Дженни Лоусон

Давай притворимся, что этого не было

* * *

Эта книга — любовное послание моей семье. Она посвящена удивительному открытию, что зачастую самые ужасные моменты в жизни человека — те самые, что вызывают у нас желание притвориться, будто их не было, — в действительности делают нас такими, какие мы есть. Для этой книги я приберегла самые лучшие истории из своей жизни… чтобы восславить странность и воздать ей благодарность. Потому что человек определяется не только самими неудачами и трудностями, но в первую очередь своей реакцией на них. А также потому, что гораздо приятней принять всю абсурдность человеческой жизни, чем сломя голову бежать от нее. Я благодарна своей семье за то, что они преподали мне этот урок. С лихвой.

* * *

Хочу поблагодарить всех, кто помог мне в написании этой книги, за исключением того парня, который наорал на меня в супермаркете, когда мне было восемь, потому что ему показалось, что я «слишком шумная».

Ну ты и мудило.

* * *

Почему же — в моем безумии есть своя логика

Вступление

В этой книге написана чистейшая правда, за исключением разве что тех моментов, где я приврала. Это, по сути, как «Маленький домик в прериях» [Очень длинный американский телесериал, рассказывающий о семье, живущей на ферме в конце девятнадцатого века. — Прим. ред.], но только с куда большим количеством ругательств. Я знаю, что вы скажете: «Но в “Маленьком домике” все было чистейшей правдой!», но нет, простите, — это не так. Лора Инглз была неисправимой лгуньей, которую некому было разоблачить. Наверняка, будь она жива по сей день, ее мама сказала бы: «Не знаю, как Лора придумала всю эту историю «я маленькая девочка в прериях». Мы жили в Нью-Джерси с ее тетей Фрейдой и нашей собакой Мэри, ослепшей после того, как Лора пыталась сделать ей отбеливателем на лбу пятно в виде молнии. Понятия не имею, с чего она взяла, будто мы жили в землянке, хоть я как-то и водила ее в Карлсбадские пещеры».

Вот почему я лучше Лоры Инглз. Потому что моя история правдива на девяносто процентов и я по-настоящему жила в землянке [На самом деле я никогда не жила в землянке. Но в Карлсбадских пещерах уж точно как-то бывала.]. Эти мемуары правдивы по большей части, но не полностью, по той простой причине, что мне бы не хотелось, чтобы на меня подавали в суд.

Кроме того, я хочу, чтобы мои родные всегда могли сказать: «Ой, вот этого вот никогда не было. Конечно же, мы никогда не выкидывали ее на ходу из машины, когда ей было восемь. Эта одна из тех безумных деталей, которые не совсем правдивы». (И они будут правы, потому что на самом деле мне было девять. Я сидела на коленях у своей мамы, когда отец сделал резкий поворот налево, дверь распахнулась, и я вылетела на дорогу, словно мешок с котятами. Моей маме удалось схватить меня за руки, что было бы кстати, останови мой отец машину, однако, видимо, мой отец ничего не заметил или же просто решил, что я догоню, так что мои ноги какое-то время волочились по парковке, вымощенной, судя по всему, битым стеклом и использованными шприцами.

(Этот случай научил меня трем вещам.

ПЕРВОЕ: детская безопасность в машине в конце семидесятых явно оставляла желать лучшего.

ВТОРОЕ: нужно всегда уезжать, не дожидаясь приезда официальных органов, так как жжение оранжевой кислоты, нанесенной водителем «Скорой» с явными садистскими наклонностями, будет гораздо неприятней ссадин от асфальта.

И ТРЕТЬЕ: «Если вы там сзади не угомонитесь, то вам не поздоровится» — это пустая угроза, если, конечно, ваш отец не вел четыре часа машину с двумя орущими детьми на заднем сиденье, а потом внезапно не притих — в таком случае лучше закрыть поплотнее дверь, ну или хотя бы не забыть подогнуть колени и перекатиться, когда окажешься на асфальте. Я не утверждаю, что он специально выбросил меня из движущейся машины — просто представился удобный случай, а мой отец — опасный человек, которому нельзя доверять))*.

...

* Когда я читаю эти истории друзьям, то меня всегда поражает, как они прерывают меня, чтобы спросить: «Погоди, а это правда?» посреди самой что ни на есть правдивой истории из всех. Я поменяла главным образом имена и даты, однако те истории, которые, как вам кажется, никогда не могли случиться, — и есть самые настоящие. Как и в настоящей жизни, самые правдивые истории — самые же ужасные.

А вы заметили, что добрая половина этого вступления была бессвязным пояснением в скобках? Эта хрень будет происходить постоянно. Я заранее приношу извинения за это, а также за то, что вы прочитаете добрую половину книги, совершенно неуместно хихикая над Гитлером, абортами и нищетой и чувствуя себя при этом выше всех тех напряженных людей, чьи чувства так легко ранить и которым нужно научиться понимать долбаные шутки; однако потом в какой-то момент вы наткнетесь на случайную деталь, которая является больной темой уже для вас, и все остальные будут думать, что вы просто истерите, а вы подумаете: «Ох, ну вот это уже совсем перебор».

