Джессика Спотсвуд

Дар или проклятие

1

Наша Мама тоже была ведьмой; она просто лучше скрывала это.

Я скучаю по ней.

Я каждый день думаю о том, как нужны мне ее наставления. Особенно по поводу моих сестер.

Тэсс несется впереди меня по саду к розарию. Там — наш заповедник, наше тайное убежище. Ее домашние туфли то и дело скользят на булыжниках, белокурые локоны рассыпались поверх откинутого капюшона. Я оглядываюсь назад, на дом. По установленным Братьями правилам девочки не должны выходить за дверь простоволосыми, и, уж конечно, не должны бегать. Но высокая живая изгородь скрывает нас от глаз тех, кто мог бы наблюдать за нами, так что Тэсс ничего не угрожает.

Пока.

Сестра ждет меня под кленом, пиная сухие, мертвые листья.

— Ненавижу осень, — жалуется она, закусив губу жемчужными зубками, — она такая грустная.

— А мне нравится, — говорю я в ответ.

Есть что-то жизнеутверждающее в этом свежем сентябрьском воздухе, в этом чуть поблекшем синем небе, в мешанине рыжего, алого и золотого. Если бы Братья могли, они, наверное, запретили бы осень, такая она красивая. Такая волнующая.

Тэсс показывает на побеги клематиса, карабкающиеся по шпалерной решетке; их лепестки потемнели и осыпались, а головки устало склонились к земле.

— Смотри, все умирает, — печально говорит она.

До меня доходит, что задумала сестра, всего за секунду до того, как она начинает действовать.

— Тэсс! — кричу я, но, конечно, уже слишком поздно.

Она прищуривает свои серые глаза, и через мгновение кругом царит лето.

В свои двенадцать лет Тэсс весьма опытная колдунья — куда опытнее, чем была в ее возрасте я. Поникшие головки цветков оживают, снова становятся белыми и сочными. Дубы покрываются свежей зеленой листвой, множество садовых лилий и пионов поворачивается к солнцу, славя свое воскрешение.

— Тереза Элизабет Кэхилл, — шиплю я, — сейчас же сделайте все, как было.

Мило улыбаясь, сестра резво прыгает вперед, чтобы понюхать благоухающую оранжевую лилию.

— Всего на минуточку, — умильно просит она. — Так ведь гораздо красивее!

— Тэсс, — говорю я не терпящим возражений тоном.

— Что толку во всем этом, если мы все равно не можем сделать мир немного красивее? — спрашивает сестра.

Насколько я могу судить, «во всем этом» толку действительно чуть. Я игнорирую вопрос Тэсс:

— И немедленно. Пока не пришли миссис О'Хара или Джон.

Тэсс бормочет себе под нос reverto — возвращающее заклинание. Я полагаю, она произносит его исключительно для того, чтобы я услышала; в отличие от меня, ей незачем колдовать вслух.

Цветки клематиса немедленно снова никнут, обвисают на шпалерной решетке, и у нас под ногами хрустят опавшие листья. Тэсс совсем не в восторге, но, по крайней мере, она меня послушалась. От Мауры обычно и этого ждать не приходится.

Позади нас слышны быстрые, тяжелые шаги. Я разворачиваюсь лицом к незваному гостю. Тэсс прижимается ко мне, и я с трудом сдерживаю желание обнять ее. Сестра слишком мала для своих лет; если бы я могла, я бы сделала так, чтобы она на всю жизнь оставалась такой. Для необычного, милого ребенка мир гораздо более безопасное место, чем для необычной, милой женщины.

Джон О'Хара, наш кучер, наш швец, и жнец, и на дуде игрец, неуклюже ковыляет от живой изгороди.

— Ваш отец ожидает вас, мисс Кейт, — сердито бубнит он, краснея под бородой, — у себя в кабинете.

Я вежливо улыбаюсь, пряча под капюшон выбившуюся прядь волос, благодарю и жду, когда он уйдет. Потом поворачиваюсь, поддергиваю плащ Тэсс так, чтобы капюшон надежно скрыл ее кудряшки, и наклоняюсь почистить истрепанное кружево подола. Мое сердце бешено колотится в груди. Если бы Джон — или Отец, или кто-нибудь из Братьев — оказался бы тут минутой раньше, как бы мы объяснили то, что этот уголок сада внезапно возвратился к жизни?

