— Пока не знаю.
— Вот тебе и на!
Разрываемая противоречивыми чувствами, я вышла на улицу. Стабильный доход, оплаченный проезд, можно не волноваться о месячном балансе банковского счета! С другой стороны, я никогда еще не бывала в тюрьмах, и одна мысль о них повергает меня в ужас. Во рту враз пересохло, и сердце заколотилось… Проклятое объявление, и зачем оно мне попалось? Будто сама судьба что-то мне подсказывает, но хочу ли я прислушиваться?
Я прошла мимо парка, где подростки курили на качелях. Одна девочка смеялась, закинув голову. Счастливый, беззаботный смех — совсем как у моей сестры. Для нее жизнь была праздником, а для меня… Я росла серьезной, старательной. Даже до несчастного случая, помню, я всегда ощущала тяжесть в груди. Я стремилась, чтобы все было правильно, хотела многого добиться в жизни. Слово «добросовестная» фигурировало во всех моих школьных характеристиках.
Однако некоторые события остаются вне нашего контроля…
— Это не твоя вина, — до сих пор повторяет мать, однако, прокручивая случившееся в голове, я не могу не думать о том, что́ могла бы изменить. Но теперь слишком поздно.
Быстро прохожу через вечерний рынок. На ветру трепещут шелковые шарфы — бирюзовые, розовые, бледно-желтые. Рядом на прилавке — переспелые помидоры по 50 пенсов за пакет.
— Дешевле не найдешь, красотка, — уверяет продавец в черных перчатках без пальцев. Не отвечая, сворачиваю налево, затем направо. Ускоряю шаг. Мне нужно домой как можно быстрее. Улица одинаковых викторианских домиков, переполненных мусорных баков и валяющихся на тротуаре пивных бутылок. Кое-где висят занавески, в других домах окна заколочены. У меня жалюзи — легко закрывать. В числе прочего этим-то дом меня и привлек.
У трех звонков три таблички: хозяина, второй квартирантки — и пустая. Моя. Ищу свой ключ. Прохожу в холл, где слева почтовые ящики. Для меня ничего. Вторым ключом открываю свою однушку на первом этаже. Я хотела на втором (так мне кажется безопаснее), но ничего не подвернулось, когда я отчаянно искала варианты. А теперь я привыкла, правда, перед уходом всегда проверяю, закрыты ли окна.
Захлопнув дверь, сбрасываю туфли и кидаю сумку на бежевый диван из «Икеа», купленный в секонд-хенде.
Томление стало почти нестерпимым — оно росло во мне весь день и дошло до предела. Скорее, скорее! Пальцы ищут маленький синий осколок в кармане кофты, как алкоголик бутылку. Подумать только, такая мелочь — и способна наносить настоящие раны!
Сегодня очередь правого запястья. На безопасном расстоянии от артерии и глубже, чем вчера. Ахаю, когда под зазубренным краем расходится кожа, и ощущаю дрожь восторга. За ним приходит боль. Мне нужно и то и другое.
Но это не помогает. Боли, как всегда, недостаточно.
Потому что настоящие, незаживающие раны у нас внутри. Растравляемые, они не дают нам покоя, ноют и кровоточат. Когда боль и тревога нарастают, внутренние раны становятся куда опаснее, чем видимые, и в конце концов с ними необходимо что-то делать.
И вот время пришло.
Глава 2
Китти
Сентябрь 2016 г.
— Лицевая, изнаночная, — нараспев приговаривала Ти-Ти. — Лицевая, изнаночная!
Китти хотелось ее придушить. Лицевая? Изнаночная? Кого она обманывает? Петли, в том числе вывязанные самой Ти-Ти, спускаются по всей вязке. Нитки путаются в шерстяные узелки, ряды соскальзывают со спиц, а готовые образцы и вовсе лежат в лужах мочи стараниями Доны-из-соседней-комнаты, которая страдает недержанием и «так и не вернула разум» после того, как ее коляску тридцать лет назад сбил грузовик. По иронии судьбы, мамаша Доны тогда только-только успела приучить дочку к горшку.
Китти все это знала, потому что мамаша Доны охотно делилась своей историей с персоналом, каждый визит — раз в год, в два часа пополудни в Сочельник. Минута в минуту. Никто не знал, чем она занимается весь оставшийся год, но уж точно не заботой о дочери.
— Лицевая! Изнаночная!
Распевы Ти-Ти становились громче, словно сила голоса могла компенсировать мокрые от мочи пропущенные петли и откровенно никудышное качество.
«Ты слишком спешишь! — готова была закричать Китти. — Моя здоровая рука не успевает!»
Иногда другой руке казалось, что она тоже что-то может, но у нее ничего не получалось. Это было бы обидно, если бы Китти хотела что-то делать. Но она не хотела. Вот как сейчас. Трудовая терапия — или Ти-Ти, как весело звала ее преподавательница, — оказалась невероятно скучной. И не только вязание, но и завязывание шнурков. Левый поверх правого, а потом правый поверх левого. Или наоборот? Черт, как трудно запомнить!
