Глава 3

Сульдрун проснулась в холодной комнате, тускло озаренной сырым утренним светом, сочившимся сквозь оконные стекла. Дожди возобновились, а горничная не потрудилась развести огонь. Подождав несколько минут, Сульдрун обреченно выскользнула из постели, задрожав от прикосновения босых ног к полу, поскорее оделась и причесалась.

Горничная наконец явилась и стала хлопотливо разжигать камин, опасаясь того, что принцесса донесет на нее домоправительнице, — но Сульдрун уже забыла об оплошности.

Принцесса стояла у окна. Через залитое струями дождя стекло гавань выглядела как огромная лужа; черепичные крыши города складывались в мозаику из десяти тысяч мазков всевозможных оттенков серого. Куда делись все остальные цвета? Цвет — какая странная штука! Он сияет в солнечных лучах, но в дождливых сумерках блекнет. Очень любопытно.

Подали завтрак, и за едой Сульдрун размышляла о превратностях цветов. Красный и синий, зеленый и лиловый, желтый и оранжевый, коричневый и черный — у каждого свой характер, свое особое, хотя и неосязаемое свойство…

Сульдрун спустилась в библиотеку, где ей давали уроки. Теперь ее преподавателем был репетитор Хаймес, архивариус, грамотей и библиотекарь при дворе короля Казмира. Поначалу он показался принцессе человеком устрашающе суровым и щепетильным — высокий и тощий, с длинным и узким клювообразным носом, придававшим ему сходство с хищной птицей. Репетитор Хаймес уже вышел из того возраста, когда юность побуждает нас к необдуманным порывам, но еще не состарился; его нельзя было назвать пожилым человеком. Жесткие черные волосы были ровно подстрижены под горшок на уровне середины высокого лба, образуя значительной толщины кольцевой уступ вокруг головы, нависший над ушами. Кожа его отличалась пергаментной бледностью, а длинные руки и ноги костлявостью не уступали торсу. Тем не менее он умел держаться с достоинством и даже с неким неловким изяществом. Шестой сын сэра Кринзи, владетеля Хредека — поместья, занимавшего тридцать акров на каменистом склоне холма, — Хаймес не унаследовал от отца ничего, кроме благородного происхождения. Он решил подойти к обучению принцессы с бесстрастной формальностью, но Сульдрун скоро научилась очаровывать репетитора и сбивать его с толку. Педагог безнадежно влюбился в принцессу, хотя притворялся, что его чувства были не более чем терпеливой благосклонностью. Сульдрун, достаточно проницательная, когда она этого хотела, видела насквозь его попытки изобразить беззаботную отрешенность и крепко взяла в свои руки управление процессом обучения.

Например, репетитор Хаймес, не удовлетворенный ее успехами в правописании, мог нахмуриться и заметить:

— У вас заглавная буква «А» почти не отличается от «Л». Придется снова выполнить это упражнение, уделяя больше внимания аккуратности.

— Но перо сломалось!

— Так заточите же его! Что вы делаете? Осторожно, не порежьтесь! Вам нужно научиться затачивать перья.

— Да-да… э-э… Ой!

— Вы так-таки порезались?

— Нет. Но я решила попрактиковаться на тот случай, если порежусь.

— Этот навык не требует практики. Восклицания, вызванные болью, производятся голосовыми связками естественно, сами собой.

— А вы много путешествовали?

— Какое отношение это имеет к затачиванию перьев?

— Интересно… ведь в других местах — к слову, в Африке — тоже учат правописанию? Но там, наверное, перья затачивают по-другому?

— По поводу Африки я ничего не могу сказать.

— Так вам приходилось далеко ездить?

— Ну… не очень далеко. Я учился в университете Аваллона, а также в Метельине. Однажды мне привелось побывать в Аквитании.

— А какое место дальше всех на свете?

— Гм. Трудно сказать. Возможно, Поднебесная империя? Она очень далеко, по ту сторону Африки.

— Вы неправильно отвечаете!

— Неужели? В таком случае наставьте меня на путь истинный.

— Такого места нет и не может быть — сколько ни едешь, все равно что-нибудь будет еще дальше.

— Действительно. Вероятно. Позвольте мне заточить перо. Вот, таким образом. А теперь вернемся к буквам «А» и «Л»…

Дождливым утром, когда Сульдрун спустилась в библиотеку, репетитор Хаймес уже ожидал ее с дюжиной заточенных перьев наготове.

— Сегодня, — объявил педагог, — вы должны написать свое имя, полностью и аккуратно, демонстрируя такое каллиграфическое мастерство, что я не смогу удержаться от восхищенного возгласа!

— Постараюсь, — вздохнула Сульдрун. — Какие красивые перья!

— Действительно, превосходные.

— Белоснежные, пушистые!

— Да-да, в самом деле…

— А чернила — черные. Для того чтобы писать черными чернилами, следовало бы пользоваться черными перьями, вы не находите?

— Не думаю, что это имеет какое-нибудь значение.

