Двадцать пять веков назад воображение древних греков играло с этими вопросами, что дошло до нас красноречивым набором метафор, которые укоренились в современной психологии. Первобытные силы действовали неотвратимо, неумолимо, влияя на всё вокруг, и даже боги должны были подчиняться им. Судьба, или мойра, олицетворяла мир данностей, ограничений, мир причин и следствий. Наша генетика, наша родная семья, дух времени, то, как влияют друг на друга поколения, находящиеся в почти постоянном взаимодействии, — всё это часть нашей судьбы.

Женщина, которой диагностировали биполярное расстройство, не имела сил удерживать свою жизнь в постоянном русле. Мужчина, страдающий пищеводом Барретта, понял, что каждый прожитый год приближает его к смерти от рака. Каждый сотый ребёнок в мире независимо от культуры и года рождения после полового созревания проявит симптомы шизофрении. А вот этот родился в Варшаве в 1936 году и спустя всего несколько лет отправится в вагоне для перевозки скота в один из лагерей смерти — Собибор или Майданек. За всё это ответственна Мойра, которая не является богом, но богоподобна в своём всемогуществе. Можно продолжать ряд примеров бесконечно. Вот, например, дети, которые с рождения зависят от жестокого родителя, знающего только правило кулака, или те, кому суждено прожить свою жизнь в эпоху, когда притесняется определённая раса. А есть и такие, причём их большинство, кто несет на себе величайшее бремя непрожитой жизни своих родителей или их родителей. Всё, что не получило разрешения в одном поколении, передаётся следующему в виде эталона, наставления или промаха, который снова будет допущен. Нужны ли ещё примеры? Эти бессознательные энергии, сгруппированные в кластеры и названные Юнгом комплексами, передаются через интериоризацию человеком опыта или через перенос бессознательных мотивов, влияние которых может быть замечено, если это вообще возможно, только много лет спустя, и часто — после пережитых сильных страданий.

В классической культуре парадоксальность судьбы уравновешивается идеей ги́бриса, для которой не имеется однозначного перевода. Иногда она означает высокомерие, иногда — недостаток характера, а в некоторых случаях — ограниченность стремления к познанию. Ги́брис проявляется, когда мы убеждаем себя в том, что действительно знаем, что происходит; или в самообмане, в представлении о том, что мы безнаказанно вольны в своём выборе, а значит, нам подвластно всё. В попытках убедить себя, что контролируем ситуацию и предусмотрели все возможные варианты. Такое заблуждение является формой магического мышления, когда мы пытаемся справиться с экзистенциальной тревогой с помощью фантазий о контроле и господстве.

Греческое понятие ги́брис, за которым скрывается ошибочная самонадеянность, очень близко по смыслу иудео-христианскому понятию «грех», хотя и не тождественно. Этимологически слово «грех» происходит от понятия, означающего промах в стрельбе из лука. Лучник не совершенен, он может ошибиться в любой момент, предваряющий полет стрелы, и ветер судьбы подхватит её полет и сместит в сторону от цели. Исходя из этого представления, совершенство недостижимо, сколько бы усилий человек ни прикладывал.

Апостол Павел, говоря о неистовой человеческой природе, всё же признавал, что в людях есть стремление к благу, пусть они чаще не понимают, что это такое. Промах в его парадигме приобретает гораздо более мрачное значение, таким образом сближаясь с гордыней или тем, что понимается под ней. Что-то внутри нас постоянно стремится к разрушению. Ги́брис толкает человека выйти за рамки своих возможностей, пересечь некую границу, даже если она скрыта от глаз.

Подобная встреча с неумолимым происходит в тот момент, когда Гектор одерживает победу над своим врагом Патроклом. Готовясь испустить последний вздох, Патрокл смотрит на могучего Гектора и обращается к нему — герою Трои:

«Но помни, что меня убили трое:
Бог, юноша, а после них герой.
Я слышу Смерть; она как будто моё имя произносит,
а всё же
Слышится мне имя Гектор.
Когда глаза я закрываю — вижу Ахиллеса,
Его устами Смерть вещает».
Сказав это, Патрокл умер.
Пока его душа сочилась сквозь песок,
Своё копьё Гектор вынул и произнёс:
«Возможно…» [Homer, War Songs, p. 171.]

В момент величайшего триумфа Гектору напоминают о том, что он слишком самоуверен и его высокомерие повлечёт гнев космических сил, которые поставят его на колени. Ему предстоит последний поединок с Ахиллесом, который станет его смертью и восстановит равновесие.

