На Иниксе почти не было постоянных построек, не считая той самой грандиозной цитадели, возведенной еще во времена первых колонистов. Созданная из темно-синего камня, вытащенного из самых глубин, она одновременно была и дворцом, и памятником. Грубая рубленая архитектура придавала цитадели простой и суровый вид. Она походила на надгробие, и само ее присутствие здесь выглядело как вызов остальной вселенной. Она будто бы говорила: «Мы застроили это непригодное для жизни место и выгребли сокровища из его недр. И мы сделали это во имя Императора и Терры».

Жнецу Людей, конечно, дали приказ ее снести, но Мортарион собирался сделать это скорее потому, что хотел этого. Потому что снести ее означало не без удовлетворения уничтожить еще одну вещь, принадлежавшую равнодушному отцу.

Авточувства шлема уловили какое-то движение на краю радиуса, и примарх XIV легиона очнулся от размышлений, вновь сосредотачиваясь на текущем моменте. Он посмотрел туда, где мерцала тревожная иконка. Охваченный любопытством, Мортарион покинул шеренгу и направился к воронке от взрыва, видневшейся среди плотного, комковатого базальтового песка. За спиной раздался лязг — тысячи солдат остановились, — но примарх не обратил на него никакого внимания.

В воронке он обнаружил троих людей, каким-то чудом до сих пор живых. Иниксианцы, причем не солдаты, а гражданские. Из-за измененных тел Мортариону трудно было определить, какого пола и возраста были эти трое. На каждом из них были капюшон и защитные очки, типичные для местного населения. Из ротовых разъемов пучками тянулись трубочки, подсоединенные к испорченным упаковкам с питанием, висевшим у людей на шеях.

Они очень его боялись. Примарх подумал, что мог бы учуять запах их страха сквозь вонь гари, висящей в воздухе, — он специально оставил дыхательные фильтры полностью открытыми, чтобы насладиться загрязненной атмосферой Иникса. Мортарион сделал глубокий вдох, ощущая легкое жжение химикатов, тщетно пытавшихся повредить его могучие легкие. Не будь у этих людей защиты, их слабые мягкие ткани разъело бы еще до того, как они успели толком вдохнуть, но для Жнеца Людей смертоносный воздух Иникса не был помехой.

Он наблюдал за ними сквозь линзы шлема, ища в их лицах то понимание, которое не появилось бы никогда. Напрасный труд: эти жалкие создания ничуть не отличались от остальных. Сколько бы планет он ни обыскал, никто и нигде не смог разглядеть что-либо за собственным страхом. Каждый раз один и тот же ужас, проистекавший из одной и той же ненависти, запрятанной под ним. Они никогда бы его не узнали. Они не могли его узнать.

И в этих преисполненных отчаяния и мольбы лицах он увидел то же самое — пробуждающиеся воспоминания, вызванные похожестью. Жнец Людей тут же отогнал воспоминания прочь, раздраженный их неуместностью.

Мортарион шевельнулся, позволяя делу совершиться своим чередом. Свободная рука выхватила тяжелое энергетическое оружие из кобуры, и оно мигом ожило, как только генетический блокиратор зафиксировал прикосновение хозяина. Лампион — такое имя носил пистолет — развернулся в сторону людей, скучковавшихся в яме, и они молча подняли руки, пытаясь защититься. Если они и кричали, Жнец их не слышал.

Сверкнула ослепительно-белая вспышка и отправила всех троих в небытие. В ту же секунду, как грянул выстрел, их тела превратились в едва заметные облачка дыма. Ревущая сила Лампиона уничтожила выживших, а поверхность воронки начала походить на чашу из расплавленного фульгурита. Мортарион повернулся и пошел прочь, оставляя получившееся стекло остывать и покрываться трещинами.

Смерть, которую он подарил этим людям, была быстрой и милосердной. Он повидал всякие смерти, и гибель в пламени Лампиона была получше многих других. Мортарион сделал им подарок.

Через несколько шагов он и вовсе позабыл об этих людях — их образы стерлись из его памяти сразу же, как только он переключился на более насущные проблемы. Примарх еще раз скользнул взглядом по темной, лишенной окон цитадели и вновь задался теми вопросами, что не переставали терзать его с тех пор, как Гвардия Смерти ступила на поверхность Иникса.

«Зачем Хорус отправил меня сюда?»

