Глава 18

Тем утром, стоя возле окошка регистрации ходатайств на первом этаже Дворца правосудия по адресу Макаллистер-стрит, строение 400, Юки вдруг вспомнила, что пресловутый процесс О'Мара против муниципального госпиталя должен вот-вот начаться.

Живший в ней адвокат страстно мечтал посмотреть на это зрелище.

Она кинула взгляд на часы, сторонкой обошла раздраженную толпу в холле и решительным шагом двинулась вверх по лестнице. Добравшись до четвертого этажа, слегка запыхавшаяся, она юркнула в дверь зала судебных слушаний.

И увидела, что на месте судьи-председателя восседает сам Бевинс.

За семидесятилетним Бевинсом закрепилась репутация справедливого, хотя и непредсказуемого судьи, о чем недвусмысленно намекала его седовласая шевелюра, стянутая на затылке в «конский хвост».

Юки пристроилась в свободном кресле неподалеку от двери — и тут заметила темноволосого человека, сидевшего от нее через проход. На нем были слаксы цвета хаки, блейзер поверх розовой сорочки на пуговицах-кнопках и клубный галстук.

Через секунду в голове что-то щелкнуло, и лицо красавчика совместилось с именем. Дернувшись как от удара, Юки поняла, что они знакомы: это же Деннис Гарза, тот самый врач из приемного покоя.

«Ну естественно. Вызвали сюда свидетелем».

В зале поднялся гул. Вышла Морин О'Мара. Стройная высокая женщина, одета в прекрасно сидящую серую деловую двойку от Армани, черные туфли, каблук низкий. Хм-м… Четко выраженные, запоминающиеся черты лица и на редкость замечательные волосы: темно-рыжая копна… Даже не так — стекающая по плечам грива, готовая взметнуться волной, стоит только повернуть голову. Именно этот картинный прием О'Мара тут же продемонстрировала. Ну-ну…

Привлекательная женщина-адвокат повернулась к суду, сказала «доброе утро» заседателям, представилась и начала вступительную речь, предварительно подняв в воздух чью-то крупноформатную фотографию, явно из семейного альбома. Каждый мог видеть, что на столе лежит целая стопка аналогичных снимков.

— Прошу вас, взгляните внимательно. Не торопитесь. Эту молодую женщину звали Аманда Клеммонс, — сказала О'Мара, еще выше приподняв фото веснушчатой полнеющей блондинки лет тридцати пяти. — В мае прошлого года Аманда играла в уличный баскетбол со своими тремя малолетними детьми рядом с домом. Их отец и супруг Аманды, Саймон Клеммонс, погиб в автокатастрофе за полгода до этого… Аманду никто бы не назвал даже любителем баскетбола, но молодая вдова знала, что теперь она должна играть роль и матери, и отца для Адама, Джона и Криса. И она была готова сделать все, что от нее требуется… Представьте ее живой. Полненькая смешная мама в белых шортах и синей футболке бежит с мячиком, готовясь забросить его в самодельную корзинку над гаражной дверью, к вящему восторгу сыновей… Маленький Джонни потом рассказывал мне, что мама смеялась и подшучивала над ними, как вдруг зацепилась мыском за трещину в асфальте — и неудачно упала. Через полчаса прибыла «скорая помощь» и увезла Аманду в больницу, где по рентгеновским снимкам ей поставили диагноз. Перелом стопы. Эта травма едва ли сказалась бы на ней: в конце концов, Аманда была молода, крепка и вынослива. Настоящий боец, она даже ту синюю футболку носила с этим словом. Американская героиня, причем не с плаката, а из жизни… И все бы хорошо, но ее положили… в Муниципальный госпиталь Сан-Франциско! — О'Мара повысила голос: — И тем самым поставили точку в ее жизни. Прошу вас, посмотрите внимательно, как можно внимательнее, на этот снимок. Тот самый снимок, с которым маленькие дети Аманды Клеммонс стояли на похоронах своей мамы.

