотники так и не появились: будто в дань уважения к мёртвым. Хотя, кого я пытался обмануть? Им плевать на чувства, плевать на горе, равно как и на нормальную еду, одежду, крышу над головой: по крайней мере, тем, которые охотятся на людей и становятся сильнее. По иронии судьбы, Охотники, которые понемногу вспоминали нормальную жизнь и овладевали самыми простыми умениями, на глазах теряли силы. К тому времени, как влияние вируса ослабнет и они научатся находить пищу и прятаться, будет слишком поздно: если не агрессивные Охотники, то холод уничтожит их.

Превратись Калеб в покорного Охотника, которому нужна только вода, я бы разыскал его и заботился о нем, но он стал чёртовым монстром, готовым на всё ради крови, а значит, сделать с ним ничего нельзя — сомнений никаких. При столкновении с такими исход только один — смерть. А если для Калеба остается хоть толика надежды на спасение? Вряд ли. Имею ли я право вычеркнуть его из своей жизни? Нет.

Готовый к дороге рюкзак стоял тут же в вольере, прямо на земле. Когда убили барса, я готов был бежать из зоопарка. Но теперь моя уверенность ослабла. Меня грызло чувство вины за то, что я хочу уйти. Сначала нужно успокоить Рейчел, помириться с ней. Она наговорила много злых, неприятных вещей — мне даже показалось, что это конец. Но в миг, когда перестало биться сердце большой кошки, и мои, и её доводы, которые мы так горячо отстаивали, потеряли всякий смысл. Да, пусть я жестокий и бессердечный, но именно смерть животного и необходимость похоронить его, задержали меня.

При одной только мысли о том, что надо куда-то идти, наваливась страшная усталость, руки и ноги отказывались повиноваться. Но я говорил себе, что теперь все будет иначе. Просто должно быть иначе. Две с лишним недели со дня атаки я вёл себя неправильно: прятался сначала в Рокфеллеровском небоскрёбе, затем в зоопарке, в книжном магазине у Калеба. Я хотел укрыться от опасностей, не желая понимать, что это давно невозможно, если вообще когда-либо было возможно. Я убеждал себя, что нахожусь на правильном пути и все делаю верно, что я двигаюсь вперед и приближаюсь к спасению, а на самом деле ходил кругами. Настало время всё изменить, сделать по-настоящему решительные шаги, до того как…

А до чего? Откуда мне знать, что случится дальше? Атака моментально уничтожила пятую часть города. И вот почти три недели каждый день что-нибудь взрывается, вспыхивает пожар за пожаром, рушатся здания, будто напоминая: худшее впереди. Игра не закончена, у них — кем бы эти «они» ни были — еще многое припасено для нас.

— Тебе нужно поспать. — Голос Рейчел вернул меня в реальность.

Мы не сомкнули глаз сегодня ночью, а впереди у обоих был тяжелый день и масса дел.

— Тебе тоже, — ответил я.

— Я не собираюсь уходить.

— Не переживай за меня.

— Все равно, вздремни хотя бы часик до ухода.

— Нет. Я не сумею уснуть.

Она вытерла лицо рукавом. Изо рта валил пар. Фелисити пошла в главное здание отдыхать. Скорее всего, решила оставить нас наедине. Мне казалось, что Рейчел хочет мне что-то сказать.

— Рейч?

Она подняла на меня полные слез глаза.

— Что случилось?

— Джесс…Джесс, ты ведь понимаешь, что не виноват?

— В чем не виноват?

— В том, что случилось с Калебом.

— Да, — ответил я, скрестив руки на груди. — Я всего лишь собрал нас вместе, да?

— Джесс…

— Я заставил его выяснить, что стало с его другом, с родителями, поэтому я должен чувствовать себя, немного, так сказать, ответственным…

— Всё…всё, что ты делал в эти дни, ты делал для нас, для того, чтобы мы остались в живых.

Я делал то, что казалось мне правильным. Я сам слишком долго не желал принимать реальность и, с первого взгляда определив такое же нежелание в поведении Калеба, заставил его съездить в родительский дом. «Через некоторые вещи обязательно надо пройти», — сказал я ему. Он не стал рассказывать, что застал дома, но и без слов было ясно. Он увидел, что случилось с родителями, и понял, чего он лишился — лишился всего, навсегда.

Я вспомнил ещё кое-что.

— Он…он хотел спасти раненого солдата, — сказал я. — Он рисковал жизнью, чтобы спасти незнакомого человека. А я…я хотел спасти свою шкуру.

