Мой отец — дипломированный бухгалтер. Раньше он ездил на самой скучной на всем белом свете машине, но Калифорния его изменила. Интересно, а какие новшества она ввела еще?

— Надо полагать, это автомобиль мужчины, переживающего кризис среднего возраста? — спрашиваю я, пока он открывает багажник и складывает в него мои чемоданы.

Отец тихо посмеивается. Так оно и есть.

— Садись, — говорит он, вглядываясь в экран телефона, — и прошу тебя, сообщи маме эсэмэской, что ты не погибла в огненном вихре авиакатастрофы, чтобы она перестала меня донимать.

— Есть, капитан Пит! Есть!

— Глупышка!

— И вы, мистер, тоже не без странностей.

Он слегка толкает меня плечом, я отвечаю ему тем же, и мы постепенно втягиваемся в старую игру. Ну слава богу. Его новая (старая) машина пахнет той штуковиной, которой большие поклонники чистоты обрабатывают из распылителей изделия из кожи. Никаких бухгалтерских документов на полу не видно, стало быть, мне оказан самый что ни на есть замечательный прием. Когда отец нажимает на газ и двигатель неистово ревет, набирая обороты, я впервые после посадки включаю телефон.

Текстовые сообщения от мамы: четыре. Я отвечаю ей как можно короче, когда мы выезжаем из парковки аэропорта. Наконец меня начинает постепенно отпускать шок от того, что мне пришлось проделать, — обалдеть, я только что пересекла всю страну. Приходится даже напомнить себе, что это не ахти какое дело. Мне ведь уже довелось пару месяцев назад поменять школу, благодаря «ООО Нейту», которому вздумалось переехать из Нью-Джерси в Вашингтон, округ Колумбия, — это означает, что друзьями, с которыми пришлось бы расстаться, я на новом месте обзавестись еще не успела. Как и бойфрендом, потому как после отъезда отца особо ни с кем не встречалась. Но, проверяя на телефоне сообщения, которые нельзя отнести к категории срочных, в приложении для киноманов я обнаруживаю ответ от Алекса, и меня вновь охватывает волнение от того, что мы с ним сейчас находимся в одном городе.


@alex: «Глаза б мои тебя не видели»… Разве хорошо так говорить человеку, который когда-то был твоим лучшим другом? Теперь вот сижу и планирую его похороны… Может, отговоришь меня от этого, а?


Я быстро стучу ответ:


@mink: Просто уезжай из города и заведи себе новых друзей. Меньше крови замывать придется.


Если не считать ряда оговорок, мне трепетно думать о том, что Алекс о моем приезде не имеет ни малейшего понятия. Более того, он даже не знает, что мы недавно сменили место жительства, и считает, что я по-прежнему живу в Нью-Джерси, ведь после переезда в округ Колумбия мне было лень заморачиваться и вносить изменения в свой профиль.

Когда Алекс впервые попросил меня приехать сюда и посмотреть вместе с ним «На север через северо-запад», я даже не знала, что и думать. Такой фильм вряд ли следует предлагать девушке — по крайней мере, среднестатистической, — чтобы завоевать ее сердце. Этот триллер о том, как одного человека приняли за другого, с Кэри Грантом и Эвой Мари Сейнт в главных ролях, считается одной из лучших работ Альфреда Хичкока. Действие его начинается в Нью-Йорке и заканчивается на западе, на горе Рашмор, куда Кэри Гранта загоняют преследователи. Но теперь, думая об этой картине, я представляю себя обольстительной Эвой Мари Сейнт, а Алекса — Кэри Грантом, причем между нами вспыхивает безумная обоюдная любовь, хотя мы едва друг с другом знакомы. Я понимаю, все это только моя фантазия и что реальность может оказаться куда причудливее, поэтому в моей голове созрел план: тайком выследить Алекса, до того как на летнем кинофестивале покажут «На север через северо-запад».

Я не говорю, что этот план хороший или легкий. Но все же лучше нелепой встречи с человеком, который прекрасно выглядит на бумаге, но в реальной жизни способен разбить все мои мечты. Поэтому я буду заниматься этим, как и подобает Ловкачу-Пройдохе: с безопасного расстояния, чтобы в случае чего не причинить боль ни себе, ни ему. Поверьте мне, так действительно лучше.

— Это он? — спрашивает папа.

Я быстро сую телефон в карман:

— Кто?

— Твой дружок-киноман. Как там его?

Вряд ли я говорила папе что-то об Алексе. Нет, он конечно же знает, что тот живет в этих краях, и даже, шутя, упомянул об этом факте в качестве наживки, когда я решила, что не могу больше жить с мамой и Нейтом.

— В данный момент он замышляет убийство, — говорю я отцу, — поэтому назначит мне встречу на какой-нибудь темной аллее и приедет туда на своем неприметном фургоне. Здорово, правда?

На какую-то долю секунду между нами проскакивает искра высокого напряжения. Папа прекрасно понимает, что я его лишь поддразниваю и никогда не пойду на подобный риск, особенно после того, что случилось в нашей семье четыре года назад. Но это было в прошлом, в то время как сейчас мы с ним смотрим только в будущее. А впереди нас ждут лишь пальмы да солнечный свет.

