Джим Батчер
Белая ночь
Посвящается
Джесс и Даре, новым членам нашей семьи
Глава ПЕРВАЯ
Многое на свете выглядит не тем, чем является на самом деле. И уж к самым плохим вещам это относится в первую очередь.
Я остановил свой покрытый боевыми шрамами, разноцветный «Фольксваген-Жук» перед старым чикагским многоквартирным домом — в каких-то четырех или пяти кварталах от моей берлоги. Обычно ко времени, когда полиция вызывает на место происшествия меня, дело обстоит довольно громко: налицо как минимум один труп, целое зарево синих мигалок, все замотано черно-желтой полицейской лентой, вокруг толкутся представители прессы — ну, или, по крайней мере, их прибытие ожидается с минуты на минуту.
На месте преступления царила совершеннейшая тишина. Я не увидел у подъезда ни одной полицейской машины, да и «скорая» стояла всего одна, с выключенными мигалками. Мимо прошла молодая мамаша с двумя детьми; один младенец ехал в коляске, другой ковылял по тротуару, ухватившись за руку матери. Пожилой мужчина выгуливал палевого лабрадора. Ни зевак, ни каких-либо других признаков чего-то из ряда вон выходящего.
Странно.
Неприятный холодок пробежал по моему загривку несмотря на солнечный майский день. Обычно я не начинаю напрягаться до тех пор, пока не столкнусь как минимум с одной кошмарной тварью, занимающейся каким-либо живописным злодеянием.
Я отмахнулся от этого, списав на возрастную паранойю. Ну, я не то, чтобы слишком уж стар, особенно для чародея, но возраст — такая штука, не успеваешь оправиться от одного кризиса, а на подходе уже другой, и наверняка этот новый не приятнее предыдущего.
Я вытянул ручник Голубого Жучка и вошел в подъезд. Лестничный марш, по которому я поднялся, настоятельно требовал замены выбитых плиток или по меньшей мере хорошей влажной уборки. Лифтовой холл оказался вымощен серо-голубой плиткой, отполированной в центре ногами почти до зеркального блеска. Выходившие в него двери были старыми, обшарпанными, зато из настоящего дуба. Мёрфи ждала меня в холле.
Пяти футов с копейками роста, весом в сотню фунтов с небольшим, Мёрфи вряд ли производит впечатление крутого чикагского копа, имеющего дело с маньяками и монстрами. Как-то не положено копам иметь такие русые волосы или такой курносый нос. Порой мне кажется, что Мёрфи стала крутым копом, на которого она не похожа, исключительно из чувства противоречия — впрочем, ни избыточная голубизна глаз, ни кажущаяся безобидность не скроют стального стержня ее характера. Она встретила меня деловым (типа, «мы-на-работе») кивком.
— Привет, Дрезден, — чуть напряженно произнесла она.
— Ба, лейтенант Мёрфи, — протянул я и, шаркнув ножкой, склонился перед ней в изысканном поклоне — полной противоположности ее нарочито грубоватым манерам. Я делал это вовсе не из чувства противоречия. Нет, правда. — Я оглушен вашим присутствием.
Я ожидал, что она возмущенно фыркнет. Вместо этого она вежливо, не слишком весело улыбнулась мне.
— Сержант Мёрфи, — мягко поправила она меня.
Я поперхнулся. Ну и чурбан же ты, Гарри. Еще не занявшись делом, ты уже ухитрился напомнить Мёрфи, во что ей обошлись дружба с тобой и помощь тебе.
Мёрфи служила в полиции в чине лейтенанта и руководила отделом Специальных Расследований. ОСР — это ответ чикагской полиции на проблемы, не вписывающиеся в рамки «нормальных». Если вампир расчленяет иммигранта, если вурдалак убивает кладбищенского сторожа или если фэйри заговаривают чьи-то волосы так, что те растут не наружу, а внутрь, кому-то приходится это расследовать. Кому-то приходится лезть в это с головой, чтобы заверить потом власти и общество в том, что все в порядке. Неблагодарная работа, но ОСР справляется с ней, потому что у них крепкие нервы, и верная рука, и еще чародей Гарри Дрезден, готовый при необходимости прийти на помощь.
Мёрфино начальство крепко обиделось на нее за то, что она в разгар кризиса ушла с рабочего места, чтобы помочь мне. Собственно, для полицейского назначение руководителем ОСР и так приравнивается к ссылке в Сибирь. Но отняв у нее чин и статус, которых она добилась упорным трудом, ее еще и унизили — не столько в глазах подчиненных, сколько в ее собственных.
— Сержант, — со вздохом кивнул я. — Извини, Мёрф, я забыл.
Она пожала плечами.
