— Как хочешь… — разочарованно хмурится мама.

Я киваю, беру из холодильника банку содовой и, обняв маму, иду к раздвижной стеклянной двери.

— Да, я так хочу.

Мама с трудом глотает комок в горле, словно вот-вот заплачет, — ей кажется, что она теряет дочь.

— Ну, если тебе что-то будет нужно, я здесь. — И она снова отворачивается к своей миске.

Она повторяет мне это с моих тринадцати лет, с тех пор, как папа умер у меня на глазах. Я никогда не откликалась на эти ее слова, хотя мы всегда были в хороших отношениях. Говорить с ней о смерти — да и вообще говорить на любую тему — это мне не поможет. Сейчас я не смогла бы с ней беседовать, даже если бы захотела. Сейчас у меня есть только молчание — оно мое лекарство, мое спасение, мое убежище. Выйди я из него — и я услышу звуки того утра, увижу кровь и почувствую невыносимую боль. А если я это увижу, мне придется наконец признать, что Лэндон мертв.

* * *

Я не люблю незнакомых мест. Они вызывают у меня тревогу, мне трудно думать… трудно дышать. Один из психотерапевтов, к которым я ходила поначалу, поставил мне диагноз — обсессивно-компульсивное расстройство. Не знаю, прав ли был этот доктор — вскоре он уехал из города, и его сменил какой-то практикант, который решил, что у меня просто депрессия и тревожность, — и вот теперь я уже год и три месяца глотаю успокоительные таблетки.

Непривычный вид заднего двора разносит в клочья мое хрупкое психическое равновесие, и до бассейна я добираюсь целую вечность. К тому времени как я подхожу к шезлонгу, я уже знаю, сколько шагов мне понадобилось, чтобы дойти до него, сколько секунд — на то, чтобы сесть, а потом — сколько еще секунд прошло, пока не появилась Делайла и не села рядом. Знаю, сколько камней на дорожке, ведущей к крыльцу, — двадцать два, сколько ветвей дерева прикрывает нас от солнца — семьдесят восемь. Только одного не знаю: сколько секунд, часов, лет, десятилетий пройдет, пока я выйду из этого навязанного самой себе оцепенения. Ну почему я ничего не заметила? Наверное, когда я решусь по-настоящему взглянуть в лицо своим самым мрачным мыслям, только тогда смогу наконец по-настоящему пережить горе. Вот почему я все время считаю, вот почему стараюсь сосредоточиться на цифрах, а не на чувствах, которые живут в душе, плавают у самой поверхности, но все же скрыты под водой.

Мы лежим в шезлонгах на заднем дворе, бассейн у нас за спиной, солнце так и печет, мы загораем в купальниках. Делайла — моя лучшая подруга уже около года. Странно, что мы подружились так внезапно. В старших классах мы учились с ней в одной школе, но никогда даже толком не разговаривали. У каждой был свой круг общения, а у меня к тому же был Лэндон. Но когда это случилось… когда он умер… я осталась одна и последние недели в школе стали для меня пыткой. А потом я встретила Делайлу. Она говорила со мной по-человечески и не смотрела так, будто я сейчас рассыплюсь на части. Мы нашли общий язык, и, честно говоря, я уже не представляю, что бы сейчас без нее делала. Делайла всегда рядом, она учит меня получать удовольствие от жизни и напоминает, что жизнь на земле еще не кончилась, хоть она и коротка.

— Господи, тут что, всегда так жарко? — Делайла обмахивает лицо руками и зевает. — Раньше вроде бы прохладнее было.

— И мне так кажется. — Глаза у меня закрыты, да еще и солнечные очки на них. Я вслепую шарю рукой по столику, стоящему между нами, пока не натыкаюсь на стакан чая со льдом. Беру его, ставлю себе на локоть, делаю глоток и открываю глаза. Они долго были закрыты, и в них сразу начинают плясать пятна. — Можно пойти в дом, — предлагаю я и ставлю стакан. Кручу его на столе, пока он не встанет точно на то место, где от него остался круглый влажный след, а потом вытираю губы тыльной стороной ладони и снова откидываю голову на спинку шезлонга. — У нас кондиционер есть.

Делайла с язвительным смешком достает из сумки блестящую розовую фляжку.

— Ну да. Шутишь, что ли? — Какое-то время она молча разглядывает свои ярко-красные ногти, затем откручивает на фляжке крышку. — Не обижайся. Не хочу быть грубой, но твоих маму с отцом не так-то легко выносить. — Подруга делает глоток из фляжки и протягивает ее мне.

— С отчимом, — рассеянно поправляю я. Обхватываю губами горлышко и делаю маленький глоток, затем отдаю фляжку обратно Делайле и закрываю глаза. — Им просто одиноко. Я у них единственный ребенок, и меня почти год не было дома.

Делайла снова смеется, но уже повеселее.

— Серьезно, они у тебя самые деспотичные родители, каких я только знаю. Каждый день звонят тебе, пока ты в школе, эсэмэски шлют по сто раз на дню. — Она убирает фляжку обратно в сумку.