Глава 19

Рассказывая эту историю, Морин и сама чувствовала, как разрастается в ней гнев. Хотя им не пришлось встретиться при жизни Аманды, молодая мать была столь же реальна в глазах Морин, как и самый настоящий друг из плоти и крови. А коль скоро О'Мара работала, не щадя сил, то друзей у нее было не так уж и много.

Похожие чувства Морин питала ко всем остальным своим клиентам. Нет-нет, тут же мысленно поправилась она, не клиентам, а жертвам. Она многое знала об их жизни, об их семьях, помнила имена детей и супругов…

И точно знала, как именно они умерли в стенах муниципального госпиталя.

Морин передала фото Аманды Клеммонс ассистентке и, повернувшись к присяжным, по глазам поняла, что пробудила в них интерес. Им не терпелось услышать, что же было дальше.

— В тот злосчастный день, когда Аманда сломала ногу, ее доставили в отделение неотложной помощи, где ей сделали рентген, вправили костные обломки и наложили гипс. Процедура элементарная. Затем Аманду перевели в палату, где ей предстояло провести только одну ночь перед возвращением домой… Где-то после полуночи — во всяком случае, до рассвета — женщине ввели смертельную дозу используемого в химиотерапии цитоксана, а вовсе не викодина, то есть болеутоляющего, от которого она бы просто мирно проспала до самого утра… В ту страшную ночь, дамы и господа, Аманда погибла мучительной и бессмысленной смертью, и мы должны спросить, почему так вышло. Почему жизнь несчастной была отобрана у нее столь рано? В ходе этого процесса я расскажу вам об Аманде и еще, о девятнадцати пациентах, умерших от попадания в их организм смертельно опасных лекарств. Впрочем, из-за чего это произошло, я могу сказать вам прямо сейчас. Из-за безудержной, ненасытной, всепоглощающей жадности Муниципального госпиталя Сан-Франциско. Люди умирали вновь и вновь из-за того, что для руководства муниципального госпиталя, видите ли, экономический эффект важнее заботы о человеке… Предупреждаю: мне предстоит рассказать такие вещи об этой больнице, что вам станет плохо, — продолжала О'Мара, обводя пылающими глазами скамью присяжных. — Вы узнаете, что сплошь и рядом нарушались предписанные процедуры, что на работу принимали плохо обученный медперсонал, потому что это было дешево!.. Что у людей атрофировались все чувства от безумной переработки… И все ради одной-единственной цели: чтобы доходы муниципального госпиталя были одними из самых высоких среди медицинских учреждений Сан-Франциско! Могу вас заверить, что история двадцати бывших пациентов, от имени которых я выступаю, является лишь верхушкой айсберга, лишь началом кошмарного скандала…

— Протестую, ваша честь! — вылетел из кресла Крамер. — Я молчал-молчал, но намеки советника слишком возмутительны и, вообще говоря, отдают клеветой, а кроме того…

— Протест принят. Не испытывайте моего терпения, советник, — сказал судья Бевинс, обращаясь к Морин. — Если измените линию поведения еще раз, заработаете штраф. Это для начала. Потом все станет гораздо серьезней.

— Прошу прощения, ваша честь, я в запальчивости, — покаялась О'Мара. — Впредь обязуюсь быть осторожнее.

На самом деле Морин была вне себя от радости. Ей удалось сделать важное заявление, и теперь, сколько бы Крамер ни бился, он не сможет заставить присяжных забыть ее слова. Точнее, их смысл.

Муниципальный госпиталь — опасное место. Возмутительно опасное.

— Я выступаю здесь от имени своих клиентов, — сказала О'Мара, встав напротив присяжных и скорбно, как на молитве, сложив перед собой ладони. — От имени покойных и их семей. От имени всех жертв врачебной ошибки, явившейся результатом жадности и преступной халатности. — Здесь Морин повернулась к публике. — Прошу вас, поднимите руку те, кто потерял кого-то из родных или близких в муниципальном госпитале. — В воздух взметнулись десятки рук. По залу пронесся вздох изумления. — Мы просим вашей помощи, потому что хотим навсегда поставить точку в так называемых трагических случайностях.