Мы не смогли бы этого объяснить. Потому что это было колдовство — только и всего.

— Лучше всего выяснить, чего хочет Отец.

Я стараюсь, чтобы мой голос звучал весело, но неожиданное приглашение беспокоит меня. Отец всего несколько дней назад вернулся из Нью-Лондона. Неужели хочет сообщить, что опять уезжает? Так скоро?.. С каждым годом он проводит дома все меньше времени.

Тэсс тоскливо смотрит на булыжную дорожку, которая ведет прочь от розария:

— Значит, сегодня мы не будем тренироваться?

— После такого представления? Конечно, нет, — качаю головой я. — Сама же лучше меня это знаешь.

— Кейт, из дома нас никто не видел, мы же стояли за живой изгородью. Мы услышим, если кто-то придет. Мы же услышали Джона!

Я хмурюсь.

— Никакого колдовства под открытым небом, кроме как в розарии, помнишь? Так говорила наша Мама. Она установила это правило, чтобы защитить нас.

— Наверно, — отвечает Тэсс.

Ее худенькие плечики никнут, и я немедленно начинаю ненавидеть себя за то, что отобрала у ребенка его маленький кусочек счастья. В ее возрасте я любила бывать в саду и порой тоже слишком беспечно относилась к магии, но за мной присматривала Мама. У Тэсс и Мауры матери нет, и мне по мере сил приходится играть эту роль, противостоя необузданным девчонкам, которые надрывают мне сердце, моля, чтобы их выпустили на волю.

Я веду сестренку обратно; мы поспешно входим через черный ход и вешаем наши плащи на деревянные колышки возле кухни. Миссис О'Хара склонилась над кипящим котлом с ужасной рыбной похлебкой, напевая церковный гимн и покачивая в такт седой курчавой головой. Она улыбается и делает движение в сторону горы моркови на столе. Тэсс моет руки и берется за дело. Она режет морковь с удовольствием, ей вообще нравится вся эта кухонная возня — смешивать, измерять, нарезать. Это вроде бы не пристало девушкам нашего круга, но миссис О'Хара давно махнула рукой на наше общественное положение.

Тяжелая дубовая дверь в отцовский кабинет приоткрыта. Заглянув, я вижу устало сгорбившегося за столом Отца; кажется, что сейчас ему всего желанней дневной сон. Однако перед ним громоздятся тома в кожаных переплетах, и я не сомневаюсь: когда мы закончим наши дела, Отец сразу вернется к книгам. А на полках ждет своей очереди еще дюжина-другая томов. Конечно, Отец бизнесмен, но в первую очередь он — ученый. Я стучу и дожидаюсь позволения войти.

— Джон сказал, что вы хотели поговорить со мной.

— Заходи, Кейт. Мы с миссис Корбетт решили, что следует побеседовать о нашем новом начинании, которое отразится и на вас, девочках. — Отец делает жест в сторону красного плюшевого дивана в углу, где расположилась миссис Корбетт, которая, будто жирный паук, бесконечно плетет свои маленькие интриги.

— О новом начинании? — повторяю я, подходя поближе к столу. Пока Мама была жива, миссис Корбетт было мало дела до нашей семьи, зато в последнее время она прямо-таки преисполнена добрососедских чувств и всевозможных предложений. Ее последней идеей было отправить меня в школу при монастыре. Чтобы Отец не заставил меня туда ехать, мне пришлось воздействовать на него, изменив его память. Теперь ему помнилось, будто он решил, что отсылать меня из дому так скоро после Маминой смерти было бы недальновидно.

Вторжение в разум Отца — самый грешный поступок за всю мою жизнь, но оно было необходимо. Как бы я сдержала обещание приглядывать за сестрами, будучи в Нью-Лондоне?

— Я думаю, — вернее, миссис Корбетт думает. — Отец запинается было, но потом решительно продолжает: — Вам, девочки, нужна гувернантка. Да. Это как раз то, что нужно.

О нет.

Я выставляю в его сторону подбородок:

— Зачем?

Худое лицо Отца бесстрастно:

— Вы должны получать образование. На той неделе я вернусь в Нью-Лондон и проведу там большую часть осени. Вам нельзя столько времени бездельничать.