— Не переживай. Я тоже периодически забываю. Как правило, когда отвечаю на звонки, сидя на работе.
— Все равно я болван.
— С этим не поспоришь, Гарри, — хмыкнула Мёрфи и легонько шлепнула меня по бицепсу. — Впрочем, твоей вины в этом нет.
— Очень благородно с твоей стороны, Минни-Маус, — отозвался я.
Она фыркнула и хлопнула ладонью по кнопке лифта.
— Как-то тихо здесь по сравнению с другими местами преступления.
Она поморщилась.
— Это и не преступление.
— Правда?
— Ну, не совсем, — ответила она и посмотрела на меня искоса. — Не официально.
— А-а, — протянул я. — Тогда я что, не считаюсь официальным консультантом?
— Официально нет, — подтвердила она. — Столлинзу здорово урезали бюджет. То есть, на оборудование и зарплаты еще хватает, но…
Я покосился на нее, заломив бровь.
— Меня интересует твое мнение, — сказала она.
— Насчет чего?
Она покачала головой.
— Не хочу настраивать тебя. Просто посмотри и скажи, что ты там увидел.
— Ну, это можно, — согласился я.
— Я сама тебе заплачу.
— Мёрф, ты не обяза…
Она очень пристально на меня посмотрела.
Раненая гордость сержанта Мёрфи не позволяла ей принимать милостыню. Я поднял руки в знак капитуляции.
— Как скажете, босс.
— Вот так-то лучше.
Она проводила меня в квартиру на седьмом этаже. Пара выходивших в коридор квартирных дверей приоткрылась и, проходя, я краем глаза увидел опасливо выглядывавших жильцов. В дальнем конце коридора стояли двое парней, по виду санитаров — усталых, угрюмых санитаров. Один курил, второй просто прислонился к стене, скрестив руки на груди и сдвинув козырек бейсболки на глаза. Мёрфи отперла дверь ключом, не глядя на них; впрочем, они обратили на нее ненамного больше внимания.
Взмахом руки Мёрфи пригласила меня войти и осталась стоять у входа.
Я вошел. Квартирка оказалась маленькой, видавшей виды, но чисто прибранной. Большую часть противоположной от входа стены с двумя окнами занимали миниатюрные джунгли из очень и очень ухоженных растений. Не отходя от двери, я разглядел небольшой телевизор на тумбочке, старый музыкальный центр и кушетку.
На кушетке лежала мертвая женщина.
Она лежала, сложив руки на животе. Опыта у меня маловато, чтобы определить, сколько она так пролежала, но лицо ее утратило уже естественные краски, а живот чуть вздулся, поэтому я решил, что она умерла по меньшей мере накануне. Возраст ее я тоже определить не смог — вряд ли больше тридцати. На ней был розовый махровый халат, на глазах — очки; волосы она собрала в пучок.
На столике рядом с диваном стоял пустой пузырек из-под лекарства со снятой крышкой. Рядом стоял графин с золотистой жидкостью, покрытый тальком для снятия отпечатков и накрытый пленкой — как и стакан, пустой, если не считать с полпальца воды на дне; судя по всему, это растаяли один или два кубика льда.
Рядом со стаканом лежала написанная от руки записка — тоже в прозрачном пластиковом мешке, вместе с гелевой ручкой.
Я осмотрел женщину. Потом подошел к столику и прочитал записку: Я так устала бояться. Ничего не осталось. Простите меня. Жанин.
Я поежился.
Поймите меня правильно: трупов за свою жизнь я понасмотрелся. Если уж на то пошло, мне доводилось видеть сцены преступлений, напоминавшие скорее бойню. И запахи мне встречались похуже этого: уж поверьте, вспоротое тело испускает такую вонь, что она кажется осязаемой. По сравнению со многими моими прошлыми делами эта картина представлялась почти что мирной. Обустроенной. Можно сказать, уютной.
Ничто в обстановке не говорило о том, что хозяйка квартиры умерла. Может, потому это и производило такое зловещее впечатление. За исключением трупа Жанин, квартира производила впечатление того, что хозяйка ее просто вышла перекусить.
Я побродил по квартире, стараясь ни к чему не прикасаться. Ванная и одна из спален оказались такими же, как гостиная: аккуратными, чуть тесноватыми, небогатыми, но совершенно явно ухоженными. Потом я заглянул на кухню. В раковине отмокали в давно остывшей воде тарелки. В холодильнике мок в маринаде из какого-то соуса цыпленок.
— Самоубийцы редко оставляют все готовым к обеду, правда? И посуду не складывают в раковину, чтобы помыть. Да и очки, как правило, снимают, разве нет?
Мёрфи издала горлом неопределенный звук.