Глава 20

Пока судья Бевинс колотил молотком по столу, Юки переводила взгляд с Морин О'Мара на доктора Гарзу и обратно. Она рассчитывала увидеть гнев и возмущение несправедливыми упреками в адрес больницы. Как ни странно, ее ожидания не оправдались. Напротив, на губах Гарзы играло нечто вроде легкой снисходительной улыбочки, а в целом выражение лица было столь же холодным, как и сельский ландшафт в зимнюю пору.

В груди Юки что-то сжалось от страшного предчувствия, и несколько секунд она даже не могла шевельнуться.

Боже, какую она сделала ошибку!

О нет! Господи, не дай опоздать!

Юки вскочила с места, обеими руками толкнула дверь и, едва ее нога ступила на мрамор коридора, выхватила из сумочки мобильник. Лихорадочно набрав номер, она наконец услышала голос справочного автомата больницы.

Юки трясла головой, нажимая одну крошечную кнопку за другой, переходя от одного пункта телефонного меню к другому…

От волнения и беспокойства у нее начисто вылетел из головы номер палаты!

Тогда она нажала ноль, и из трубки раздалось ублюдочное подобие мелодии «Девушки с Юга». Нетерпеливо притоптывая, Юки принялась ждать, когда на том конце соизволят ответить.

Ей надо поговорить с мамой.

Ей надо услышать голос мамы. Немедленно!

— Пожалуйста, соедините меня с миссис Кэйко Кастеллано, — наконец выпалила Юки. — Она пациентка. Очень прошу вас. Палата 421 или 431, точно не помню…

Гудки вызова резко оборвались, когда Кэйко взяла трубку. Поверх характерного шороха мобильной связи зазвучал ее жизнерадостный щебет.

Юки прикрыла ладонью одно ухо и прижала динамик телефона к другому. Объявили перерыв, и в коридоре становилось шумно. Несмотря на помехи, дочь с матерью продолжали беседовать, а точнее, спорить. Через пару минут они нашли компромисс и тут же помирились. Как всегда, по тысячу раз на день.

— Юки, у меня, правда, все в порядке. Совсем ни к чему так волноваться, — под конец разговора еще раз заявила Кэйко.

— Ну хорошо, мама, хорошо. Я позвоню вечером. Едва успев нажать кнопку отбоя, она услышала, как кто-то ее окликнул.

Юки принялась озираться — и увидела возбужденную Синди, бесцеремонно расталкивавшую толпу на манер ледокола. Народ просто шарахался в стороны под напором ее острых локтей.

— Ты была? Ты слышала? — с ходу начала журналистка, не успев перевести дух. — Что ты думаешь про речь О'Мара? Ответь мне как профессионал, а?

— Ну, — сказала Юки, до сих пор чувствуя, как в ушах бухает кровь, — адвокаты любят повторять, что дело выигрывают или проигрывают как раз во время вступительной речи.

— Секунду, — прервала ее Синди, что-то царапая в блокноте, — я запишу… Ага, чудненько. Пойдет первой строкой. Итак?

— Я бы сказала, что речь О'Мара произвела эффект разорвавшегося снаряда, — задумчиво продолжила Юки. — Она попала в госпиталь таким калибром, что присяжные этого не забудут. Ни за что. И я в том числе… Ты только подумай! В муниципальном госпитале нанимают дешевую рабсилу. И от этого гибнут пациенты. Небрежность, халатность… Господи Боже, и это называется медициной! Ты знаешь, О'Мара меня так завела, что я тут же позвонила маме и сказала, что мы ее переводим в Сент-Френсис.

— Серьезно? Когда?