Мое сердце сжимается. В последнее время мы проводили с Отцом лишь те часы, что посвящены латыни и французскому. Значит, отныне мы лишимся и этого. Я уже много лет назад научилась не полагаться на Отца, но вот Тэсс… она ужасно расстроится.

Я смахиваю пыль с лампы, которая стоит на углу отцовского стола, и говорю:

— Мы с Маурой могли бы заниматься с Тэсс, пока тебя нет. Я не против.

Отец тактично воздерживается от замечания о том, что латынь Тэсс куда как приличнее моей.

— Если бы дело было только в этом… — он опять мнется. — Как бы тебе сказать… — взглядом он молит миссис Корбетт о помощи, и та, конечно, немедленно встревает в разговор:

— Для образования молодой леди недостаточно только иностранных языков. Гувернантка поможет вам, девочкам, достигнуть совершенства, — изрекает она, смерив меня взглядом с головы до пят.

Мои руки сжимаются в кулаки. Я знаю, как сейчас выгляжу: строгая, лишенная каких бы то ни было украшений матроска с высоким воротом, разношенные башмаки, которые я надеваю для работы в саду, волосы заплетены в косу. Ничего особенного, конечно, но это лучше, чем быть неряшливой. Неряхи всегда привлекают к себе внимание.

— У нас еще фортепьяно раз в неделю, — напоминаю я Отцу.

Миссис Корбетт ухмыляется, и ее глазки тонут в складках жира:

— Я уверена, дорогая, у твоего отца на уме отнюдь не только уроки фортепьяно.

Я должна бы, как примерная девочка, опустить очи долу, но я этого не делаю. От сладенького, высокомерно-фамильярного «дорогая» у меня сводит зубы. Развернув плечи и упрямо выставив вперед подбородок, я смотрю прямо в ее карие глазки-пуговки:

— А что еще?

— Могу я быть с тобой откровенна, маленькая мисс Кейт?

— О да, пожалуйста, — отвечаю я сладким, как патока, голоском.

— И ты, и мисс Маура сейчас в том самом возрасте, когда следует задуматься о будущем. Скоро вы начнете выезжать, а там перед вами встанет выбор: выйти замуж и растить детей или, если на то будет Божья воля, присоединиться к Сестричеству.

Я тереблю золотые кисти на абажуре отцовской настольной лампы, а на моих щеках все сильнее разгорается румянец:

— Я прекрасно осведомлена об этом.

Как будто я могу забыть! Как будто я не провожу полжизни, сопротивляясь растущей в душе панике, изо всех сил стараясь не позволить страху сожрать меня со всеми потрохами.

— Однако ты, возможно, не знаешь, что у вас, барышни, сложилась определенная репутация. Репутация эксцентричных особ. Вас считают синими чулками! Особенно мисс Мауру. Кому как не вам знать, что она вечно сидит, уткнувшись носом в книгу! Ведь так? И все снует в книжную лавку и обратно, туда-сюда, туда-сюда! Вы обе не ездите с визитами и не принимаете гостей. Оно и понятно, кто вас научит, без матери-то… — и миссис Корбетт с печалью покосилась на Отца. — Все это весьма и весьма прискорбно. Поэтому я сочла, что мой добрососедский долг — донести до вашего Отца все, о чем люди говорят.

Уж конечно, она это сделала; другой такой назойливой ищейки, вечно сующей нос не в свои дела, свет еще не видывал.

Эксцентричные особы — вот как она сказала. Неужели о нас судачат эти жирные городские коровы? А что, если слухи уже дошли до Братства? Отца, известного богослова-латиниста, Братья уважают. Пока Мама была жива, а Отец еще не унаследовал от дядюшки его корабельный бизнес, он учил мальчишек в нью-лондонской школе. Однако этого недостаточно для того, чтоб его дочери были вне подозрений. Сейчас нет никого, кто был бы вне подозрений, — время такое. Мне кажется, нам безопаснее жить отшельницами. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь.

Мое лицо вытягивается, но Отец принимает мое молчание за согласие.