— К чему ты ведешь?

— Он — помогал, а я — нет. Я не знал, что делать. И просто сбежал. Когда я был нужен Калебу — по-настоящему нужен — я его предал.

— Ты не мог ничего сделать, ты не мог помешать тому, что случилось.

Слова Рейчел на мгновение повисли в воздухе. Я молча смотрел на свежий чёрный шрам на теле земли, окруженный глубоким снегом. На каждом выдохе изо рта вырывалось облачко густого пара.

— Тебя не было там, Рейч.

— От тебя ничего не зависело.

— Ты не видела его пустого взгляда. Не видела, как он пил, пил кровь из тела убитого солдата. Лакал как животное.

— Я понимаю, что ты чувствуешь. — Рейчел серьёзно смотрела мне в глаза. — Ведь с моими барсами произошло то же самое. Сумела бы я предотвратить их смерть, окажись я рядом той ночью? Конечно, нет. Меня бы тоже убили.

— Калеб спас меня, неужели ты не понимаешь? — Я сделал несколько шагов вдоль стены вольера. — На его месте мог оказаться я — должен был оказаться я и никто другой. Ведь из нас четверых именно мне не терпелось выбраться из этого чертового города, именно я вечно вас…

— Джесс…

— Я не могу, не могу оставить все, как есть, не могу забыть о нем, не могу плюнуть на его судьбу. Для меня это важно, потому что…

— Почему, Джесс?

Я прислонился к большому поваленному дереву — весь ствол был в глубоких царапинах от когтей снежных барсов — и делая глубокие вдохи, постарался перебороть тошноту. Рейчел положила мне руку на плечо и тихо сказала:

— Мы выберемся. Все. И Калеб тоже.

Я кивнул. Хотелось верить в ее слова.

— Он поступил так, как поступил бы ты на его месте, как поступил бы любой из нас.

На глаза наворачивались слезы.

— Этого никто не знает.

— Я знаю.

Она стояла совсем рядом, так, что чувствовалось тепло ее тела.

— Спасибо, — сказал я. Это хорошо, что она думает вот так, а не по-другому. Я встал, Рейчел на секунду приобняла меня, и мы вместе пошли к центральному водоему.

Возле ворот зоопарка я остановился, подтянул стропы рюкзака. В кармане лежал заряженный пистолет, но он больше не прибавлял мне уверенности — наоборот, в новом мире оружие казалось всего лишь тяжелым куском металла.

— Послушай, Джесс, — заговорила Рейчел. До сих пор я ни разу не видел столько грусти у нее во взгляде. — Все эти восемнадцать дней я знала, что рано или поздно мне придется уйти, оставить их.

— Ты хочешь сказать…

Она перевела глаза с животных в клетках на меня.

— Я хочу сказать, что да, я готова уйти.

Я улыбнулся.

— Разыщи людей в Челси Пирс. Узнай, готовы ли они вместе с нами выбираться из этого ночного кошмара.

В окне второго этажа кирпичного арсенала виднелась фигура Фелисити. Она наблюдала за нами.

— А если Калеб ошибся? Или они уже ушли? — спросил я.

— Тогда мы будем выбираться сами.

Рейчел отперла ворота, выпустила меня и сразу же закрыла замок. Теперь нас разделяли прутья решетки. Улыбнувшись, Рейчел сказала:

— Ты найдешь их там, где сказал Калеб. Он был хорошим парнем.

— Он до сих пор хороший парень.

Я развернулся и пошёл. Рейчел крикнула мне вслед:

— Будь осторожен!

Один, я уходил пустыми улицами. Со дня атаки прошло восемнадцать дней. Восемнадцать дней я делал все, чтобы не погибнуть от рук людей, зараженных страшным вирусом. Мой путь лежал через Парк. Нетронутый снег предательски скрывал обломки и осколки, на которых то и дело скользили ноги. От еще свежего трупа брызнули во все стороны крысы. Как же я ненавидел этот город!

2

Утро выдалось холодное и сырое. Пронизывающий ветер нес в лицо мокрый липкий снег. Придавленный свинцово-серым февральским небом, под завывания ветра, я шагал на юго-восток сквозь хлеставшие меня ледяные струи. За эти дни я научился «читать» погоду. При сильном снегопаде рано темнеет, так что не понять, сколько на самом деле времени, и невольно поддаешься ложному чувству спокойствия, потому что ничего не видишь и не слышишь, даже если где-то притаилась опасность. Что готовит мне сегодняшний день? Выделится ли он из череды других?

