Двух бокалов вина, большой тарелки креветок и эспрессо оказалось недостаточно, чтобы я забыла о книге. И я решила, что все-таки возьму ее с собой, ведь если завтра верну ее на место, это не будет считаться воровством. Поэтому, приняв предложение вернуться в отель на машине с Ней-том, я сказала, что мне нужно забрать вещи из спальни. Эш кивнул, и я, чувствуя легкую слабость в ногах от вина, поднялась, на миг опершись на стол, чтобы восстановить равновесие.

Дойдя до спальни, я включила свет и сразу нашла взглядом тумбочку — но там, где днем лежала стопка книг, сейчас не было ничего. Я зажмурилась, снова открыла глаза, но на тумбочке по-прежнему было пусто. Однако одежда, в которой я взбиралась на утес, валялась на кровати, там, где я ее и оставила. Я еще раз взглянула на тумбочку — неужели я не вернула книгу на место? Или она свалилась на пол?

Я заглянула под кровать — пусто, обошла всю комнату — пусто. Заметила две книги на комоде, подошла и прочитала названия: «Под стеклянным колпаком» и «Избранные стихотворения» Сильвии Плат, причем в прошлый раз я их не заметила. Мне что, все привиделось?

Я облокотилась о комод, потому что по-прежнему нетвердо стояла на ногах, и взглянула на свое отражение в большом зеркале: бледное, осунувшееся, со спутавшимися кудрями. Я собрала их в кулак и повернула голову, пытаясь понять, что же привлекло такое пристальное внимание Эша.

Я была самого обычного роста и веса, с самыми обычными вьющимися волосами до плеч. Единственной примечательной чертой были глаза — из-за легкой гетерохромии один голубой, второй — зеленый. Но и эта разница становилась очевидной только при определенном освещении — например, таком ярком, как в этой спальне.

Но Эш ведь рассматривал не мои глаза, да?

Я отпустила волосы, провела ладонями по бокам, расправляя платье, оценивая свою довольно посредственную фигуру: грудь слишком маленькая, бедра слишком широкие, живот далеко не плоский. Так почему Эш не мог оторвать от меня взгляд, словно увидел совершенство? И почему я не могу перестать думать об этом взгляде?

— Оливия, соберись, — прошептала я отражению.

Я приехала в Малибу не ради платья, внимания Эша или даже «Бекки» — я приехала сюда воскресить писательскую карьеру, и если я хочу этого добиться, пора взять себя в руки.

Отрывок из «Жены»

Наконец-то я стала настоящей писательницей! Закончив черновую версию романа, я решила устроить себе праздник.

Написать целую книгу — это не шутки. Конечно, пока она не увидела свет, сложно судить, стоила ли она того — но для меня определенно стоила. Я сама, в одиночку, создала что-то серьезное. Как личность. Как писательница. Не как чья-то жена.

Отпраздновать я решила в маленькой забегаловке, куда свежий улов привозят в бочонках сами рыбаки как раз к обеденному часу. Когда я переехала в Калифорнию, мне приглянулось это место, но с тех пор, как стала женой, я здесь не появлялась. Сегодня ветхое строение как будто сияет — или, возможно, сегодня в моих глазах сияет весь мир.

Я заказываю «улов дня» и называюсь вымышленным именем, по которому потом получу заказ. Лысеющий немолодой мужчина за стойкой едва удостаивает меня взглядом — да и с чего бы ему? Одну, без сопровождения, меня попросту перестали узнавать. Если жена не идет под руку с мужем, кто вообще помнит, как она выглядит? И даже если она рядом, все взгляды обращены на ее мужа.

Я беру пластиковый контейнер с едой и вилку и иду к кромке прибоя, сажусь прямо на песок, зарываясь пальцами в прохладную массу. Принявшись за рыбу, понимаю, что, оказывается, умирала с голоду, как будто не ела несколько дней. Я захватила сумку с рукописью и перечитываю ее, пока ем, начиная с первой страницы: «Прошлой ночью мне приснилось, что я снова в Малибу».