— Никаких фотографий, — задумчиво продолжал я. — Ни семейных, ни выпускных, ни с отпуска в Диснейленде, — я повернулся к двери во вторую спальню. — Волос нет ни в сливе ванны, ни в мусорной корзинке. И компьютера нет.
Я отворил дверь во вторую спальню и зажмурился, чтобы не мешать другим органам чувств. Я обнаружил то, что и ожидал обнаружить.
— Она занималась магией, — тихо произнес я.
Свой личный алтарь Жанин устроила на низком деревянном столике у восточной стены. Приблизившись к нему, я ощутил легкое покалывание магической энергии — скорее не покалывание даже, а тепло, словно от почти полностью прогоревших углей. Собственно, энергии этой и раньше не было особенно чтобы много, а теперь, после смерти женщины, она и вовсе почти сошла на нет. Еще один восход солнца, и от нее не останется и следа.
На столе лежали в нужном, тщательно рассчитанном порядке несколько предметов: колокольчик; толстая тетрадь в кожаном переплете, возможно, дневник записей; старый оловянный кубок, простой, но без единого пятнышка, и маленький жезл из красного дерева с прикрепленным к одному концу медной проволокой куском хрусталя.
Единственный предмет производил впечатление совершенно здесь неуместного.
Очень, очень старый нож с узким лезвием, какие в эпоху раннего Ренессанса называли стилетами, лежал на ковре перед алтарем, нацелившись острием в противоположный угол спальни.
Я хмыкнул и, обогнув ковер, подошел к ножу. Нахмурившись, я подумал немного, потом скользнул взглядом от лезвия к рукояти. Прикинув в уме линию, я вернулся к двери и выглянул в гостиную.
Рукоять ножа показывала точно на тело Жанин.
Я снова подошел к ножу и, пригнувшись, проследил, куда показывает острие.
В точку на дальней стене.
Я оглянулся на Мёрфи — та остановилась в дверях спальни.
— Нашел что-нибудь? — поинтересовалась она.
— Пока не знаю точно. Подожди немного, — я подошел к стене и придвинул к ней ладонь с растопыренными пальцами, не касаясь ее. Потом зажмурился в попытке уловить следы сохранившейся в этой точке энергии. Я постоял так несколько секунд и опустил руку. — Что-то там такого есть, — сообщил я. — Но слишком слабое, чтобы распознать, не задействовав при этом Зрение. А мне до тошноты не хочется этого делать.
— И что тогда? — спросила Мёрфи.
— Только то, что придется лезть за инструментами. Сейчас вернусь, — я вышел, спустился к машине и достал из бардачка пластмассовую коробку для рыболовных снастей, с которой и вернулся в спальню покойной.
— Это что-то новое, — заметила Мёрфи.
Я поставил коробку на пол и открыл ее.
— Понимаешь, я тут обучаю свою ученицу основам томатургии. Вот и приходится выезжать за город в целях безопасности, — я порылся в коробке и нашел, наконец, пластмассовую пробирку, заполненную крупинками металла. — Первые две-три недели я просто таскал все навалом в пакете, но потом привел немного в порядок — так удобнее.
— А что это? — спросила Мёрфи.
— Медные опилки, — ответил я. — Они проводят энергию. Если энергия там хоть как-то упорядочена, может, мне удастся это увидеть.
— А-а, это вроде как тальк для отпечатков, — поняла Мёрфи.
— Именно, — подтвердил я. Потом достал из кармана ветровки кусок мела и очертил им на ковре едва заметный круг. Усилием воли я замкнул его, и невидимый барьер отгородил меня от случайных потоков энергии, позволив сосредоточиться на заклинании. Формула, которую я собирался использовать, не из простых, по крайней мере, для меня, так что пытаться работать с ней без магического круга — все равно, что зажечь спичку на ураганном ветру.
Я закрыл глаза, сосредотачиваясь, и высыпал на правую ладонь унцию-другую медных опилок. Потом прошептал формулу заклинания, зарядив их энергией — совсем слабым зарядом, но и его хватило бы, чтобы они притянулись к сохранившим энергию участкам стены. Дождавшись, пока они зарядятся, я шепнул: — Illumina magnus, — разрушил круг, стерев линию носком башмака, и швырнул горсть опилок в стену.
Потрескивая электрическими разрядами, устремились они к стене и прилипли к ней. В воздухе запахло озоном.
Я придвинулся к стене и осторожно подул на нее, очистив от случайно прилипших опилок. Потом отступил на шаг.
Медные опилки выстроились в определенном порядке, изобразив на стене символы. Точнее, буквы: ИСХОД 22.18.
Мёрфи сдвинула брови, глядя на надпись.
