Оставшимся двоим бойцам он велел взять одеяло с телом Джона Чэня и следовать за ним. Они неуклюже двигались за вожаком в темноте.
Устало шагая и обходя лужи, Пун вышел к Шатинь-роуд. Неподалеку стоял полусломанный навес автобусной остановки. Выбрав момент, когда на дороге не было машин, он подал знак, и его люди, быстро развернув одеяло, пристроили тело стоймя в углу. Пун вынул подготовленную Вервольфами надпись и тщательно укрепил на груди трупа.
– Зачем ты это делаешь, Пун Хорошая Погода, хейя? Зачем ты дел…
– Потому что Четырехпалый приказал! Откуда я знаю? Заткни свой, ети его, рот…
Их неожиданно залило светом фар вывернувшей из-за поворота машины. Они застыли и отвернулись, сделав вид, что ждут автобус. Когда машина благополучно проехала мимо, они бросились бежать. Небо уже окрасилось первыми проблесками зари, и дождь стал утихать.
Зазвонил телефон. Не открывая глаз, Армстронг нащупал в полутьме трубку. Беспокойно заметавшись, проснулась и его жена.
– Это главный сержант Тан-по, сэр. Извините, что разбудил, сэр, но мы нашли Джона Чэня. Вер…
Армстронг мгновенно проснулся.
– Живого?
– Цзю ни ло мо, нет, сэр. Его труп обнаружен на автобусной остановке, под навесом на остановке, сэр. Эти, ети их, Вервольфы прикололи к его груди записку, сэр: «Первый Сын Чэнь был настолько глуп, что попытался скрыться от нас. Никому не скрыться от Вервольфов! Пусть об этом знает весь Гонконг. Наши глаза везде!» Он…
Потрясенный Армстронг слушал, а сержант продолжал взволнованно рассказывать, как какой-то ранний пассажир автобуса вызвал полицию в Шатинь. Копы тут же оцепили окрестности и позвонили в уголовный розыск Коулуна.
– Что нам делать, сэр?
– Немедленно вышлите за мной машину.
Армстронг повесил трубку и стал тереть глаза, чтобы прогнать усталость. На нем был саронг [Саронг – большой кусок ткани, который обычно оборачивают вокруг талии и носят как юбку и мужчины, и женщины в странах Юго-Восточной Азии и на островах Тихого океана. // Подзаголовок книги Бротигана: «Романтическая история, случившаяся в 1966 г.». (Примеч. автора.) ], который красиво смотрелся на мускулистом теле.
– Что-нибудь случилось? – Подавив зевок, Мэри потянулась. Ладная сорокалетняя женщина с каштановыми волосами и миловидным, хотя и тронутым морщинками лицом, она была всего на два года младше мужа.
Он рассказал, наблюдая за ней. Мэри охнула и побледнела.
– Какой ужас. Ох, какой это ужас. Бедный Джон!
– Я приготовлю чай.
– Нет, я сама. – Изогнувшись крепким телом, она встала с постели. – У тебя будет время?
– Только на одну чашку. Слушай, какой дождь… Самое время, черт возьми!
Армстронг задумчиво прошел в ванную, быстро побрился и оделся, как это умеют делать только полицейские и врачи. Два глотка горячего сладкого чая, и не успел он взяться за тост, как раздался звонок в дверь.
– Я позвоню потом. Как насчет карри сегодня вечером? Можно пойти к Сингху.
– Да, – сказала она. – Пойдем, если хочешь.
Дверь за ним закрылась.
Мэри Армстронг продолжала смотреть на нее. «Завтра наша пятнадцатая годовщина. Интересно, помнит ли он? Скорее всего, нет. За прошедшие четырнадцать его в этот день восемь раз не было дома, один раз я лежала в больнице, а остальные… остальные, думаю, прошли нормально».
Она подошла к окну и отдернула занавеси. В полутьме по окнам струились потоки дождя, но они несли приятную прохладу. Мебель в этой квартире с двумя спальнями принадлежала им, но сама квартира была казенная, не станет работы – не станет и ее.
«Господи, что за работа!
