Оставалось только одно. Много лет назад я пообещала, что больше так не буду. Но старые привычки неискоренимы. На удачу, кухонные ножницы оказались под рукой.

«Господи, Элли! — закричал он, хватая кухонное полотенце, чтобы зажать кровоточащую рану на моем запястье. — Что ты творишь?»

Мне внезапно почудился голос мачехи.

«Да что с тобой не так, Элли?»

Я не могу вспоминать об этом без содрогания.

После того как меня зашили в Рэдклиффе, Роджер сказал (с тоскливым выражением на лице), что он поразмыслил и, возможно, я права. Он не может рушить нашу семью. Он останется. Будет ходить в семейную консультацию, если я твердо пообещаю никогда больше не причинять себе вреда. Он уже поговорил с Кэрол, и она «приняла это».

— Ага, вот вы куда закатились!

Голос продавщицы газет ворвался в воспоминания, возвращая меня в настоящее. Она сидит на корточках возле моих ног, собирая разбросанные по тротуару монеты. — Вот, все здесь! Не сомневайтесь!

Смутившись, я наклоняюсь и протягиваю руку, чтобы принять от нее горсть мелочи. Потом замечаю краем глаза кремовые туфельки. Ощущаю навязчивый тошнотворный аромат духов. Над ухом раздается голос Кэрол. Достаточно тихий, чтобы только я могла его слышать. У нее тоненький тембр маленькой девочки — из тех, что так раздражают взрослых женщин и на которые, однако, постоянно западают некоторые мужчины.

— Я думаю, вы должны знать, что мы все равно встречаемся, — шипит она.

Сердце колотится, когда я поднимаю на нее взгляд.

— Роджер хочет, чтобы его семьей была я! Кстати, вашему внуку понравился новый домик для игр?

Откуда она об этом узнала? Роджер купил его в подарок Джошу и установил в нашем саду. Должно быть, муж виделся с Кэрол, не сказав об этом мне, и упомянул домик в разговоре. У меня пересыхает во рту. А может, она стояла рядом, когда муж его выбирал?

Меня тошнит от этой мысли. Вдруг персонал магазина подумал, что это она настоящая бабушка моего внука.

— Оставьте меня в покое! Вы лжете! — говорю я дрогнувшим голосом.

Она наклоняет голову набок, словно изучает меня.

— Да неужели? А я слышала, что именно вы занимаетесь этим всю жизнь. Кое-кто считает, что вам нельзя доверять детей…

Неужели Роджер предал меня? Или она узнала от кого-то другого? Возможно, видела где-то мое имя. Сохранились записи. Что делать, если все откроется?

— Как вы смеете… — пытаюсь я сказать, но слова застревают в горле. Прежде чем мне удается их выдавить, Кэрол исчезает на главной улице, растворившись в толпе покупателей с шикарными сумками.

— Я вернулась! — кричу я. Все еще дрожащими руками запираю за собой дверь и аккуратно кладу ключи в сине-белую чашу веджвудского фарфора на столике в прихожей, рядом со связкой Роджера, к которой прицеплен брелок «Дедушка» — подарок от дочери на прошлое Рождество. Мы стали чрезвычайно щепетильны в вопросах безопасности, когда в прошлом году по нашему району прокатилась волна грабежей со взломом, а на соседа даже напали. Однако сейчас меня больше тревожит встреча с Кэрол.

Кое-как мне удается заставить голос звучать нормально. Но во рту все пересохло от страха. Я иду к холодильнику, чтобы налить стакан «бузины сердечной» — травяного чая, который делаю сама каждое лето из растений в нашем саду. Богатые травами клумбы и обширные лужайки — одна из причин, по которой мы купили этот дом на окраине, прекрасный особняк времен королевы Анны, с бледно-лимонными наружными стенами, скользящими рамами и изящными дымоходами. Здесь есть и несколько деревьев, под которыми я посадила маки и незабудки в память о маме.

Вы никогда не повзрослеете достаточно, чтобы перестать нуждаться в матери. Даже спустя столько лет я по-прежнему вижу мысленным взором ее милое, заботливое, доброе лицо и ощущаю аромат роз от нежной кожи. До сих пор чувствую прикосновение ее щеки к своей. В ранних воспоминаниях я сижу рядом с ней на корточках в ее любимом саду, а она пропалывает клумбы, пока не устанет и не присядет рядом отдохнуть. Я гуляю с ней по проселочным дорогам. Это она научила меня названиям всех полевых цветов и кустарников. Мы собирали их и сушили между страниц детской энциклопедии «Британника», а потом доставали и делали гербарий, подписывали каждую страницу, сверяясь с моей изрядно потрепанной книгой о дикорастущих растениях.

