На протяжении всей операции звуковой фон операционной включает постоянное бормотание считающих вслух медсестер. Все, что мы используем, подлежит подсчету и пересчету, и все непременно должно быть учтено. Это делается для того, чтобы ни в коем случае не оставить внутри пациента какой-нибудь небольшой инструмент или ватный тампон, и подобный подсчет всегда производится строго определенным образом. Например, закончив использовать ватный тампон, я передаю его обратно (после чего иногда прошу «передать мне еще один такой, только белый»), либо же просто бросаю его на покрывающую тело пациента простыню. Хирургическая медсестра подбирает его щипцами и бросает в стальную миску, после чего нестерильная медсестра [Та, которая не прошла стерильную обработку перед операцией.] забирает его другими щипцами и помещает в один из кармашков специального прозрачного полиэтиленового листа с множеством отделений — вроде того, в котором хранят монеты коллекционеры, только в увеличенном варианте, — висящего на стене в операционной. Листы со всеми заполненными кармашками снимаются и заменяются новыми. Одна из медсестер вслух подсчитывает использованные тампоны перед другой медсестрой, которая затем самостоятельно их пересчитывает, после чего полученные значения сравниваются с количеством выданных чистых тампонов.
Это чрезвычайно важная процедура, к которой все относятся крайне серьезно, потому что в случае несоответствия количества тампонов в конце операции, если все другие возможные объяснения исключены, предполагается, что тампон был оставлен внутри пациента, из-за чего его придется заново вскрывать. Никто из нас не относится к этому беспечно, так как забытый тампон запросто может убить пациента. На моих операциях подобного, к счастью, пока еще не случалось, хотя однажды мы были очень к этому близки. По завершении одной серьезной операции, когда мы уже собирались зашивать пациента, обнаружилась пропажа одного из тампонов, однако ни я, ни мои коллеги не могли и подумать, что он остался внутри пациента. Тем не менее мы, в соответствии со строгим протоколом, сделали рентгеновский снимок (хирургические ватные тампоны содержат толстую рентгеноконтрастную нить, благодаря которой отчетливо видны на снимках), на котором и обнаружили тампон в основании шеи под большими мышцами, словно крошечная бомба замедленного действия, готовящаяся убить нашего пациента.
Все используемые инструменты и даже ватные тампоны пересчитываются до операции и после нее. Это нужно для того, чтобы ни в коем случае не оставить что-то внутри пациента.
Закончив иссечение (удаление) опухоли, мы отправляем небольшой участок окружающей ее ткани на гистологическое исследование. Если мы оставим хотя бы немного раковых клеток — а по КТ [Компьютерная томография.] и МРТ [Магнитно-резонансная томография.]-снимкам довольно тяжело понять, насколько далеко распространился рак, — то опухоль в этом месте даст рецидив. Если раком поражена костная ткань, то даже от лучевой терапии не будет никакого толку.
Пока в лаборатории ткань после мгновенной заморозки изучается под микроскопом, мы можем передохнуть, перекусить и попить воды. Перед таким вынужденным перерывом работники операционной покрывают пациента смоченными физиологическим раствором [Раствор поваренной соли 0,9 %.] тампонами, чтобы ограничить потерю жидкости его организмом в результате испарения. Из уважения к пациенту они также накрывают ему лицо хирургической простыней, оставляя его комфортно спать в стабильном состоянии под наблюдением отслеживающей его жизненно важные показатели командой анестезиологов.
Когда приходит отчет из лаборатории — будем надеяться, с отрицательным результатом, — и все поели, попили и отдохнули, мы возвращаемся в операционную. Свободный лоскут для реконструкции практически полностью отделен, не считая снабжающей его кровью артерии и вены, по которой кровь уходит. Мы пережимаем и разделяем их, крепко перевязывая оставшиеся концы кровеносных сосудов. Как только это произошло, я объявляю: «Лоскут отсоединен!», и младшая медсестра записывает «время отсоединения» маркером на одной из досок в операционной. Хоть мы и продолжаем работать все в той же спокойной и неспешной манере, по очевидным причинам мы стремимся свести к минимуму время, в течение которого лоскут будет лишен кровоснабжения.