Я спрятался под навесом, чтобы немного отдышаться. Под таким же мы однажды укрылись от непогоды с девушкой. Ее звали Анна. Мы поцеловались. Это был мой первый поцелуй: в этом городе, с девушкой, которую я больше никогда не увижу. Меня тогда обдало жаром, засосало под ложечкой. Может, я такого больше никогда не испытаю. Ее губы пахли клубникой. На лице невольно появилась улыбка, я облизал пересохшие, потрескавшиеся губы, и на мгновение мне показалось, что я снова чувствую тот вкус.

Как и многим другим, Анне не суждено было вернуться домой. Она погибла во время атаки одной из первых. Но ее смерть хотя бы оказалась быстрой. Я не знаю, верила она в Бога или нет, но очень надеюсь, что она оказалась там, где тепло и солнечно… А я обещаю, когда вернусь домой, в Австралию, не забывать о ней и о других. Когда вернусь. Дом казался далеко, как никогда.

Сквозь низкие зимние тучи пробилось солнце и залило ярким светом дорогу. Возле Гудзона я повернул на юг и теперь шел по улицам западного Манхэттена — впервые. Мне здесь нравилось: да, те же пустынные пейзажи, что и везде, но они обещают что-то новое, неизведанное. Появилось ощущение, что я не случайно оказался здесь. Ноги несли меня на юг.

Еще два квартала мне кое-как удавалось пробираться через искореженные машины и груды обломков, а потом дорога исчезла окончательно. Но что-то будто вело меня этим утром. Я не просто шел по городу — у меня была цель. Раньше я гнался за призрачной надеждой, вел поиски вслепую, а теперь я точно знал, что ищу целую группу здоровых людей, и пусть единственное свидетельство ее существования — слова Калеба.

Если люди, о которых друг рассказал мне, еще в Челси Пирс, я приложу все усилия, чтобы убедить их покинуть Нью-Йорк. Надеюсь, у меня получится. За последние две недели я узнал человеческую натуру — ее лучшие и худшие стороны — гораздо лучше, чем за все шестнадцать лет жизни. Пожалуй, слишком наивно полагать, что эти люди поверят мне лишь потому, что мы выжили, что у нас есть общая цель? Но ведь я должен убедить их, правда? Должен доказать, что нужно обязательно выбираться из города, если мы не хотим умереть. Мы с ними заберем из зоопарка Рейчел и Фелисити и вместе отправимся на север.

Я вышел на перекресток и то, что я увидел, сразу вывело меня из состояния задумчивости. Прямо посреди дороги на утоптанном снегу лежало три тела. Они появились здесь совсем недавно: их еще не засыпало снегом, лица не успели приобрести мертвенно-бледный оттенок, а пятна крови были ярко-красными, даже не начали чернеть на морозе. Они совершенно точно не были Охотниками, как и не казались их жертвами — уж слишком «чисто» их убили.

Я всегда знал, что во время атаки не могли погибнуть и заболеть все, должны были остаться люди, просто я их не видел. Вполне вероятно, нью-йоркцы поступали именно так, как их учили после событий 11 сентября: сидели и не высовывались. Они забаррикадировались в квартирах с набитыми водой и едой кладовками, наглухо законопатили окна, превратив свои жилища в бункеры. Эта версия казалась мне вполне правдоподобной. Но сколько человек способен так прожить? Может, в ответе и таится разгадка? У этих троих элементарно кончилось терпение: они устали ждать и ринулись искать свободу, искать других таких, как я, искать выход. Только у них не получилось. Заметит ли кто-нибудь, что их не стало, будет ли страдать без них?

Я постарался отогнать от себя эти мысли и прибавил шагу, будто я опаздываю, а меня ждут там, куда я иду, надеются, что я доберусь в целости и сохранности.

Но далеко мне уйти не удалось. Я замер от страха. Слух уловил скрип снега под быстрыми шагами нескольких пар ног: людей было много, они бежали, охотились. Я прислушался, попытался их рассмотреть. Наверное, ветер донес звук издалека. Или осыпалась очередная куча обломков, а я решил что… Меня просто пугает мертвый город…

Но нет, мне не показалось. Охотники были где-то рядом.

Я спрятался в перевернутом школьном автобусе. Ветровое стекло и стекло сзади уцелели, а на месте двери зияла рваными металлическим краями обугленная дыра. Через выбитые боковые окна, находившиеся почти вровень с землей, намело снега.

