— Усыновление едва ли стало моей личной трагедией.
Не могу сдержать улыбки.
— Твое благословение — настолько здравый рассудок, — говорю я и тянусь к его руке.
Муж немедленно притягивает меня к себе, но я отступаю. Он опирается на кухонную стойку и задумчиво смотрит на меня. Кофе на плите начинает кипеть, но за секунду до этого Рубен успел выключить газ.
— Не хочу, чтобы кофе сбежал, — говорит он, многозначительно глядя на меня.
— Он все равно не был счастлив, — говорю я. — Даже если тот парень покончил с бандитским прошлым и общается с правильными людьми… он не был счастлив.
— Почему?
Я пожимаю плечами:
— Некоторые из нас постоянно все портят. Мы сами портим себе жизнь и не знаем почему.
Он достает молоко из холодильника.
— Ты же мой домашний психолог, — говорит он, неуверенно протягивая руку, но я отодвигаюсь.
Рубен иногда меня так поддразнивает — психологом. Это одно из моих прозвищ.
Он смотрит на меня, и в глазах читается вопрос.
— Ты в порядке? Голос какой-то грустный. Ты же ничего не испортила.
— В порядке, — говорю хрипло.
— Ты странно держишь руку. Ушиблась?
Вот действительно подходящий момент, а то я все откладываю и откладываю. Сейчас уже нет оправданий. Все сроки уже вышли, а ничего не сделано — реальность моей жизни.
Рубен садится за барную стойку, которая отделяет кухню от гостиной, поворачивается к телевизору, пьет кофе и включает новости на «Би-Би-Си». Он всегда так делает, хотя новости его и раздражают.
Я открываю рот и думаю, что будет просто, это всего лишь слова.
Рот остается открытым, как будто я жду чего-то. Жду, когда почувствую себя готовой, когда буду уверенной. Я никогда ни в чем не уверена, легче ничего не делать. Смотрю в окно на дворик Эдит, а потом опять на Рубена. И на экран телевизора. Диктор читает один за другим анонсы новостей:
...Депутат от Суррея замешан в скандале с растратой
Врач, случайно оказавшийся рядом, помог родиться ребенку в магазине одежды в центре Лондона
Как Лондон справляется с проблемой растущего миграционного кризиса?
Поворачиваюсь к Рубену, и тут слышу последний заголовок. Я как будто ждала его, предчувствовала.
...Нападение у канала в Лондоне
Я заранее знаю, что сейчас скажут. Знаю из-за какого-то предчувствия. Непроизвольно хватаюсь за стойку, впиваясь в нее ногтями.
Новости продолжаются, возвращаясь к подробностям первой истории. Какой-то политик мошенничает с деньгами, но мне это абсолютно безразлично.
«Нападение у канала в Лондоне». Повторяю про себя снова и снова.
Тело пронзают судороги, будто схватки при родах. Сначала сжимает сердце, потом ощущение спускается в руки и ноги. На вопрос Рубена про руку я не отвечаю.
Он смотрит новости.
— Нами управляют коррумпированные люди, и никого это не волнует. И как я должен учить детей не врать и не обманывать, когда это делают люди, управляющие страной? Насколько сложно дойти до простой мысли вроде: «Я теперь депутат, и мне не стоит мухлевать с деньгами»?
Это одна из немногих тем, на которые он высказывается, даже на вечеринках, в то время как другие гости неловко смотрят в свои стаканы. Когда Лора с ним познакомилась, она понимающе посмотрела на меня и сказала: «Нет ничего более сексуального, чем социалист».
В таких ситуациях я думаю: «Я рада, что мой муж моралист и бескомпромиссный человек, который на практике применяет то, о чем говорит, и не находит в этом ничего странного». Как-то он с уверенностью заявил, что женщины никогда не лгут о том, что их изнасиловали. Тогда все присутствовавшие в комнате замолчали.
Сейчас я не думаю вообще ни о чем, просто не могу. Мне очень жарко, и я паникую. Мне кажется, будто события той ночи написаны у меня на лице, что мои мысли материализуются прямо здесь, в нашей гостиной. Поворачиваюсь к телевизору и в напряжении смотрю.
— Вранье, — продолжает Рубен. — Никто не называет вещи своими именами. Это не скандал, связанный с расходами. Это — вранье.
Я поднимаю глаза к потолку в поисках знака от вселенной. Стоит ли мне молчать, потому что я уже солгала? Или признаться, чтоб этой лжи не стало еще больше?
Продолжаю молча сидеть на диване, пытаясь сдержать нервную дрожь. Может быть, новость и не про Сэдика, а про кого-то еще. Может, кого-то пырнули ножом или застрелили, это же Лондон. Ну и что, что рядом с каналом, в Лондоне множество каналов. Может, это произошло в другом районе, — не в Венеции, а в Бирмингеме? Я ничего точно не знаю. Боже, а что же мне делать, если я совершила преступление?