В воображении классиков имело место и состояние, которое они называли гама́ртия, что переводится как «трагический изъян», но я предпочитаю определять его по-другому: как «травмированное ви́дение». Каждый протагонист верит, что понимает достаточно, чтобы сделать правильный выбор, но его личный, семейный, культурный опыт, динамически взаимодействуя в том, что позже назовут бессознательным, искажает его ви́дение.

Как можно сделать чёткий и разумный выбор, если линза, через которую человек видит мир, сама по себе условна и искажает его? Как не ошибиться в выборе, если нельзя её снять и увидеть что-то другое? Совокупность сделанных человеком выборов складывается в узор судьбы, даже если он якобы волен выбирать иначе. Карма — тяжёлый груз для духа, она наследуется следующим поколением. Эдип из Фив верит, что является самым мудрым человеком на родине; Эдип же из Колона считает себя ничтожнейшим из существ. Между этими двумя точками на карте внутреннего мира лежат страдания, искупление и вероятное развитие и рост.

Греческая трагедия стала формой психотерапии задолго до того, как была изобретена психотерапия в том виде, в каком мы её знаем. Если вспомнить, что это слово происходит от греческого therapeuein, что означает «обращать внимание» или «слушать», то становится понятно, что трагическое ви́дение было психотерапией как для главного героя, так и для всего полиса. В своей «Поэтике» Аристотель прослеживает переплетение личных и общественных травм и то, как искупление одной помогает исцелению другой. Нам, современным людям, не мешало бы помнить, что патология полиса — это сочетание запущенных комплексов его членов, исцеление которых с помощью личной психотерапии принесёт исцеление и всему политическому телу. Как свидетельствует древняя литература, то, что отрицается в индивидууме, будет порождать чудовищ у целого общества.

Воображение классиков также рисовало и силы, которые, предположительно, удерживают Вселенную в динамическом равновесии. Ди́ке, или правосудие, — одна из таких стабилизирующих сил, чей образ, дополненный весами в руке, получил всеобщее признание. Другая — Софросю́не, или умеренное равновесие, возвращает всё, что движется по Великому кругу, в исходную точку. Ликуй, Гектор, в этот краткий миг, пока невидимые силы не привели в движение богов, историю и не перебросили тебя к другой, непредвиденной встрече.

Героический образ, на котором лежит тень смерти, идея конечности жизни и её восстановления занимали воображение классиков, но также оно формировало и трагический взгляд на всё сущее. Подобный взгляд нельзя расценивать как нездоровый или негативный, он представляет собой утверждение взаимосвязанности сил судьбы и гордыни, которые, сталкиваясь в человеке, формируют его характер. Трагический герой может проклинать богов, злословить о судьбе, но также он знает, что сам обрушил на себя все беды, они — последствия его выбора. Через страдания его ставят на колени, обличают его гордыню, возвращают его на место, на котором и должен находиться человек.

А что, если поставить всё вышесказанное под сомнение? Хорошая жизнь в полном смысле слова — это короткая жизнь, точка в которой поставлена до того, как человек понесёт катастрофические потери. Мудрым можно назвать только того, кто ничего не знает. Бойтесь Бога и оставайтесь смиренными. Грехопадение Адама — это грех всего человечества. Именно подобные наставления пронизывают всю литературу, созданную мудростью древнего мира. Но зачем столько предупреждений? Какой смысл с тревогой бить в барабан и рассыпать между слов предостережения, если человечество охвачено искушением гордыни и с этим ничего нельзя поделать? Трагическая фигура ликует в морочной надменности, терпит унижение и приходит к мудрости через восстановление космической тайны, которую она никогда не постигнет и не сделает частью себя. Трагическая трезвость, трезвая мудрость. Мы, современные люди, едва ли выросли достаточно, чтобы не нуждаться в подобных напоминаниях.

Трагическое мироощущение, трагическое представление о человеческой дилемме остаются для нас самыми поучительными. Мы знаем, что младенец, а затем и ребёнок, бессильный создать свою собственную реальность, находящийся во власти требований окружающей среды, как семейной, так и культурной, «считывает» мир как серию сообщений о самом себе, других людях и их отношениях. Когда окружающая среда нарушает его границы, ребёнок безвозвратно познает собственное бессилие. Тогда включается его адаптивная способность, принимая установки и поведение, благодаря которым ребёнок может выжить и повысить возможности для удовлетворения своих потребностей. У него может сформироваться временная идентичность, чья задача — наделить ребёнка большей властью и сделать сильнее окружения, чтобы избежать его требований, насколько это возможно. Или, что чаще встречается, дать этому окружению то, чего оно хочет, чтобы получить в ответ взаимность.