— Мы могли бы попробовать писать белыми перьями, обмакивая их в белые чернила.

— Увы, у меня нет белых чернил — и черного пергамента тоже нет. Что ж, таким образом…

— Маэстро Хаймес! Сегодня утром я думала о цветах радуги. Откуда берутся разные цвета? И почему они разные?

— Э-э… сказать по правде, не знаю. Вы задали очень сложный вопрос. Красные вещи — красные, а зеленые — зеленые. Так уж устроен этот мир.

Сульдрун с улыбкой покачала головой:

— Иногда мне кажется, маэстро Хаймес, что я знаю не меньше вашего.

— Не упрекайте меня в невежестве. Видите эти шкафы с книгами? Там произведения Платона и Кнесса, Роана и Геродота — я прочел их все, и что я узнал? Только то, что слишком многого не знаю.

— А чародеи? Они все знают?

Маэстро Хаймес осторожно вытянул ноги и прислонился к спинке кресла, потеряв всякую надежду на создание приличествующей случаю формальной атмосферы. Глядя в окно библиотеки, он помолчал, после чего произнес:

— Примерно в вашем возрасте — может быть, чуть постарше — я жил у отца в Хредеке и подружился с волшебником. — Покосившись на принцессу, репетитор заметил, что полностью завладел ее вниманием. — Его звали Шимрод. Однажды я навестил его в Трильде — так называлась его обитель — и за разговорами не заметил, как наступила ночь. А я был далеко от дома. Шимрод поймал мышь и превратил ее в прекрасного скакуна. «Спеши домой! — сказал он мне. — Не слезай с коня и не прикасайся к земле, пока не приедешь. Как только твои ноги коснутся земли, конь снова станет мышью!» Так и случилось. Всю дорогу я ехал на превосходном скакуне, на зависть встречным. Но в Хредеке я нарочно обогнул конюшню и только там спешился, чтобы никто не заметил, на какой чертовщине я ехал…

Увы, мы теряем время! — спохватился педагог, выпрямившись в кресле. — Будьте добры, возьмите перо, обмакните его в чернила и напишите красивую букву «С» — она пригодится, когда вы будете подписываться.

— Но вы не ответили на мой вопрос!

— Знают ли волшебники все на свете? Нет, не знают. А теперь — буквы! Постарайтесь писать аккуратно.

— О-о, маэстро Хаймес, сегодня так скучно выводить буквы! Лучше научите меня колдовству.

— Ха! Если бы я умел колдовать, стал бы я тут торчать за два флорина в неделю? О нет, моя принцесса, у меня были бы совсем другие планы! Я взял бы пару упитанных мышей и превратил бы их в двух великолепных скакунов, а сам превратился бы в пригожего молодого принца чуть постарше вас, и мы уехали бы за тридевять земель в чудесный заоблачный замок, где мы лакомились бы клубникой со сливками под переливы арф и колокольчиков фей! Увы, я не чародей. Я всего лишь нищий репетитор Хаймес, а вы — прелестная баловница Сульдрун, которая не хочет заниматься правописанием.

— Нет! — с неожиданной решительностью заявила Сульдрун. — Я буду усердно учиться чтению и письму — и знаете почему? Чтобы научиться волшебству. Тогда вам останется только поймать пару мышей.

Маэстро Хаймес отозвался странным сдавленным смешком. Нагнувшись над столом, он взял принцессу за руки:

— Сульдрун, вы и так уже волшебница.

На какую-то секунду они замерли, улыбаясь друг другу, но Сульдрун тут же смутилась и опустила голову над прописями.

Дожди затянулись. Совершая регулярные прогулки под сырым холодным ветром, маэстро Хаймес простудился и не мог давать уроки. Никто не позаботился известить об этом принцессу Сульдрун, и, спустившись в библиотеку, она никого не нашла.

Некоторое время она упражнялась в правописании и листала большую привезенную из Нортумбрии книгу в кожаном переплете, иллюстрированную изысканными изображениями святых на фоне красочных пейзажей.

В конце концов Сульдрун отложила книгу и вышла в вестибюль. Дело шло к полудню, и прислуга суетилась в Длинной галерее. Младшие горничные орудовали на полу байковыми лоскутами, натирая воском каменные плиты, а лакей на высоких ходулях заправлял канделябры маслом, выжатым из водяных лилий. Приглушенные стенами дворца из города донеслись отзвуки горнов, огласивших прибытие почетных гостей. Глядя вдоль галереи, Сульдрун видела, как три всадника спешились и зашли в приемный зал, топая сапогами и стряхивая с одежды дождевую воду. Лакеи поторопились освободить их от плащей, шлемов и мечей. Стоявший поодаль глашатай старательно возвысил голос:

— Из государства Даотского, три вельможные персоны! Провозгласим их имена: Ленард, герцог Мешский! Миллифлор, герцог Кадвийский и Йоссельмский! Имфал, маркиз Кельтской Топи!