— Миссис Корбетт известная молодая леди, которая прекрасно нам подойдет. Она свободно говорит по-французски, владеет живописью, музицирует…

Его голос все еще звучит, но я уже перестала слушать. И так ясно, что будущая гувернантка достигла совершенства в тех милых, бесполезных навыках, которые светское общество так ценит в молоденьких барышнях.

И она будет с нами жить. Прямо тут, в этом самом доме.

Я еще крепче сжимаю зубы.

— Вы уже наняли ее?

Миссис Корбетт улыбается:

— Сестра Елена будет здесь в понедельник утром.

Сестра? Этого еще не хватало. Сестры — это почти те же Братья, только у них нет никакой мирской власти: они не председательствуют на судах, не придумывают всякие дополнения к моральным кодексам, не судят обвиненных в колдовстве девушек. Они удаляются от мира, запирая себя в стенах монастыря, и посвящают жизнь служению Господу. А еще они учат девочек в элитной школе-интернате и — иногда — служат гувернантками в богатых домах. Я никогда еще не общалась с Сестрами, но мне случалось видеть в городе закрытые экипажи, которые везли одетых во все черное, зажатых, печальных женщин. Пока дочь миссис Корбетт Регина не вышла замуж, у нее была гувернантка-монахиня.

Возможно, это как раз то, чего добивается Отец? Может быть, работа гувернантки заключается в том, чтобы выдавать замуж безнадежных девиц вроде меня и Мауры?

Я поворачиваюсь к Отцу, и с моих уст уже готовы сорваться обвинения. Он, кажется, хочет, чтобы я поучаствовала в разговоре? Зачем, если он уже все решил? Ну или все решили за него… Он видит гнев на моем лице и увядает, как бедные цветы клематиса в нашем саду.

О, боже… С тех пор как умерла Мама, я не могу ему перечить.

— Раз вы уже так решили, остается только постараться, чтоб все шло как надо. Я уверена, она окажется замечательной. Спасибо, что так заботитесь о нас, Отец, — и я улыбаюсь самой очаровательной улыбкой, преисполненной дочерней преданности. Видите? Если я захочу, я могу быть даже слаще, чем пирожки с земляникой, которые так любит наша Тэсс.

Отец неуверенно улыбается мне в ответ.

— Спасибо тебе. Ты же знаешь, я хочу для моих девочек только самого лучшего. Ты сама сообщишь сестрам эту новость или я расскажу им все за обедом?

Ох! Так вот для чего он меня позвал! Отца вовсе не интересует мое мнение; ему просто не хватает мужества взять на себя ответственность за собственное решение. Теперь, когда Маура придет в ярость, а Тэсс надуется, он сможет успокаивать себя тем, что Кейт сочла его поступок правильным. Можно подумать, это действительно так!

— Нет-нет, я сама. — Пусть уж лучше сестрички нагрубят мне, чем Отцу. — Я расскажу им обо всем прямо сейчас. Всего доброго, миссис Корбетт.

Миссис Корбетт смахивает невидимую пылинку со своей тяжелой шерстяной юбки.

— Всего доброго, мисс Кейт.

Я делаю книксен и прикрываю за собой дверь, на все лады проклиная про себя черную душу миссис Корбетт. Она даже понятия не имеет о той опасности, которой сейчас нас подвергает.

Маура читает готический роман, свернувшись калачиком на подоконнике и закутав плечи лоскутным одеялом. Конечно же, готические романы строго запрещены, но сестричка прячет у себя в комнате под половицей целую стопку. Это мамины книги. Я вхожу без стука. Маура закрывает книгу, сунув палец между страниц, и щурит на меня свои сапфировые глазищи.

— Ты что-нибудь слышала о привычке стучать перед тем, как войти? Теперь это очень модно среди воспитанных людей.

— О да, я знаю, что ты большая поборница хороших манер, — смеюсь я.

— Что стряслось? — Она садится, и босая нога высовывается из-под матросской юбки. — Говори быстрее, я хочу узнать, что потом случилось с этой бедной девушкой. Герцог собирается ее изнасиловать.

Я закатываю глаза. Великолепное послеполуденное чтение для юной леди, ничего не скажешь. Отец, во всяком случае, был бы очень недоволен, если бы узнал. Но сейчас у нас есть более серьезный повод для огорчения.

— Отец решил нанять гувернантку. Из Сестричества.

Маура загибает угол страницы и откладывает книгу в сторону.