Китти не сомневалась, что раньше умела завязывать шнурки сама. Но стоило ей напрячь память, как та разлеталась на тысячи осколков, будто цветные пылинки в солнечном луче.
— При таких травмах память серьезно страдает, — говорил врач Пятничной Мамаше. — Возможно, у нее вовсе не осталось давних воспоминаний.
Пятничная Мамаша выглядела печальнее, чем мать на деревянной доске с картинками, которую Китти здесь выдали, чтобы видеть, на что она указывает здоровой рукой, и таким образом с ней общаться. (Ха! Скорее угадывать, что она пытается сказать, причем все время ошибаться!)
Развивающие занятия призваны помогать: Китти притворялась, что заново учит алфавит, хотя прекрасно его знала. Но было даже весело наделять буквы новым смыслом: «П» — память, которую она «потеряла», не иначе, в пьяном угаре.
— Поглядите в гардеробе, — иногда шутила Китти. — Может, память там?
Но никто не смеялся, потому что ее не понимали.
«Н» — несчастный случай, который с ней произошел.
— Какой конкретно несчастный случай? — допытывалась она у персонала.
Но никто ей не отвечал.
— Бедняжка Китти, — говорили все, — она может только лепетать!
Знали бы они, что творится у нее в голове!
«Д» — Джеймс, ее фамилия. По крайней мере, такая табличка висит на двери ее палаты рядом со списком таблеток, которые Китти необходимо давать каждый день. «Л» — лобные доли, о которых Китти узнала из беседы Пятничной Мамаши с врачом. Это отделы мозга, отвечающие за координацию, перепады настроения и много за что еще.
Наверное, к этому «многому» относится и невозможность вытолкнуть слова изо рта. У нее нет дефектов речи, объяснял врач Пятничной Мамаше, будто Китти не было рядом; ее мозг просто не желает транслировать мысли в слова.
— После некоторых травм мозга пациенты начинают ругаться, даже если раньше не позволяли себе непристойностей. Так как Китти молчит, нам сложно понять, что происходит у нее в голове.
— Уберите от меня свои иглы!
Медсестры начали поправлять одеяла в инвалидном кресле, клохтая, как целая стая наседок.
— Некоторые из нас, — хотела закричать Китти, — раньше были ничем не хуже вас!
Не все, конечно. Дункан в круглых очках таким родился — родовая гипоксия. С грехом пополам он выучился говорить, но на всю жизнь остался «психически нестабильным». Больничные записи «пропали». Обычная история, каких много. А вот с ней, Китти, случилось действительно нечто важное.
— Готова к ланчу, Китти? — спросила, наклонившись к ней, девица. У нее была прямая светлая челка, которая покачивалась в такт словам.
— Конечно, готова, корова безмозглая!
— Готова держать пари, что да!
Ха! Понимай эта девица ее речь, не радовалась бы с таким показным энтузиазмом и не хлопала бы в ладоши, будто Китти выдала что-то умное.
— Куда ты указываешь на своей доске с картинками? На корову? Мило. Одно из твоих любимых животных?
— У нее особая привязанность к коровам, — прочирикала одна из медсестер. — Иногда мне кажется, что она пытается нам что-то сказать, но все ограничивается детским лепетом.
Побывали бы вы на ее месте! Тогда бы поняли! Ох, им бы не понравились безобразные высокие ботинки на шнуровке, которые ей надевают! Где-то в глубине памяти застряло воспоминание о красных туфельках на высоких каблуках — таких высоких, что она не удержалась на них и упала…
— Что еще тебе нравится на доске, Китти?
Волосы! Вот что ей понравилось бы. Светлые волосы, а не ее темные кудряшки.
— Ай! Китти, ты делаешь мне больно!
— Дай помогу. У нее сильная хватка… Отпусти челку бедняжки Барбары!
Китти чувствовала, как пальцы ее здоровой руки разгибают один за другим. Такова особенность ее многострадального мозга: то он счастлив, а через минуту печален, то ему плохо, то хорошо. Может, и не надо было хватать медсестру за челку. Она же молоденькая, из приготовительного колледжа. Хочет стать социальным работником, поэтому «волонтерит здесь раз в неделю» — вроде бы Китти слышала такой разговор между ней и Очень Тощей Медсестрой.
Волонтерство, подумать только! Она бы не возражала заниматься чем-то подобным, если когда-нибудь поправится… «Ага, мечтай, — сердито подумала Китти, — смотри сзади не поправься!
Как она любила свои сны! Во сне она могла бегать, кататься на велосипеде, завязывать эти чертовы шнурки, гонять чаек, которые вечно обгаживают здешние окна («На счастье!» — всякий раз заявляла одна из самых несносных медсестер). Иногда во снах Китти даже пела — правда, таких снов ей не снилось уже довольно давно.