— Да в том-то и дело… Я пыталась-пыталась, а она — ни в какую! Хоть ты тресни… Мы даже повздорили слегка… — Юки расстроено покачала головой и произнесла, подражая интонациям матери: — «Ю-Юки-и-и-и! Ты хочешь, чтобы я расстроилась? Чтобы у меня началась инфарктность? Мне здесь нравится. И доктор нравится, и палата. Да, и не забудь захватить щипцы для завивки. И еще тот розовый пеньюар с драконом!» — Она вздохнула, а потом все же фыркнула от смеха. — Честное слово, мать ведет себя так, будто на воды выехала. Я ей чуть было не сказала: «Может, еще лосьон для загара захватить?» Но ты знаешь, я не передала ей самого главного. Слов О'Мара. Просто не хотела пугать… А ведь у меня сердце зашлось, когда все эти люди вскинули руки…

— Так, может, тебе просто съездить к ней и забрать? Пускай говорит что хочет, а ты стой на своем, — предложила Синди.

— Да я уже думала… А вдруг у нее и вправду от расстройства случится эта самая «инфарктность»?

Синди кивнула.

— И когда выписка?

— По словам доктора Пирса, в четверг утром. Сразу после магниторезонансного обследования… О-ох… «Мистер Пирс — хороший доктор!», «Мистер Пирс — мужчина славный!»

— «Мистер Пирс — твой будущий супруг!»

— Вот-вот…

— Ты сама-то как, в порядке?

— Тьфу-тьфу, вроде бы. Вечером опять к маме, посижу с ней за компанию.

— А до этого будешь здесь?

— Надо вернуться в офис… — ответила Юки, хотя сама чувствовала, что не в силах противостоять искушению. — А, ладно! Страсть хочу послушать вступительную речь от Ларри Крамера! Такое — да пропустить?!

— Пересаживайся ко мне, — улыбнулась Синди.

Глава 21

Синди с огромным интересом следила, как Ларри Крамер встает с места, неторопливо расправляется во весь свой почти двухметровый рост (при соответствующей ширине плеч) и эдакой сизо-серой громадой ступает в центр. Его густые каштановые волосы были зачесаны к затылку, подчеркивая выдающуюся во всех смыслах челюсть и в целом придавая ему вид морского волка, идущего наперекор стихиям. «Не человек, а перпетуум мобиле. Только вперед!» Крамер приветствовал многоуважаемый суд, затем развернул свою добродушную улыбку на присяжных и поблагодарил их за участие в столь важном для справедливости деле.

— Мисс О'Мара права в одном, — заявил он, хватаясь мясистыми руками за перила, опоясывающие скамью присяжных. — Категорически, на все сто процентов она права в том, что весь наш процесс обусловлен алчностью. Алчностью ее клиентов… Я не стану отрицать, — помолчав долю секунды, продолжил он, — что когда люди умирают не по своей вине, это всегда трагедия. Однако их семьи пришли сегодня в суд с одной-единственной целью. Им хочется сорвать куш, якобы в компенсацию за смерть родных и близких. Они пришли за деньгами.

Крамер навалился на перила и уставился в лица присяжных:

— В глазах большинства людей такое отношение будет выглядеть циничным, мстительным или корыстным. Впрочем, разве виновен в этом ответчик?

Он с силой оттолкнулся от перил и, словно уйдя в печальное раздумье, лишь через пару-тройку секунд вспомнил про присяжных.

— Я знаю, что такое боль, тоска и горечь. Я потерял двух близких людей: отца и собственного сына. Оба умерли в больнице. Мой мальчик — через три дня после появления на свет. Подарок и благословение — вот кем он был для нашей семьи, но судьба разлучила нас… А отец был мне лучшим другом, наставником, капитаном всех тех команд, что болели за меня и желали удачи… Я тоскую по моим родным каждый день…

Тут скорбное лицо адвоката слегка просветлело, и он принялся гипнотическим маятником прохаживаться взад-вперед перед присяжными.

