Они играли тогда вместе, здесь, под липой.

Сестры.

Сводные, но все же.

Подруги.

Глава 9

Был летний полдень.

Небо сияло голубизной; ярко светило солнце.

Каменную ограду дома обвивали плетистые розы. Птицы пели в привольно раскинувшихся ветвях липы, под которой играли три девочки. Элла плела венки из ромашек и рассказывала сказки о Танакиль, королеве фей, которая жила в дупле липы. Тави кусочком мела писала уравнение на аспидной доске. А Изабель ручкой от швабры фехтовала с невидимым противником, представляя, будто спасает сестер от Черной Бороды.

— Время умирать, пиратское отребье! En garde! [Защищайся! (фр.)] — скомандовала она, надвигаясь на петуха Бертрана, который подошел близко к дереву. Конечно, фехтовать с Феликсом было куда интереснее, но он сейчас был занят с новым жеребенком.

Петух вытянулся во весь рост, захлопал крыльями, громко закукарекал и бросился в бой. Сначала он гонял Изабель вокруг дерева, потом Изабель гоняла его, и так они несколько раз менялись ролями, пока Тави не выкрикнула, потеряв терпение:

— Бога ради, Иззи! Можешь ты хоть чуть-чуть посидеть спокойно?

Отделаться от разгневанного петуха было не так-то просто, и Изабель решила залезть на дерево в надежде, что он забудет про нее и уйдет. Едва она устроилась на ветке, как во двор въехал экипаж. Петух поглядел на него одним глазом и сбежал. Из экипажа вышли двое мужчин. Один был седым и сутулым. В одной руке он держал трость, а в другой — хорошенькую шелковую коробочку с нарисованными на ней цветами. Второй нес кожаный саквояж. Изабель их не узнала, но ничего необычного в этом не было. К отчиму часто приезжали из Парижа — в основном купцы, как и эти: поговорить о делах.

Мужчины не увидели ни Изабель, ни Эллу, которую скрывала густая тень липовой кроны — только Тави, сидевшую на скамейке со своей доской.

— Чем ты занята, малышка? Учишься писать буквы? — обратился к ней господин постарше.

— Нет, пытаюсь доказать пятую теорему Евклида, — ответила Октавия, сведя брови и не отрываясь от доски.

Старик хихикнул. И ткнул своего спутника локтем в бок.

— Ты погляди, какая ученая выискалась! — сказал он и снова обратился к Тави: — Послушай меня, утенок, не надо забивать свою головку алгеброй.

— Вообще-то, это геометрия.

Услышав такое замечание, старик нахмурился.

— Хорошо, пусть геометрия, все равно это не для женских мозгов, — предостерег ее он. — Ты перенапряжешься. У тебя начнутся головные боли. А от головных болей возникают морщины, ты это знаешь?

Тави подняла голову:

— Так вот оно что? А ваши тогда откуда взялись? Вы уж точно мозги особо не напрягаете.

— Нет, это уже слишком… В жизни такого не видел… Грубиянка! — запыхтел старик и даже замахал на Тави палкой.

И тут перед ним появилась Элла:

— Тави вовсе не хотела грубить вам, господин…

— Хотела, — буркнула Тави.

— …просто Евклид ее раздражает, — закончила Элла.

Старик тут же успокоился. По его лицу расплылась улыбка. Элла всегда так действовала на людей.

— Какая хорошенькая девочка. И такая милая и приятная, — сказал он. — Я попрошу твоего папу отдать тебя в жены моему внуку. Тогда у тебя будет богатый муж, красивый дом и много модных платьев. Хочешь?

Элла подумала, а потом сказала:

— Лучше маленького щеночка. Можно?

Мужчины расхохотались. Младший потрепал Эллу по подбородку. Старик погладил ее светлые кудри, назвал ее «цветочком» и дал ей конфетку из шелковой коробочки, которую привез для Маман. Элла улыбнулась ему, сказала «спасибо» и с удовольствием съела конфету.

Изабель, все еще сидя на дереве, жадно наблюдала за происходящим. Она тоже любила конфеты. Не выпуская из рук швабры, она соскочила с дерева, чем сильно напугала старика. Тот завопил, шарахнулся назад, оступился и рухнул на землю.

— Какого дьявола?! Что ты здесь делаешь с палкой в руках? — завопил он, побагровев.

— Сражаюсь с Черной Бородой, — ответила Изабель, пока молодой спутник помогал старику подняться.

— Ты меня чуть не убила!

Изабель посмотрела на него скептически.