Мортарион еще раз глубоко вдохнул ядовитого воздуха. Ни эта планета-мануфактура, ни луны-хранилища на ее орбите не представляли особой тактической ценности, и уж тем более не представляли ее остальные каменные сферы, болтавшиеся вокруг местного солнца. Для Гвардии Смерти перебравшие химикатов воины-илоты, защищавшие Иникс, были слишком мелким и легким противником. Они сдавали позиции одну за другой, бессильные перед излюбленной тактикой легиона — неумолимым продвижением. Вырвать планету из рук Империума, отобрать ее у Императора — с такой задачей справилась бы горстка боевых крейсеров и войска попроще. Отправлять на Иникс армию таких размеров и такой силы, какую повелел привести Мортариону Магистр войны, было все равно что стрелять из пушки по воробьям.

Жнеца Людей злило, что он ничего не знал об истинных мотивах Хоруса, а пустоту, которую должны были заполнить ответы, он обычно заполнял подозрениями.

Мортарион знал о шашнях Хоруса с порождениями варпа — теми существами, что звали себя Губительными Силами. Эти чудовищные разумы жаждали смертных даров и кровопролития, и, хотя Мортарион никогда не говорил об этом открыто, он знал, что среди его мятежных братьев есть те, кто слишком старался порадовать этих монстров. В массовых жертвоприношениях гибли целые планеты, творились ужасающие ритуалы — как будто все это могло гарантировать милость этих… существ.

Мортарион гадал: не было ли уничтожение населения Иникса Гвардией Смерти таким же жертвоприношением?

«А я, выходит, просто орудие в руках Хоруса?»

Бледные губы Мортариона презрительно скривились под дыхательной маской. Когда-то он и представить не мог, что будет плохо думать о Хорусе Луперкале. А теперь недоверие, как коррозия, разъедало его уверенность в брате. Возможно, так было предначертано судьбой. Бесчисленные годы и горький опыт, давшийся Мортариону немалой кровью, говорили о том, что в конечном счете он может доверять полностью только собственному совету.

Чем больше он обдумывал пришедшую в голову версию, тем больше та походила на правду. Мортарион и сам осмелился изучить то, что было известно о порождениях варпа — некоторые называли этих существ демонами.

В небесах над развалинами достославного Тераталиона он впервые взглянул в лицо такому чудовищу, назвал его по имени и допросил, хотя и без особого толка. Но тогда он осознал, что это — поворотная точка, тот момент, когда уже бессмысленно не брать эти фантасмагории в расчет.

Приемный отец примарха, убитый много лет назад, — испорченное, бессердечное существо, которое дало ему имя, существо, о котором он думал каждый раз, когда вспоминал те слова, — преподал взрослевшему Мортариону много уроков, научил понимать ценность не только выносливости, но и, что не менее важно, знаний.

«Если ты знаешь правду о чем-то, ты можешь это уничтожить, — так говорил его приемный отец. — И это все, что тебе нужно, чтобы добиться настоящего могущества».

Мортарион изучал новые истины — страницу за страницей, шаг за шагом, свиток за свитком. Ворожба и чародейская зараза, столь им ненавидимые, распространялись в этой новой, изменившейся войне все шире — их в открытую использовали и Хорус, и высокомерный фанфарон Магнус, а вместе с ними и все остальные. Мортарион ненавидел псайкеров и все связанное с варпом так яростно и отчаянно, что даже не мог подобрать подходящих слов, чтобы выразить эту ненависть. И его братья-примархи, опустившиеся до того, чтобы заключать с порождениями сделки, вызывали у него отвращение.

Но Мортарион вырос на пораженном порчей Барбарусе. Из всех сынов и дочерей Барбаруса только прагматики жили достаточно долго, чтобы суметь встать на ноги. Ненависть, конечно, была делом хорошим, но она не могла изменить объективную реальность. На одной ненависти далеко не уедешь. И потому Мортарион с неохотой отыскал в себе местечко для подобных ужасов — между ненавистью ко всему, чего коснулись ледяные пальцы имматериума, и необходимостью выиграть войну в собственной душе.

Один из таких ужасов носил личину старого друга.

Мортарион вышел на разбитую, засыпанную щебнем площадь перед цитаделью и снова остановился. Он вспомнил о своем огромном челноке, приземлившемся в нескольких километрах от изрытой взрывами зоны высадки, где штурмовые отряды легиона спустились на планету. Корабль — боевая барка под названием «Зеленое сердце» — был частью его флагмана, способной становиться автономным административно-управленческим пунктом, если того требовала текущая задача. Его можно было разместить на орбите и вести прямые бомбардировки, наводить порядок или, как, например, сегодня, освещать путь для финальной атаки.

«Зеленое сердце» располагало куда более мощными орудиями, чем большинство кораблей подобных размеров, — его волкитное вооружение и смещающие пушки могли уничтожать целые города, но Мортарион редко ими пользовался. Его мысли занимал не потенциал этих устройств, а мощь оружия, заточенного в стазисной клетке на нижних палубах барки.