Почему-то забавно читать эти строки, сидя тут, на пляже в Малибу, ощущая, как прохладная вода накатывает на ступни, и смакуя во рту кусочек палтуса.

Роман — это выдумка и одновременно правда.

Я смотрю на воду, темную и прекрасную, и понимаю, что однажды покину это место. И даже если вернусь, буду совсем другим человеком или даже призраком той женщины, которой являюсь сейчас.

— Ты чего тут сидишь одна? — прерывает мои меланхоличные размышления голос кузины. Я поднимаю голову — она стоит, уперев руки в тоненькие бока, и хмурится. Я собираю листы рукописи и хлопаю по песку рядом с собой.

— Ну, раз ты нашла меня, садись тоже.

Она не двигается с места.

— А тебе разве не надо собираться? — продолжает она, но хмурится уже не так сильно, а в уголках глаз у нее намечаются гусиные лапки.

Собираться. Конечно. Сегодня в доме прием. Совершенно не помню, в честь кого или чего — выкинула его из головы, пока кузина не напомнила. Я вздыхаю.

— Я положила платье тебе на кровать, — сообщает она. — Но ты куда-то пропала, и я полчаса искала тебя по пляжу!

Бедная кузина, она такая милая. Лучшая подруга детства, она стала и моей подружкой невесты, а потом просто осталась жить в нашем доме. У жены такого богатого человека куча обязанностей, так что мне даже выделили отдельный бюджет на прислугу и помощников — одной же мне было не справиться? Да и кто бы решил взвалить на себя столько хлопот? Так почему бы не платить жалованье любимой кузине, если я в любом случае хочу, чтобы она была рядом?

Я снова хлопаю ладонью по песку.

— Давай, присядь, у нас еще есть время.

В детстве и юности мы могли сидеть и разговаривать часами, только мы двое. А теперь — к моему неизменному раздражению, — даже когда мы остаемся наедине, все разговоры и тревоги вращаются вокруг него.

Кузина снова хмурится, но я не отвожу взгляд, и наконец она уступает и садится рядом.

— Ты в порядке? — спрашивает она. Я предлагаю ей вилку с наколотым куском рыбы, но она качает головой, мягко отказываясь.

— В полном, — отвечаю я.

— Ты не можешь пропустить этот прием, — укоряет она, и мне внезапно очень не нравится ее тон. Ну да, я не пошла на предыдущий званый вечер, чем привела мужа в ярость.

— Я просто хотела подышать свежим воздухом и пообедать. Это проблема? — огрызаюсь я, хотя злюсь не на кузину, а на все эти проклятые званые вечера, которым, как ожидалось, должна была посвятить остаток жизни.

Кузина вдруг замечает стопку бумаги, и выражение ее лица смягчается.

— Ты когда-нибудь все-таки дашь мне ее прочитать? — спрашивает она, показывая на рукопись.

Она знает. Я рассказала ей, что в моей голове давно зреет роман, и вот наконец после стольких лет его ростки начали пробиваться на свет. Она прощает мне некую отстраненность — на что не способен, вольно или невольно, мой муж. Она говорит, что все понимает, даже завидует этому творческому дару, когда слова наполняют и струятся по венам и ты оказываешься в стране, в которую есть вход только тебе одной.

Однако я отрицательно качаю головой. Написанное пока слишком живо и свежо, слишком откровенно и неприглаженно, чтобы показать ей. Стоит хоть один раз выпустить текст из рук, поделиться с кем-то, даже с ней — и он перестанет принадлежать только мне. Он станет чем-то другим, и я тоже. К тому же — и эта мысль пугает меня — вдруг ей не понравится?

Я прячу рукопись обратно в сумку.

— Ты мне не доверяешь? — Кузина подталкивает меня плечом, наполовину в шутку, наполовину обиженно. Но у меня нет настроения ни утешать ее, ни шутить.

— А что, если и так? — осаживаю я ее, поднимаюсь и вешаю сумку через плечо.

Возможно, с этого момента мне не стоит доверять никому.