Больше всего мама любила незабудки. Моим же фаворитом была коровья петрушка, также известная как «кружево королевы Анны». Однажды я тронула пальцами нежный белый цветок и расплакалась, когда он распался в моих руках на лепестки. «Все в порядке, — сказала мама. — Здесь полно других, которые можно собрать». Это одно из немногих сохранившихся у меня воспоминаний о детстве, так что я цепко держусь за него и боюсь потерять. Как бы она любила своих внуков! Наверняка обожала бы Джоша…

— Я выйду через несколько минут! — отзывается Роджер из кабинета.

Радио надрывается на кухне, советуя, как правильно готовить идеальное сырное суфле. Я всегда оставляю радио включенным, даже когда выхожу из дома. Его бормотание успокаивает, за исключением новостей, из-за которых я сразу перехожу на другой канал. Мне и без них хватает волнений.

Над двойной керамической раковиной я мою руки любимым лавандовым мылом и ставлю чайник на плиту. А мысли все крутятся в голове. Говорить ли Роджеру, что я видела Кэрол в центре — хотя он и уверял, что она переехала? Ужасно хочется сказать. Но в семейной консультации советовали не выдвигать никаких обвинений. Нужно вести себя, как будто я доверяю мужу. Я даже притворилась обрадованной, когда он в прошлом месяце ни с того ни с сего подарил мне серебряный браслет. Неужели он и вправду решил, что подарок может искупить грехи?

«Папа вел себя отвратительно, но он раскаивается, — заявила дочь, когда все выплыло наружу. — Неужели ты не можешь его простить? Я не хочу быть девочкой из семьи, в которой родители не разговаривают. Мои подруги постоянно твердят, что мы счастливые. И Джош так сильно любит вас обоих».

Джош! Вот истинная причина моего терпения. Я не могу поверить, что моему единственному внуку уже четыре года — даже почти пять. Теперь невозможно представить жизнь без него. «Буля!» — возбужденно кричит он, когда приходит в гости. Обычно он зовет меня так, потому что ленится выговаривать «бабуля», и это прозвище ко мне прилипло. Официально «день Джоша» — понедельник, тогда я присматриваю за ним, пока дочь работает. А просто так я вижу своего драгоценного внука каждый день. И только попробуйте мне запретить! С той самой минуты, как впервые взяла его на руки, — я словно таю. Такой сильный прилив чувств даже меня удивил. Это было — осмелюсь заметить — даже сильнее любви к собственным только что родившимся детям. Как такое могло случиться?

Когда Джош стал постарше, я еще больше опьянела от счастья. В мире нет ничего дороже его слюнявых детских поцелуев; мягких, пухлых, теплых рук вокруг моей шеи; радостного изумления на его лице, когда мы дуем на одуванчики или протаптываем дорожку в снегу; его невероятной серьезности, когда он произносит сложенные из кубиков слова (М… А… М… А…) или помогает печь хрустящие шоколадные пирожные, стоя на своем специальном маленьком табурете в нашей кухне.

Но любимое развлечение Джоша — стоящая теперь на туалетном столике швейцарская музыкальная шкатулка, подаренная мне мамой. После ее смерти эта вещь утешала меня, давая ощущение, что мама по-прежнему рядом. Это деревянный ящичек с вырезанным на крышке цветком. Нужно дважды повернуть ключ, а затем поднять крышку. «Закрой глаза!» — часто говорю я Джошу. Он моментально зажмуривается с полнейшим доверием, которое есть только у детей. Звуки «Эдельвейса» наполняют воздух. А затем я говорю: «Открывай!» — и его глаза всегда полны удивления.

«Магия, буль!»

Мой внук сделал так, что жизнь снова стоит того, чтобы жить. И я не позволю Роджеру или бесхозной разведенке вроде Кэрол разрушить его судьбу так же, как мачеха сломала мою.

«Ты всегда можешь приехать сюда, мам, если тебе нужно время подумать», — предложил мне сын по скайпу, когда я рассказала ему о последнем романе Роджера. «Сюда» — означало в Австралию; самое далекое место, куда он смог сбежать от отца, чьи «похождения», как выразился ребенок, «вызывают тошноту». Но идея расстаться с единственным внуком на недели, а быть может, и на месяцы, казалась невыносимой.

Так же как и вероятность разделить заботу о нем с другой женщиной.

Разве я могу позволить Джошу расти, называя Кэрол бабушкой? Она была бы «гламурной» бабушкой, а я — маленькой, серой, невзрачной мышкой. Она засыпала бы Джоша подарками, чтобы завоевать его любовь. Я почти вижу, как она ведет его в зоопарк или в цирк. Он мог бы — и при одной этой мысли я вздрагиваю от боли — вырасти и любить ее больше, чем меня.

— Привет. — Муж выходит из кабинета и прикасается своими губами к моим. Я стараюсь не думать, что этот рот недавно целовал Кэрол. Эти руки ласкали сокровенные части ее тела. Этот голос говорил, как любит ее. Возможно, это происходит до сих пор. Но я решила, что ничего не имеет значения, раз он решил остаться с семьей.