Нападение. Звучит дерзко. Они ничего не знают о произошедшем. Он преследовал женщину, она была напугана и спасалась бегством.
— Я имею в виду, — продолжает Рубен, размахивая чашкой. Кофе выплескивается на деревянный пол, просачиваясь сквозь доски. — Твою мать. — Он немедленно ставит кружку на стол и идет за тряпкой. — Я всегда знал, что власти воруют.
Ведущий переключается на новость о рождении ребенка: интервью с людьми, которые видели, как у женщины отошли воды в магазине. «Не знаю, зачем она пошла за покупками», — со смешком говорит один из очевидцев.
Я наблюдаю, как Рубен вытирает пятно от кофе, но все мои мысли заняты телевизором и последней новостью.
— Не понимаю, с чего они включили эту ерунду в выпуск новостей, — говорит Рубен, беря пульта от телевизора. — И что с того, что она пошла по магазинам?
Собираюсь остановить его, но убеждаю себя, что не могу этого сделать. Нет, могу, я просто обязана сказать ему.
— Не выключай, — я стараюсь говорить своим обычным голосом. Расскажу ему, как дойдет до этой новости. У меня есть максимум две минуты.
— Не могу смотреть эту чушь. — Он игнорирует мою просьбу и переключает на кулинарный канал.
Рубен делает так каждый день: включает новости, раздражается и выключает. На мои предпочтения он не всегда обращает внимание.
В телевизоре мужчина готовится освежевать кролика.
— Фу, — говорю я невольно и тянусь рукой до пульта с целью переключить обратно. Происходящее на экране — идеальный предлог, чтобы вернуться к новостям. Но тут меня пронзает страшная мысль: а что, если они знают?
Может, репортаж не в самом начале выпуска не потому, что в нем никаких подробностей, а именно потому, что они есть. Скоро появится мое зернистое фото с камер наружного наблюдения или фоторобот. У меня действительно осталось две минуты, две минуты здесь, с этим человеком, во времени «До».
Я проклинаю себя за то, что провела всю свою сознательную жизнь, таращась в ноутбук или телефон, ни на что не обращая внимание. Мечтала, думала о карьере, сочиняла биографии людям — вместо того, чтобы внимательно смотреть, слушать и учиться. И если об этом происшествии сообщают по телевизору, значит, они точно знают, что произошло? Или нет?
В телевизоре все говорят и говорят о миграционном кризисе в Кале. Я застыла на диване. Ощущение, будто сижу на холодной скамейке на улице, а не в теплой гостиной со своим мужем.
И вот время новости обо мне. Нет, не обо мне.
«Ранним утром субботы у канала в Маленькой Венеции был обнаружен мужчина».
Меня как будто погрузили в чан с кислотой, которая разъедает мое тело. Не могу поверить в то, что это все случилось, просто не могу. Что это произошло с моей жизнью. Что же я натворила?!
«Наш корреспондент Кэролин Харрис находится на месте происшествия».
В кадре лицо крупным планом.
«Я стою на месте странного нападения», — говорит репортер, и ее голос обрывается.
Камера слегка сдвигается, и я снова чувствую, как внутри все сжимается. Просто не думай об этом, Джоанна, не обращай внимания.
Но я не могу игнорировать происходящее на экране.
«Семнадцатилетний молодой человек был обнаружен на берегу канала в шесть утра мужчиной, выгуливающим собак».
Вздыхаю с облегчением: это не про меня. Семнадцать? Сэдику было не семнадцать.
Камера отъезжает. Корреспондент стоит ровно на том же месте, где была я восемнадцатью часами ранее. Те же ступеньки, только сухие. Погода ясная, небо темно-синее. Изо рта репортера вырывается пар, как и у меня тогда. Ветер треплет полицейскую ленту ограждения. Внутри огороженной зоны стоит желто-белый навес. Что, черт возьми, происходит? Я зачарованно смотрю в телевизор.
— Боже, — говорит Рубен. — А что, если это тот самый псих? — У мужа фантастическая память на детали, и сейчас я проклинаю ее.
— Какой псих? — переспрашиваю, надеясь сбить его со следа, притвориться, что мы с тем психом были где-то в другом месте.
— Тот, который тебя преследовал!
Рубен смотрит на меня с выражением недоверия, даже какой-то насмешки, на лице.
— Ты сейчас выглядишь безумно, — говорит он в своей обычной прямолинейной манере.
Я быстро киваю, глядя в телевизор, — не могу говорить, все мои умственные способности направлены на репортаж.
Женщина продолжает говорить. Желто-белый навес — для чего он? — колышется на ветру.
Хмурюсь. Его нашли только в шесть утра? Может, он был пьянее, чем я думала?
«Обнаружен». Мои шея и плечи покрываются гусиной кожей. Нет, пожалуйста, нет!