— Они просто беспокоятся за меня.

Раньше такого не было. Пока отец был жив, мама казалась совсем беспечной, это после его смерти, произошедшей у меня на глазах, она стала переживать за свою дочь. А потом и Лэндон умер, и теперь ее беспокойствам просто конца нет.

— Я тоже за тебя беспокоюсь, — бормочет Делайла и ждет, что я скажу, но я ничего не говорю — не могу.

Делайла знает о том, что случилось с Лэндоном, но мы никогда не говорим об этом по-настоящему — в подробностях. И это одно из тех качеств, которые мне в ней нравятся, — она не задает вопросов.

«Один… два… три… четыре… пять… дыши… шесть… семь… восемь… дыши…» Я сжимаю кулаки и изо всех сил стараюсь успокоиться, но в душе нарастает темнота — та темнота, что вот-вот поглотит меня, только дай, затянет на самое дно, в воспоминания о том, чего я не помню.

— У меня блестящая идея, — прерывает мои мысли Делайла. — Можно зайти посмотреть, как там Дилан с Тристаном на новом месте устроились.

Глаза у меня открываются, я поворачиваю голову, сложив руки на животе. Чувствую, как бьется под пальцами мой пульс — неровный, считать удары трудно, но я все равно считаю.

— Ты хочешь пойти к своему бывшему парню? Серьезно?

Делайла перекидывает ноги через край шезлонга, садится и сдвигает темные очки на макушку.

— А что? Мне очень даже любопытно, как он там сейчас поживает. — Она трет пальцами уголки глаз, выковыривая из них комочки подводки.

— Ну да, но все-таки странно как-то — заявиться ни с того ни с сего, когда ты с ним сто лет не разговаривала, тем более когда вы так нехорошо расстались. Ты же его, наверное, ударила бы, если бы Тристан не вмешался.

— Ну да, наверное, но это все в прошлом. — Делайла грызет ноготь и бросает на меня виноватый взгляд, вытирая с голого живота масляное пятно спрея для загара. — К тому же у тебя не совсем точные сведения. Мы с ним вчера уже вроде как поговорили.

Я хмурюсь, привстаю и поправляю резинку на своих длинных вьющихся каштановых волосах, затягивая хвост.

— Ты серьезно? — спрашиваю я и, не дождавшись ответа, добавляю: — Девять месяцев назад, когда он тебе изменил, ты клялась на чем свет стоит, что в жизни больше не будешь разговаривать с этим, — я изображаю пальцами кавычки, — «вонючим, лживым, подлым уродом». И если я ничего не путаю, ты поэтому и поехала со мной в колледж. Тебе нужно было убраться от него подальше.

— Я что, правда так говорила? — Делайла в притворном удивлении барабанит пальцами по подбородку. — Ну так со мной это обычное дело — взяла и передумала. — Она берет со стола спрей для загара. — И кстати, мне действительно нужно было убраться подальше, но не только от него, но и от мамы, и вообще из этого города. Но теперь мы вернулись, и, по-моему, раз уж я опять здесь, лучше провести это время с удовольствием. Колледж из меня все силы вытянул.

Делайла — самый непостоянный человек из всех, кого я знаю. В первый год в колледже она трижды меняла основную специальность, красила волосы в рыжий, в черный, потом опять в рыжий и перебрала с полдюжины парней. Втайне мне это страшно нравится, хотя я и делаю вид, что недовольна. Это-то, пожалуй, и привлекло меня к ней: ее беззаботность, беспечность, то, как она умеет забывать в два счета. Порой мне хочется быть такой же, и, когда я подолгу общаюсь с Делайлой, мне даже удается иногда настроиться на ту же волну.

— И о чем же вы говорили? — интересуюсь я, снимая с ноги прилипшую травинку. — Только, пожалуйста, не сообщай, что вы решили начать все снова, — не хочу опять тебя видеть в таком состоянии.

Сияя улыбкой, Делайла убирает пряди рыжих волос за уши, увешанные множеством сережек.

— Да что ты имеешь против Дилана? Вечно он тебя раздражает.

— Потому что он ненадежный. И он тебе изменил.

— Он не ненадежный. Он загадочный. А изменил, когда пьяный был.

— Делайла, ты заслуживаешь лучшего.

— Нова, я ничем не лучше его, — щурится на меня подруга. — Я совершала жуткие поступки, причиняла людям боль. Я ошибалась. Мы все ошибаемся.

Я впиваюсь ногтями в ладони при мысли о тех ошибках, которые наделала сама, и об их последствиях.

— Нет, ты лучше. Он постоянно изменял тебе и торговал наркотиками.

— Да нет, он уже не торгует! — Делайла хлопает себя ладонью по коленке. — Год как бросил.

Я вздыхаю, сдвигаю очки на макушку и потираю виски.

— И что же он делал целый год? — Я опускаю руки и моргаю, глядя на солнце.