Я сидел на краю кровати и тихо ругался. Меня достало всё в целом: ночные звонки, таинственные события, недосып, женщины, не желающие оставить меня в покое, собственные мысли. Может, встать, раз такое дело? Нет уж. Я погасил свет, улегся снова и стал уже засыпать, когда на крыльце послышались чьи-то шаги, а за этим последовал звонок в дверь и отчаянный стук в стекло.

Это были Белайсеки: белая, онемевшая от ужаса Теодора и смертельно спокойный Джек. Перекинувшись с ним всего несколькими словами, мы подняли Теодору по лестнице, уложили в гостевой комнате, и я ввел ей амобарбитал внутривенно.

Джек сидел с ней минут двадцать, держа ее руку в своих. Я, как был в пижаме, пристроился тут же в кресле. Когда Джек наконец взглянул на меня, я сказал бодрым докторским голосом:

— Она теперь проспит часов до восьми-девяти, проснется голодная, и всё с ней будет в порядке.

Джек кивнул, и мы вышли.

Стены у меня в гостиной белые, на полу простой серый ковер от стены до стены. Обставлена она плетеной голубой мебелью, купленной когда-то родителями. Здесь, на мой взгляд, сохранилась простая мирная аура прежних времен. Мы с Джеком отпили каждый из своего стакана, и он заговорил, глядя в пол:

— Среди ночи Теодора стала трясти меня за грудки — я лег не раздеваясь — и закатила мне такую пощечину, что зубы задребезжали. Она… — Джек всегда старается подбирать слова поточнее, — она не то что звала меня, просто повторяла со стоном: Джек, Джек… — Он выпил еще и продолжил: — Прихожу в себя и вижу — она в полной истерике. Кинулась к телефону, набрала твой номер, швырнула трубку и стала требовать — тихо, как будто кто-то мог ее слышать, — чтобы я поскорее ее увез. — Джек дернул щекой и стал рассказывать дальше. — Я, не подумав, повел ее вниз, в гараж, а она упирается — чуть лицо мне не расцарапала. В итоге мы вышли через парадную дверь, но она к гаражу и близко не подошла, ждала меня на дороге. — Он посмотрел в черное ночное окно. — Не знаю, что она такое увидела, но догадаться могу, как и ты. Сам я смотреть не пошел — знал, что надо быстро уносить ноги. За всю дорогу она не сказала ни слова, только тряслась, прижималась ко мне — я ее обнимал за плечи — и бормотала: Джек, Джек. Мы получили свое доказательство, Майлс: эксперимент удался. И что теперь?

Я не знал, что. Даже не притворялся, что знаю. Сказал только, что хотел бы взглянуть.

— Я тоже, но Теодору я одну не оставлю. Она с ума сойдет, если проснется одна в пустом доме.

У меня в уме сложился целый сценарий — с вами, думаю, это тоже случается. Как я еду к Джеку один, как выхожу из машины. Вслушиваюсь в тишину, иду в гараж, ищу в темноте выключатель. Захожу в бильярдную, добираюсь ощупью до стола в надежде, что коснусь сначала дерева, а не холодной неживой кожи. Натыкаюсь на стол, дергаю за цепочку, лампа над ним зажигается, и я смотрю на то, что вогнало Теодору в истерический шок.

На этом месте мне стало стыдно. Я не хотел делать то, на что уговорил Теодору, не хотел ехать туда ночью один. И злился на себя за то, что подыскиваю предлоги не ехать. Свой гнев и стыд я излил на Джека.

— Начинать надо прямо сейчас! — заорал я. — Может, у тебя есть какие-то мысли? — Я сам был в легкой истерике и сознавал это.

— Надо действовать осторожно… увериться, что мы поступаем правильно.

— Ты уже говорил это вечером. Я согласен, но нельзя же просто сидеть и ждать, когда придет верное решение! — Тут я заставил себя успокоиться, подмигнул Джеку, показывая, что перестал психовать, и набрал телефонный номер (в гостиной тоже есть аппарат).

Конец ознакомительного фрагмента