Как только я решу, что свободный лоскут идеально накладывается на оставленное после удаления опухоли пространство — а я буду продолжать подравнивать его, пока этого не случится, — все готово для самой сложной части процедуры. В этот самый момент к операционному столу подкатывают огромный микроскоп, используемый в микрохирургии. Этот микроскоп немецкого производства (компании Zeiss), как правило, считающийся лучшим на рынке, представляет собой громадный и очень тяжелый аппарат высотой около двух с половиной метров и с основанием площадью около одной четвертой квадратного метра. Он столь блестяще сконструирован — Vorsprung durch Technik! [С нем. — «продвижение через технологии», также — техническое превосходство — рекламный слоган немецкой автомобилестроительной компании Audi AG (автоконцерн Volkswagen Group). Лозунг активно использовался Audi для раскрутки своей продукции в 1980–1990-е годы, из-за чего стал узнаваем по всему миру.] — и идеально сбалансирован, что кажется легким словно перышко, когда мы регулируем его положение. Микроскоп оснащен двумя парами перископических окуляров для хирурга и его ассистента (либо другого консультанта или хирурга-стажера, расположившихся по другую сторону от головы пациента), а поскольку система бинокулярная — используются оба глаза, — создается четкое восприятие глубины увеличенного изображения. С помощью джойстика, как от игровой приставки, можно регулировать кратность увеличения и фокусное расстояние, в то время как другой кнопкой регулируется движение головки микроскопа. Легким нажатием можно сбросить настройки, чтобы хирург мог отрегулировать окуляры под свое межзрачковое расстояние (то есть расстояние между зрачками его глаз, которое у меня составляет 61,5 мм). Кроме того, вращая окуляры, можно менять глубину резкости.
Появление этой высокотехнологичной громадины символизирует следующий сложнейший этап операции. Размещаясь в кресле оператора микроскопа, я чувствую очередной прилив радостного волнения и сосредоточенного расслабления. Я слегка регулирую консоль микроскопа под свой рост, чтобы можно было разместить локти и расслабить плечи, а моим пальцам ничего не мешало совершать мельчайшие движения. Я делаю глубокий выдох. Он всегда предшествует началу микрохирургической операции, и во время нее я тоже контролирую свое дыхание, оперируя в ярко освещенном поле перед глазами, улавливая на уровне подсознания легкие пульсации циркулирующей крови. Это место становится святая святых нашей операционной.
Во время микрохирургической стадии операции необходимо всегда контролировать даже собственное дыхание, поэтому перед началом я делаю глубокий вдох.
С появлением у операционного стола микроскопа мы ставим более серьезную музыку. Мой личный плей-лист для этой стадии операции, которая может длиться несколько часов, включает некоторые саундтреки к фильмам и фортепианные пьесы шотландского композитора Крэйга Армстронга, однако главным образом состоит из музыки эпохи барокко: произведений Баха, Генделя, иногда Вивальди и Алессандро Марчелло. Есть здесь место и для прекрасного Ральфа Воан-Уильямса («Фантазия на тему Томаса Таллиса»), и для играющего на контрасте дерзкого лейтмотива из «Храброго сердца», особенно уместного для шотландского хирурга, оперирующего к югу от вала Адриана. Я считаю, что подборка музыки в стиле барокко: сонаты для флейты и фортепианная музыка, такая как «Гольдберг-вариации» в особенности придает всему происходящему некую структуру и создает вокруг ощущение осязаемой дисциплины. Эти произведения классической музыки в виртуозном исполнении наполнены лирикой и чрезвычайно музыкальны, а также являются прекрасной аналогией процесса хирургической реконструкции: хоть все и должно быть выполнено безупречно с технической точки зрения, здесь также есть место для разных подходов и интерпретаций. Так, например, я обнаружил, что в некоторых местах на человеческом теле после аккуратных эллиптических разрезов на коже остается менее заметный шрам, чем при разрезе кожи по прямой линии. Хирургия — это искусство в не меньшей степени, чем наука.
Конец ознакомительного фрагмента