Это еще не катастрофа, но очень многое станет куда сложнее. Особенно если гувернантка окажется набожной и словоохотливой. Не так-то просто хранить наши дела в тайне от Отца, миссис О'Хара и нашей горничной Лили. А когда в доме появится особа, которая должна будет следить за нашим поведением, это станет еще труднее.

— Отец решил, говоришь? Интересно, как только он додумался до такого плана? — Маура поворачивается к окну. Там, снаружи, миссис Корбетт карабкается в свою карету. Ветер хлопает полами ее плаща, и почтенная дама до смешного смахивает на здоровенную толстую ворону.

Я думаю об Отце то же, что Маура, но мне неприятно слышать от сестры подтверждение своих мыслей.

— Только, умоляю тебя, не делай такого кислого лица, — Маура отодвигает в сторону ситцевую занавеску, чтобы лучше видеть, что творится за окном. — Ты же знаешь, что это правда. Ты думаешь, она хочет выскочить за Отца?

— Выскочить за Отца? — Что за бред! Отец никогда не женится во второй раз.

— Вдовцы частенько женятся снова, Кейт. Особенно отцы трех дочерей. Такое сплошь и рядом происходит в моих книжках. Из нее выйдет просто кошмарная мачеха, правда же?

Маура пододвигается, чтобы дать мне место возле окна, и мы вдвоем в сомнениях таращимся на миссис Корбетт.

— Не похоже, чтобы Отец хоть сколько-нибудь интересовался ею, — заявляю я наконец.

— Конечно, нет. Отца интересуют только его книги и его работа. Да его тут почти не бывает! Это нам придется торчать с ней в одном доме. С ней и с этой гувернанткой, — морщит нос Маура.

Я жду взрыва. Мы с Тэсс выглядим бледными акварельками рядом с Маурой. На нее природа не пожалела самых сочных масляных красок — пламенеющие рыжие волосы и такой же огненный темперамент. Она порывиста, упряма и легко приходит в бешенство.

— Может, все не так плохо. Может, гувернантка даже оживит обстановку, — в конце концов произносит сестра.

Вскочив, я смотрю на нее так, словно у нее выросла еще одна голова.

— Ты хочешь гувернантку? Чтобы она жила прямо тут? Я еще могу понять, когда ты хочешь без конца играть на этом своем пианино, но гувернантка? Чужая тетка, которая приедет специально, чтобы командовать нами?

— Ну не все ж тебе это делать, — бормочет Маура. — Кейт, мне уже пятнадцать. Тебе незачем за мной присматривать, я не малышка вроде Тэсс. Строго говоря, даже Тэсс уже не малышка.

Я подбираю синие бархатные комнатные туфли, которые она разбросала возле постели.

— Я знаю.

— Ах, знаешь? Ну так и веди себя соответственно, — рычит Маура, и комнатные туфли в моих руках вдруг превращаются в паука, который начинает восхождение по моей руке. Я застываю, но лишь на миг.

Я не какая-нибудь слабонервная брезгливая слабачка, пугающаяся того, что таится в темноте.

Маура давно излечила меня от пустых страхов. Моя колдовская сила пришла ко мне, когда мне было одиннадцать лет, а ее спала до двенадцати, чтобы проявиться однажды в ночи, подобно взрыву. Маура была одурманена собственными способностями. А после Маминой смерти она будто с цепи сорвалась. Из-за траура мы стали редко выезжать, разве что в церковь, но Маура и дома ведет себя недостаточно осторожно. Я схожу с ума при мысли, что кто-то из слуг застигнет сестру за колдовством. Или, не дай бог, это будет Отец. Мы с Маурой постоянно ссоримся из-за ее беспечности. После наших ссор из моего шкафа вылетают привидения, пауки гнездятся в моей постели и плетут свои сети у меня в волосах, а вокруг моих лодыжек обвиваются змеи, грозя мне раздвоенными языками.

Я очень быстро научилась разбираться с такими вещами и никогда не показывать при этом своего страха. Мама учила нас, что вся ведьминская сила идет от ума. Мы не можем изменять материю и превращать ее во что-то иное, зато можем повлиять на то, каким люди видят мир вокруг себя. И — очень, очень редко — на то, каким они его запоминают.