— Наверное, каждому из вас доводилось терять кого-то из близких, и вы знаете, что человеку свойственно искать при этом виноватых… Вы страдаете, сходите с ума от горя, но в итоге обуздываете гнев, вспоминая то замечательное время, когда вы были рядом… Вы миритесь с печальным фактом, что любовь, к сожалению, не может победить все и вся; вы осознаете, что жизнь порой несправедлива и что пути Господни действительно неисповедимы… И вы находите в себе силы идти дальше. Идти вперед… Вы, наверное, задаетесь вопросом, почему же истцы этого не сделали? — Крамер вновь навалился на перила, заставив присяжных глядеть ему в лицо. — Да потому, что мой оппонент увлек их на недостойный путь. Потому что вмешалась юридическая фирма, именуемая «Фридман, Баннион и О'Мара». Вот она, мисс Морин О'Мара. — Он выставил указующий перст в сторону противника. — Из-за нее, этой лукавой женщины, получилось так, что несчастные родственники стали воспринимать личную трагедию как шанс обогатиться… Думаю, все слышали гнусный лозунг, ныне столь популярный на телевидении и в кино: «Раскрутить на бабки». Да, господа, в нем-то и заключена горькая, правда и соль нашего процесса, который правильней бы назвать фарсом и пародией на справедливость. Именно поэтому вон те люди подняли свои руки…

Глава 22

Синди даже рот рукой прикрыла от изумления, когда Крамер нанес удар по О'Мара и ее фирме. Черт возьми, а ведь процесс едва-едва начался, сегодня только первый день!

О'Мара вскочила с места.

— Протестую! — резко заявила она. — Ваша честь, сентенция советника пасквильна, пристрастна и оскорбительна. Настоятельно прошу вычеркнуть ее из протокола заседания!

— Протест принят… Мисс Кемпбелл, — обратился он к секретарю, — удалите, пожалуйста, последнюю ремарку мистера Крамера… А вам, мистер Крамер, я бы посоветовал сбавить обороты.

— Прошу прощения?

— Поменьше театральных приемов, советник!.. Имейте в виду: вам грозит штраф. Или нечто похуже.

Крамер кивнул: «Да, ваша честь», — и вновь повернулся к присяжным, на этот раз с несколько деланной улыбкой.

— Дамы и господа! В ходе процесса вы услышите более чем достаточные доказательства, что Муниципальный госпиталь Сан-Франциско — весьма уважаемое и ответственное медицинское заведение. В нем внедрены меры предосторожности, гораздо более жесткие, нежели в целом по отрасли здравоохранения. И данные меры соблюдаются самым тщательным образом… Это, впрочем, не означает, что больница идеальна во всех отношениях. Человеку свойственно ошибаться, так уж устроила природа. Но случайность — это одно. А вот халатность — нечто совершенно иное.

Крамер умолк, чтобы заглянуть каждому присяжному в глаза, а заодно дать народу время получше проникнуться смыслом его слов.

— Боюсь, что процесс окажется очень эмоциональным и надрывным, поскольку все-таки умерли люди. Однако наш многоуважаемый судья напомнит вам, что нельзя позволять адвокату истца искажать восприятие фактов, играя на человеческих чувствах… Взвешивайте факты в том виде, в каком они представлены: ведь именно эта задача поручена вам. Факты, дамы и господа, только факты. Они убедят вас, что мой клиент отнюдь не халатен и что он обеспечивает наш город Сан-Франциско жизненно важными и востребованными услугами…

Пока Крамер расшаркивался в адрес присяжных и благодарил суд, мысли Синди успели забежать вперед.

Перед глазами она уже видела полосу: «МУНИЦИПАЛЬНЫЙ ГОСПИТАЛЬ СУДЯТ ЗА ХАЛАТНОСТЬ», весь подвал из фотографий двадцати жертв, а сам репортаж кончается не раньше третьей страницы.

Из вот таких процессов делают книги и фильмы.

Двадцать смертей.

И не важно, виновата ли больница, факты потрясут граждан.

Они спроецируют их лично на себя. А те из них, что нынче там лежат, перепугаются до смерти.

Черт побери, ей самой просто слушать такое — и то страшно!