...

Вот за это я извиняюсь. Честно, даже не знаю, о чем я только думала.

Я была трехлетним поджигателем

Зовите меня Исмаил [Так звучит первое предложение «Моби Дика» Германа Мелвилла, известное благодаря мгновенному установлению контакта автора с читателем. — Прим. ред.]. Я не буду отзываться, потому что это не мое имя, но меня столько раз называли гораздо хуже. Пожалуй, было бы уместнее звать меня «той странной бабой, которая постоянно матерится», однако «Исмаил» звучит более изящно, да и начало главы так выглядит гораздо приличнее, чем то предложение, что я написала изначально — про то, как я наткнулась в «Старбаксе» на своего гинеколога и она даже не посмотрела в мою сторону, словно мы были совершенно не знакомы. Я стояла и размышляла над тем, делает ли она это специально, чтобы ее клиентам было максимально не по себе, или же она на самом деле не узнала меня без моего влагалища.

...

КАК БЫ ТО НИ БЫЛО, ЧУВСТВУЕШЬ СЕБЯ ОЧЕНЬ НЕЛОВКО, КОГДА ЛЮДИ, КОТОРЫЕ БЫЛИ ВНУТРИ ТВОЕГО ВЛАГАЛИЩА, НЕ ПРИЗНАЮТ ТВОЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ.

И еще мне хотелось бы пояснить, что под «без моего влагалища» я не имела в виду, что его со мной тогда действительно не было. Я просто хотела сказать, что я, ну знаете… не демонстрировала его, когда была в «Старбаксе». Наверное, это и так понятно, но я решила, что лучше уж уточнить, так как это первая глава и вы про меня мало что знаете. Итак, на всякий случай скажу — мое влагалище всегда со мной. Оно прям как моя карта «Американ экспресс» (в том плане, что я не выхожу без него из дома, а не в том, что я расплачиваюсь им за покупки).

В этой книге рассказывается правдивая история про меня и мою борьбу с лейкемией, и (внимание, спойлер!) в конце я умираю, так что вы просто можете прочитать это предложение, а потом всем говорить, что прочитали книгу целиком. К сожалению, где-то в книге спрятано кодовое слово, и если вы не прочитаете ее целиком, то не найдете его. И тогда все в книжном клубе будут знать, что вы не стали читать дальше этого абзаца, и поймут, что вы большущий обманщик.

Ну ладно, ладно. Кодовое слово:

Конец.

* * *

Все еще тут? Хорошо. Потому что на самом деле кодовое слово вовсе не «сносиски», и я даже не знаю толком, как пишется по буквам «лейкемия». Это такой специальный тест, который поможет понять, кто на самом деле прочитал книгу. Если кто-то из вашего книжного клуба хотя бы упомянет сносиски или лейкемию, то знайте — они лжецы, и вам следует их прогнать, а прежде чем вы их выставите за дверь — обыскать, потому что они могли стащить ваше столовое серебро. Настоящее кодовое слово — «вилка». [«Вилка» — вовсе не кодовое слово. На самом деле тут нет никакого кодового слова. Потому что это книга, очнитесь. Это не какое-то долбаное шпионское кино.]

* * *

Я росла бедной чернокожей девочкой в Нью-Йорке. Только замените «чернокожей» на «светлокожей», а «Нью-Йорк» на «техасское захолустье». По поводу «бедной» можно ничего не менять. Я родилась в Остине, штат Техас, известном своей популярной кампанией «Сохраним Остин чудны́м», а так как большую часть жизни я провела с ярлыком «та чудна́я девочка», то в конечном счете полностью вписалась в местный антураж и жила долго и счастливо. Конец. Наверное, так бы и закончилась моя книга, если бы мои родители не переехали из Остина, когда мне было три.

У меня не осталось особых воспоминаний об Остине, но, по словам моей мамы, мы жили в квартире в невысоком доме рядом с военной базой, и по вечерам я вставала в своей кроватке, раздвигала занавески и махала солдатам на улице, словно приглашая их к себе в комнату.

Мой отец в то время был одним из этих военных, и когда моя мама рассказала мне в подростковом возрасте эту историю, то я заметила, что ей следовало бы быть мне благодарной за то, что я так зазывала его домой. Вместо этого же они с моим отцом просто передвинули мою кроватку подальше от окна, так как переживали, что у меня «появится склонность к такого рода занятиям». Судя по всему, такое развитие событий мне пришлось крайне не по душе, потому что уже на следующей неделе я засунула в печку в гостиной метлу, подожгла ее и принялась с криками бегать по квартире, размахивая над головой своим импровизированным факелом. Якобы. У меня каких-либо воспоминаний об этом не осталось, но если это действительно произошло, то подозреваю, что размахивала им, словно каким-то невероятно патриотичным горящим жезлом. По словам моей матери, я угрожающе размахивала им прямо перед ней, словно она была монстром Франкенштейна, а я — толпой разъяренных фермеров. Мама называет этот случай моим первым эпизодом с поджиганием. Я же называю его уроком о том, что передвигать чужую мебель опасно. Каждый из нас остался при своем мнении.