— Я все время падаю. С деревьев. С лошадей. С сеновала один раз свалилась. И ничего, жива, — сказала она. — А можно мне тоже конфетку? Пожалуйста.

— Нет, конечно! — ответил тот, отряхиваясь. — Зачем тратить редкое лакомство на маленькую дикарку с ужимками обезьяны, шершавыми руками и листьями в волосах?

Подняв с земли розовую коробочку и трость, старик направился к дому. Всю дорогу он бормотал что-то своему спутнику. Негромко — но Изабель, которая не оставляла надежду получить конфету, шла за ними и все слышала.

— Одна — очаровательная малышка, которая со временем станет для кого-то прекрасной женой, но две другие… — Он покачал головой, явно не вкладывая в этот жест ничего хорошего. — Пожалуй, из них выйдут монахини, или гувернантки, или что там получается из таких уродин.

Изабель встала как вкопанная. Ее ладонь взметнулась к груди. Внезапная боль пронзила сердце, новая, незнакомая прежде. Всего несколько минут назад она весело расправлялась с пиратами и даже не знала, что ей чего-то недостает. Что она хуже кого-то. Что она — маленькая дикарка с ужимками обезьяны, а вовсе не цветочек.

Так она впервые поняла, что Элла красива, а она — нет.

Изабель была сильной. Храброй. В сражении на мечах всегда побеждала Феликса. На своем жеребце, Нероне, брала такие препятствия, на которые взрослые боялись даже смотреть. А один раз палкой прогнала настоящего волка, который хотел забраться в курятник.

«Но это ведь тоже хорошо, — думала она озадаченно, вмиг лишившись уверенности в себе. — Или нет? И я не хорошая?»

С того дня все между тремя девочками пошло иначе.

Они были всего лишь детьми. Элла получила конфету и похвалу, от которой как будто еще похорошела. Изабель позавидовала ей; она ничего не могла с собой поделать. Ей тоже хотелось отведать лакомства. И еще хотелось, чтобы и к ней обращали добрые слова и восхищенные взгляды.

Иногда проще сказать, что ты ненавидишь то, чему на самом деле завидуешь, — проще, чем признаться, как сильно ты этого хочешь. Вот и Изабель, вернувшись под липовое дерево, сказала, что ненавидит Эллу.

Элла сказала, что ненавидит ее.

А Тави добавила, что ненавидит вообще всех.

А на террасе все это время стояла Маман и слушала, и недобрый огонек зажегся в ее суровых наблюдательных глазах.

Глава 10

— Изабель, я сейчас уеду. Я… я не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь.

Голос Эллы вырвал Изабель из воспоминаний. Затем Элла склонилась над Изабель и поцеловала ее в лоб; губы оказались такими горячими, что та даже испугалась, как бы не осталось отметины.

— Больше не надо ненавидеть меня, сестренка, — прошептала она. — Ради себя самой, не ради меня.

И она ушла, а Изабель осталась одна на скамье под липой.

Она думала о себе — о той, какой она была когда-то, и о той, какой стала теперь. Думала о вещах, которые ей велено было хотеть; важные вещи, ради которых она искалечила себя. Но все важное получила Элла, а она, Изабель, опять осталась ни с чем. Зависть и ревность жгли ее, как и все минувшие годы.

Повернув голову влево, она увидела, как Тави, с трудом вскарабкавшись по ступенькам дома, пересекла верхнюю площадку, неловко перешагнула через порог и закрыла за собой дверь. Повернув голову вправо, она увидела, как принц на руках внес Эллу в экипаж. Потом нырнул за ней следом и захлопнул дверцу.

Великий герцог вскочил на облучок рядом с кучером, скомандовал что-то солдатам, которые уже сидели в седлах, и те тронулись прочь со двора. Кучер щелкнул кнутом, и карета, запряженная восьмериком белых жеребцов, покатила за ними.

Изабель долго смотрела вслед экипажу. Сопровождаемый кавалькадой, тот сначала катился по длинной подъездной аллее, потом свернул на узкую проселочную дорогу и, мелькнув в последний раз на дальнем холме, скрылся за его вершиной. Пейзаж обезлюдел.

Но и тогда Изабель не двинулась с места, а продолжала сидеть, пока в воздухе не повеяло прохладой и солнце не склонилось к горизонту. Пока птицы не вернулись в гнезда, а зеленоглазая лисица не убежала на ночную охоту в лес. Лишь тогда она встала и, глядя на удлиняющиеся тени, прошептала:

— Я не тебя ненавидела, Элла. Не тебя. Только саму себя.