— Ха, если у него фургон, даже не надейся, что его можно будет отследить.

Вот черт! Неужели он знает, что я намереваюсь отыскать Алекса?

— Там, куда мы направляемся, фургоны есть у всех.

— Скучные и передвигающиеся со скоростью черепахи?

— На таких больше пристало ездить хиппи. Скоро ты сама все увидишь. В Коронадо Ков все по-другому.

Когда мы съезжаем с федеральной автострады — пардон, с «бесплатной дороги», как называет ее папа, — он объясняет почему. Городок Коронадо Ков, в котором когда-то располагалась одна из исторических для Калифорнии миссий, сейчас превратился в суетный туристический центр на полдороге между Сан-Франциско и Биг-Суром. Двадцать тысяч жителей и вдвое больше туристов. Их сюда манят три вещи: секвойные леса, частный нудистский пляж и сёрфинг.

Да-да, все, как я сказала: секвойные леса.

Их сюда манит и кое-что еще, с чем я уже в самом скором будущем смогу познакомиться лично, от одной мысли об этом меня охватывает волнение, поэтому я стараюсь ни о чем таком не думать. Не сейчас. Потому что город еще симпатичнее, чем на фотографиях, которые присылал папа. Холмистые улицы с выстроившимися вдоль них кипарисами. Затянутые дымкой пурпурные горы вдали. Потом мы выезжаем на Голд-авеню, извилистую двухрядную дорогу, повторяющую изгибы побережья, и я наконец вижу его, Тихий океан.

Алекс был прав. Пляжи Восточного побережья действительно полный отстой. А здесь… просто поразительно.

— Какая она синяя! — говорю я, понимая, что мои слова звучат глупо, но не зная, как еще описать яркого аквамаринового цвета воду, набрасывающуюся на песчаный берег.

Мне, сидя в машине, даже удается вдохнуть ее запах, соленый и чистый — в отличие от пляжей у нас дома, пропахших йодом и раскаленным металлом, он настолько приятный, что у меня не возникает ни малейшего желания закрыть окно.

— Ну что, прав я был или нет? Здесь настоящий рай! — говорит отец. — Теперь у тебя все будет гораздо лучше, Минк, обещаю.

Я поворачиваюсь к нему и улыбаюсь, отчаянно желая верить, что так оно и будет. В этот момент он чуть ли не тыкается головой в ветровое стекло, слышится визг тормозов, и машина замирает на месте.

Меня швыряет вперед, я упираюсь руками в приборную доску, ремень безопасности вгрызается в грудь не хуже железного бруса. Во рту вспыхивает боль и сразу ощущается медный привкус. Я издаю пронзительный визг, тут же сознавая, что он звучит слишком уж громко и драматично — если не считать прикушенного мной языка, никто не пострадал, даже машина.

— Ты в порядке? — спрашивает отец.

Скорее озадаченная, нежели что-то еще, я киваю и перевожу взгляд на причину происшествия, чуть не обернувшегося бедой: посреди улицы стоят двое ребят. По виду, ни дать ни взять, ходячая реклама кокосового масла для загара — взъерошенные, выгоревшие на солнце волосы, бермуды и худосочные мышцы. Один блондин, второй брюнет. При этом светловолосый, злой как черт, вовсю молотит кулаками по крыше машины.

— Смотри куда едешь, придурок, — орет он, тыча пальцем в цветастый, нарисованный от руки знак, живописующий вереницу сёрферов, шагающих со своими досками через Эбби-роуд по некоему подобию пешеходного перехода. Вверху на нем красуется надпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КОРОНАДО КОВ. Внизу другая: БУДЬТЕ ДОБРЫ, УСТУПИТЕ ДОРОГУ СЁРФЕРАМ.

М-да, то есть нет. Знак не имеет никакого отношения к официальным дорожным указателям, но если бы даже и имел, пешеходного перехода здесь нет и в помине, к тому же этот белобрысый пижон без рубашки разгуливает без доски. Но я ничего такого не говорю, причем сразу по двум причинам: во-первых, я только что завизжала, как домохозяйка 1950-х годов, а во-вторых, любая конфронтация не для меня. И уж тем более конфронтация с парнем, который выглядит так, будто курнул какой-нибудь дури, наспех приготовленной в ближайшем грязном трейлере.

Его темноволосый приятель учтиво напялил на себя рубашку перед тем, как нарушать правила дорожного движения. Более того, он выглядит до нелепости хорошо (десять баллов) и пытается оттащить своего идиота-дружка к обочине дороги (двадцать баллов). Пока он упорствует в этом деле, я мельком оглядываю цепочку рваных, темно-розовых шрамов, которые змейкой тянутся от рукава его линялой футболки к ярко-красным часам на запястье, будто его руку давным-давно изуродовал Франкенштейн. Да, ему явно не впервые приходится оттаскивать товарища с дороги. По виду он озадачен ничуть не меньше меня — девушки, которой приходится сидеть в машине и слушать громогласные гудки тех, кто выстроился позади нас. Сражаясь с другом, он поднимает руку, обращается к моему отцу и говорит: