Джереми Лахлан
Замок между мирами
Посвящаю маме и папе
Эти священное место невозможно отметить на карте. Это пространство между пространствами, гибельное в своём роде. Искатели приключений, помните: только достойный может пройти между мирами.
Арундати Риггс и гигантская дверь
НЕ НАЧАЛО
СКРЫТЫЙ СИМВОЛ
Свет от её фонаря гонится за тенями во тьме. Паутина рвётся от прикосновения, пауки бегут. Она проводит рукой по каменной стене туннеля и глубоко вдыхает, втягивая сырость, грязь, неизвестность. Она скучала по всему этому. Люди называют её реликтом прошлого, но они глупцы. Уинифред Робин — одна из Великих скитальцев. Может, она и стара, но её история ещё далека от завершения. Сегодня ночью что-то изменилось. Она намерена выяснить, что и почему.
Уинифред исследовала глубокие катакомбы, когда случилось землетрясение. Земля задрожала, свитки затрепетали. Свечки падали со стен и гасли. Низкий звук покатился ей навстречу — эхо ломающегося камня, — но не столько звуки, сколько её ощущения мгновением позже разбудили её любопытство. Зловещее дыхание. Ветерок.
Он дует ей навстречу, отчего паутина начинает танцевать. Она уже близко.
За следующим поворотом — глубокая расщелина. Длинная чёрная бездна, где тысячелетняя тьма столь плотная, что свет фонаря чурается её. Уинифред даже не задумывается о том, чтобы повернуть назад, ни на секунду. Это женщина, которая побеждала армии, обманывала смерть и обводила вокруг пальца богов. Во всех мирах есть только две вещи, которых она страшится. Высота не входит в их число.
Фонарь висит у неё на поясе, она по краю обходит бездну. Камешек с цоканьем скатывается в расщелину. Темнота поглощает его. Уинифред не слышит, чтобы он достиг дна. Продвигаясь дальше по стене, она смахивает странного паука. Волосатое существо размером с ладонь. Из глубин дуют ветры и кружат вокруг неё, но Уинифред благополучно перебирается на другую сторону. Оглаживает свой багровый плащ. Снисходительно улыбается.
Дальше она идёт ещё осторожнее. Остров Синяя гавань пронизан заброшенными шахтами и туннелями, но именно этот был тайно проложен здесь тысячи лет назад, недоступный для остального мира. Сейчас, на вторую годовщину Ночи всех катастроф — через два года после того, как начались землетрясения, — он открылся.
Она не верит в совпадения. Она знает, что секреты не случайно скрыты от всех.
В конце туннеля есть маленькая комната, высеченная в скале. Золотистый свет льётся на стены из фонаря, когда Уинифред заходит внутрь. Она хмурится. Здесь нет расщелин, нет пауков. На самом деле здесь ничего нет. Комната пуста.
Она оглядывается, ищет, надеется отыскать тайный проход, новую тропу. Неужели кто-то побывал здесь до неё? Вышел из другого туннеля и перелез через расщелину?
Пол абсолютно голый. Никаких следов. Никаких смертельных ловушек, скрытых за камнями. Она пересекает комнату, проводит рукой по задней стене — и здесь находит то, что искала. Маленький полустёртый символ: ржаво-красный, как высохшая кровь. Древний иероглиф. Заключённый в круг треугольник с одной вогнутой вниз стороной, напоминающей парус лодки или волну.
Невероятно. Уинифред знаком этот символ: долгие годы поисков в Великой библиотеке в надежде разгадать его значение — и вот он здесь. Всё это время он был прямо у неё под носом — но как? Почему?
Символ зовёт её. Шепчет на чужом древнем языке.
Она касается его. Символ вспыхивает — белым ослепительным светом. Призрачный порыв ветра с воем проносится по комнате, набрасывается на её плащ и взвихряет пыль. Уинифред пытается оторвать руку от стены, но рука приклеилась, припечаталась к символу, будто приваренная к раскалённой плите.
Боль мучительная. Но не в руке.
В голове.
Уинифред что-то видит. Картинки вспыхивают перед глазами. В мозгу развёртывается история, точно быстро пролистываемая книга. Но это не просто история. Она реальна — или, по крайней мере, будет таковой.
Это видение о том, что скоро произойдёт.
Погоня. Клетка. Жертва. Долгое путешествие, обманщик и союзник. Кошмары из прошлого самой Уинифред, порождённые песками далёких миров, которые наполняют её знакомым леденящим ужасом, какого она не испытывала долгие годы. Камни и руины. Смерть и разрушение. Стоит Уинифред только подумать, что она больше не вынесет — как призрачный ветер стихает, тысячи трещин пронизывают камень перед ней, и её отбрасывает прочь от стены. Темнота поглощает и её тоже.
Уинифред не знает точно, как долго была без сознания. Но к тому времени, когда она приходит в себя, масло в фонаре почти закончилось. Пыль улеглась. Символ исчез. Она странно себя чувствует. Силы иссякли, но при этом её переполняет нечто большее. Безжалостное чувство определённости. Видение было даром, предупреждением, наставлением самих Творцов. Уинифред увидела, но, что важнее, она понимает: есть то, что она должна сделать.
Нечто ужасное.
Нужно заплатить за божественный дар.
Уинифред стоит на месте. Прижимает к растрескавшейся стене костлявую, испещрённую шрамами руку. Теперь она знает, что находится за этой скалой. Чудо всех чудес. Её рука дрожит. Она не помнит, когда плакала в последний раз, но сейчас позволяет себе минуту слабости. Она оплакивает то, что уже совершила, то, что собирается совершить, и долгий путь, который ей предстоит. Оплакав, она прокашливается и вновь расправляет свой багровый плащ.
Достаточно. Она должна покинуть это место — покинуть и никогда не возвращаться, — поскольку чудо за стеной предназначено другому. В конце концов, это не история Уинифред.
Это история Джейн Доу. Ребёнка с янтарными глазами.
ПЕРВАЯ
ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Я снова в беде. Что неизбежно, если уж тебя знают как Проклятую, Отверженную, Носителя злых чар, Джинна. Плохая погода, неурожай, пропавшие животные — вина всегда на мне. Понятия не имею, что я сделала на этот раз. Знаю только, что миссис Холлоу проводит очередной очистительный ритуал на подвальной лестнице: плюёт на площадку и размахивает веточкой тимьяна. Под нос себе шепчет что-то о «противоестественной скверне» и «катастрофическом изъяне неизъяснимых масштабов».
Ясно: опять она выискивала в словаре умные слова. Это всегда дурной знак.
Обычно в таких случаях я просто надолго ухожу в подполье. Сижу в тени, грызу ногти, напеваю вполголоса. Но не сегодня.
Сегодня у меня есть дело. Сегодня у меня есть секрет.
Я выхожу на полосу света, льющегося из приоткрытой двери.
— Мм, миссис Холлоу?
— Шшш! — Эта женщина высокая и тощая. В очках её бегающие глаза раз в десять больше. В общем, богомолка шести футов ростом на грани нервного срыва. Она вытаскивает из кармана фартука половинку лимона и с силой проводит им по дверной раме. — Надо сосредоточиться.
— Верно. Плевок-и-поворот. Простите.
Миссис Холлоу бросает лимон и тимьян, плюёт на руки — тьфу-тьфу! — крутится вокруг себя и кричит «Изыди!». После чего замирает с поднятыми руками, пальцы растопырены.
Разумеется, ничего не происходит, но выглядит определённо впечатляюще.
— Здорово, — говорю я. — Дело в том, что мне очень надо в туалет…
— Уф. Проклятье! — Миссис Холлоу встряхивается от транса, вытирает руки о фартук и качает головой. — Она ушла. Вся энергетика. Ты всё испортила. Мне придётся начинать сначала.
— Возможно, если бы вы сказали мне, что, по-вашему, я сделала…
— Не ты. Вернее, не только ты. Он тоже.
Она тычет пальцем в моего папу, который лежит в своём углу, ещё не спит, но, по крайней мере, уже успокоился. Понимаете, мы живём в подвале. Крысы и все такое.
— Не давал нам спать всю ночь, визжал точно баньши. С нас хватит! Либо научись с ним обращаться, либо пусть выметается.
Лицо у меня горит.
— Он не виноват. Он испугался землетрясения, вот и всё.
— Землетрясения, которое наслала ты, маленькая глазастая ненормальная!..
— Беатриса! — скрипит голос наверху. Её муж Бертрам, тот ещё слизняк, почти всегда торчит за кухонным столом. Он крайне редко покидает кухню, потому что а) там есть еда, б) он боится всего: микробов, животных, пыльцы, книг, обычных человеческих прикосновений, меня. Однажды этот человек верещал от ужаса при виде вешалки, честное слово. — Устрой ей Выговор.
Ох-ох. Что угодно, только не Выговор. Не сейчас.
— Отличная мысль, медвежонок! — Миссис Холлоу смотрит на меня сверху вниз, вдруг вся такая серьёзная, такая несправедливо обиженная. — Вот так ты с нами, да? Мы приютили тебя исключительно по доброте сердца. Мы кормим тебя. Даём тебе работу. Да я даже купала тебя, когда ты была младенцем — и всё, что ты можешь сделать в знак благодарности, это не давать нам спать всю ночь?! Знаешь, позволь сказать тебе кое-что…
Она продолжает читать нотацию, но я давно научилась не обращать на неё внимания.
Да, кое-что из этого правда. Холлоу действительно приютили меня и папу — но только потому, что им выпал жребий. Когда мы появились в Синей гавани, никто не хотел принимать нас, поэтому в городском совете бросили бумажки с фамилиями всех местных семей в шляпу и вытащили везунчиков. Спустя полчаса мы заявились на порог к Холлоу с двумя курицами и коровой, чтобы подсластить пилюлю. Нет у них никакой «доброты» в сердце. У них нет друзей, они делают вид, что Виолетты — их собственной дочери — вообще не существует, и сколько я себя помню, они обращались со мной как с рабыней. Я чищу туалет на улице, стираю одежду, собираю яйца, дою корову, выношу помои и мету полы, а в остальное время ухаживаю за папой.