Я посмотрел на руку: перчатка разорвана — еще один порез, а ладони и без того искалечены. Я не мог рассмотреть рану, только чувствовал, как сочится под перчаткой липкая, теплая кровь. В пустом автобусе каждый вдох и выдох отдавались шумным эхо. Сквозь грязное, покрытое сажей и пеплом лобовое стекло я увидел, как прошаркали мимо Охотники.

С юга дул сильный ветер. Будем надеяться, он разгонит тяжелые снеговые тучи и унесет бурю, а то и вообще очистит небо над Манхэттеном. Когда опасность миновала, я вылез из автобуса, достал из рюкзака и порвал запасную футболку, чтобы перевязать руку. Надо было собрать в дорогу аптечку. Закончив с перевязкой, я подтянул стропы рюкзака и зашагал на юг.

На следующем перекрестке резкий порыв ветра принес едкий запах горящего пластика и бензина. Закрыв воротом свитера лицо, чтобы хоть как-то защититься от ядовитого дыма, я побежал и сбавил темп, сделав глубокий вдох, только через два квартала. Чистый морозный воздух наполнил грудь, обжигая легкие. Вперед. Не останавливаться. Нужно скорее убраться с этих улиц.

Меня ждала неизвестность. Знакомый, как свои пять пальцев, центральный Манхэттен остался далеко позади. Да, конечно, с каждым шагом надежда становилась все реальнее, только вот когда не знаешь, что ждет за поворотом…

На перекрестках, прежде чем выйти на открытое место, я останавливался и тщательно осматривал дорогу. Главное было держаться подальше от темных фасадов и подъездов, потому что оттуда в любой момент мог напасть Охотник, и ступать очень осторожно, чтобы вновь не угодить в замаскированную снегом дыру.

На востоке стреляли: за несколькими одиночными выстрелами последовали автоматные очереди. Я сразу же распознал вид оружия, хотя до Нью-Йорка не отличил бы на слух пистолетный выстрел от выстрела из автоматической винтовки. В Австралии я не держал в руках ни того, ни другого и уж тем более даже подумать не мог, что моя жизнь будет во многом зависеть от того, насколько хорошо я умею обращаться с огнестрельным оружием. Но желание остаться в живых научило меня разбираться в винтовках, ружьях и пистолетах. В памяти всплыла прошлая ночь: военные с грузовика стреляют по Охотникам, дрон заходит на атаку…

Стрельба смолкла, вернулось ощущение времени и пространства. Не останавливаться.

На Пятьдесят шестой улице я повернул на запад. Я не ходил по этой улице раньше — никаких сомнений, но она как две капли воды напоминала десятки других таких же: волна разрушений сделала манхэттенские улицы одинаково серыми и безжизненно-холодными, будто безумный художник огромной кистью разукрасил весь город страшным орнаментом. Я прошел мимо почтового грузовика: возле такого же мы познакомились с Калебом. Внутри было пусто, ни одного живого существа: только снег и пепел.

На следующем перекрестке я краем глаза заметил шевельнувшееся отражение в треснутой витрине магазина. Я как раз повернулся спиной к противоположной стороне улицы, и вдруг по блестящей зеркально-черной поверхности скользнула тень.

Люди? Нормальные люди, которые пытаются разобраться в том, в чем разобраться нельзя? Как они отреагируют на меня? А если мои ответы на вопросы, которые они зададут, не придутся им по душе?

Теперь я мог рассмотреть их. Охотники. Заразились совсем недавно и еще не научились драться и убивать. В теплой зимней одежде, к тому же, дорогой: в прежней, нормальной жизни эти люди привыкли следить за собой и выбирать лучшее. Но они стали Охотниками, и даже в самых роскошных шмотках выглядели дикими, свирепыми животными. Я невольно улыбнулся. Вот они вышли на открытое место. Успею убежать… Как и следовало ожидать, мое появление их обрадовало. Эти шестеро были из когорты тех, кто искал крови. От вынужденного заточения они совершенно обезумели.

Я помчался по Седьмой авеню, а Охотники за мной. Им было трудно: за две недели мышцы отвыкли работать, но боль и напряжение во время бега только злили моих преследователей, а жажда безжалостно гнала вперед.

Заворачивая на Сорок четвертую улицу, я поскользнулся на льду и споткнулся о дорожный знак: согнутый и засыпанный снегом, он перегораживал тротуар. Вперед! Подняться и бежать вперед! На Девятой авеню я притормозил и оглянулся: Охотники нагоняли меня.