Как паршиво быть женой полицейского. Всю жизнь только и делаешь, что ждешь, когда он вернется домой, и переживаешь, как бы его не пырнул ножом какой-нибудь гнусный преступник, как бы его не застрелили, не ранили. Ночью чаще всего спишь одна. И в любое время дня и ночи может разбудить паршивый звонок с сообщением о каких-нибудь еще более паршивых неприятностях, и вот он опять уходит. Работает за двоих, а получает гроши. А ты идешь в Полицейский клуб и сидишь там с женами других копов, пока мужики надираются, и обмениваешься сплетнями, и пьешь слишком много розового джина. У них, по крайней мере, есть дети.
Дети! О боже… были бы у нас дети.
Но ведь большинство жен жалуются, что ужас как устают, что дети их выматывают. И потом эти ама, и школа, и расходы… и все остальное. Для чего, черт возьми, нужна эта жизнь? Какая мерзкая, пустая трата времени! Какая невыразимо мерзкая…»
Зазвонил телефон.
– Заткнись! – прикрикнула она на него, а потом нервно рассмеялась. «Что-то разошлась ты, Мэри, Мэри Все Наоборот [Мэри Все Наоборот – героиня английского детского стишка: «Что в саду у нашей Мэри, // Мэри Все Наоборот? // Колокольчики, ракушки // И девчонок хоровод».]», – пожурила она себя и подняла трубку. – Алло?
– Мэри, это Брайан Квок, прошу прощения, что разбудил, а Робе…
– О, привет, дорогой. Нет, извини, он только что уехал. Что-то насчет Вервольфов.
– Да, я только что узнал, поэтому и звоню. Он поехал в Шатинь?
– Да. Ты тоже едешь?
– Нет. Я со Стариком.
– Бедняга. – Она услышала, как он засмеялся. Они немного поболтали, и Брайан откланялся.
Вздохнув, она налила себе еще одну чашку чая, добавила молока и сахара и стала думать о Джоне Чэне. Когда-то она безумно любила его. Их связь длилась больше двух лет, он был у нее первым. А происходило это в японском лагере для интернированных, в тюрьме Стэнли, на юге острова.
В 1940 году она с отличием сдала в Англии экзамены по гражданской службе, и через несколько месяцев ее послали в Гонконг. Морское путешествие вокруг мыса Доброй Надежды выдалось долгим, и она прибыла сюда лишь в конце сорок первого. Ей тогда исполнилось всего девятнадцать, и ее почти сразу же интернировали вместе со всеми гражданскими европейцами. В Стэнли она оставалась до 1945 года.
«Когда я выбралась оттуда, мне было двадцать два, и последние два года мы с Джоном любили друг друга. Бедняга Джон, его постоянно пилил мерзкий отец и больная мать. Ему некуда было деться от них». В лагере не представлялось почти никакой возможности уединиться, всех держали вместе в одном тесном и душном помещении: семьи, дети, грудные младенцы, мужья, жены. И все годы – ненависть, голод, зависть и совсем немного смеха. Она любила его, и это помогло вынести все лагерные невзгоды…
«Не хочется вспоминать об этом гнусном времени.
Или о гнусном времени после лагеря, когда он женился на той, кого ему выбрал отец, – паршивая маленькая мегера, но с деньгами, влиянием и семейными связями в Гонконге. У меня такого не было. Надо было вернуться домой, но домой не хотелось – да и что там, дома, к чему возвращаться? Так что я осталась, устроилась на работу в Колониальное управление, и все было неплохо, довольно неплохо. А потом встретила Роберта.
Ах, Роберт… Ты был хорошим мужем и хорошо относился ко мне, и нам было весело, и я была тебе хорошей женой, и по-прежнему стараюсь. Но я не могу иметь детей, а ты… мы оба хотим детей, и однажды, несколько лет назад, ты узнал о Джоне Чэне. Ты никогда не спрашивал меня о нем, но я знаю, что ты знаешь, и с того времени ненавидишь его. Все это случилось задолго до того, как я встретила тебя, и ты знал, что я была в лагере, но не знал, что у меня был любовник. Помнишь, как перед свадьбой я спросила: „Ты хочешь знать о том, что было, дорогой?“ И ты сказал: „Нет, старушка“.
Ты, бывало, частенько называл меня „старушка“. Теперь ты никак меня не называешь. Только Мэри иногда.
Бедный Роберт! Как я, должно быть, разочаровала тебя!
Бедный Джон! Как ты разочаровал меня, когда-то такой замечательный, а теперь такой совсем мертвый.
Лучше бы я тоже умерла».
И она зарыдала.