— Строфа из Библии?
— Угу.
— Я не помню, — призналась она. — А ты?
Я кивнул.
— Такое трудно забыть: «Ворожеи не оставляйте в живых».
Глава ВТОРАЯ
— Выходит, это убийство, — произнесла Мёрфи.
— Похоже на то, — согласился я.
— И убийца хотел, чтобы ты узнал об этом, — она подошла ко мне и остановилась, хмуро глядя на стену. — Коп бы этого не обнаружил.
— Угу, — кивнул я. Пустая квартира издавала щелкающие звуки, какие издает, оседая на протяжении жизни, любой дом. Должно быть, покойная привыкла к таким звукам.
— И что? — в голосе Мёрфи звучало едва заметное, но все-таки облегчение. — Что мы здесь видим? Работу какого-то религиозного психа? Охотника на ведьм? Возрождение инквизиции?
— Использовавшего магию, чтобы оставить нам послание? — усомнился я.
— Мало ли на что способны психи, — Мёрфи нахмурилась еще сильнее. — А правда, как оно сюда попало, это послание? Такое мог оставить только человек, занимающийся магией?
Я мотнул головой.
— Тот, кто убил ее, мог потом просто окунуть палец в воду, что оставалась в кубке, и написал это им на стене. Вода высохла, а следы энергии остались.
— От воды? — удивилась она.
— От освященной воды, — поправил я. — Считай ее святой водой. Позитивную энергию она, во всяком случае, аккумулирует точно так же.
Мёрфи продолжала хмуриться, переводя взгляд со стены на меня и обратно.
— Святой? — переспросила она. — Мне казалось, магия связана только с энергией, и с математическими уравнениями, и тому подобными штуками. Вроде электричества и термодинамики.
— Не все с тобой согласятся, — я мотнул головой в сторону алтаря. — Убитая принадлежала к викканцам.
— Ведьма?
— И ведьма тоже, — кивнул я. — Но далеко не все викканцы обладают реальными способностями к магии. Для большинства все их ритуалы и церемонии не заключают в себе настоящего волшебства.
— Тогда зачем же они всем этим занимаются?
— Возлюбленные мои, мы собрались здесь сегодня, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину священными узами брака, — я пожал плечами. — У каждой веры свои ритуалы, Мёрф.
— Значит, тут дело в столкновении религий? — спросила Мёрфи.
Я пожал плечами.
— Настоящему викканцу, типа, трудно конфликтовать с другими религиями. Викканство вообще понятие довольно расплывчатое. Имеется ряд положений, которым следуют девяносто девять процентов викканцев, но в основе веры лежит свобода личности. Викканцы полагают, что до тех пор, пока это не причиняет вреда никому другому, ты волен действовать так, как тебе заблагорассудится, и верить в то, во что считаешь нужным. Поэтому их личные убеждения хоть немного, да отличаются от других. Так сказать, индивидуализированы.
Мёрфи, при всем при том остававшаяся католичкой, нахмурилась.
— Мне казалось, в христианстве тоже говорится кое-что насчет всепрощения, и терпимости, и отношения к другим так, как тебе хотелось бы по отношению к себе самому.
— Ну-ну, — кивнул я. — Как нельзя более подходит к крестовым походам, и к инквизиции…
— Вот именно, — заявила Мёрфи. — Как бы я ни относилась к исламу, или к викканству, или к любой другой религии, факт в том, что это всего лишь группы людей. У каждой веры свои ритуалы. Но поскольку участвуют в них живые люди, у каждой веры найдутся свои ублюдки.
— Для того, чтобы затеять бучу, достаточно одной стороны, — согласился я. — Ку-клус-клан ссылается на Священное Писание. Равно как куча разных реакционных религиозных организаций. И все они любители выдирать цитаты из контекста, — я махнул рукой в сторону стены. — Как в этом случае.
— Ну, не знаю. «Ворожеи не оставляйте в живых». На мой взгляд, вполне недвусмысленно.
— Выдрано из контекста, но недвусмысленно, — сказал я. — Ты только не забывай, что это строка из той же книги Библии, в которой рекомендуется предавать смерти ребенка, обругавшего своих родителей, или скотовладельца, чей вол по его недосмотру причинил кому-то вред, и вообще всякого, кто работает или хотя бы огонь разводит в субботу… не говоря уже о том, кто трахается с животными.
Мёрфи фыркнула.
— И еще надо помнить, что изначальный текст этот написан несколько тысяч лет назад. На иврите. В оригинале этой фразы используется слово, обозначающее того, кто складывает заклятия во вред другим. В той культуре различали магию полезную и вредоносную. К началу Средних Веков в религии преобладали убеждения, согласно которым каждый, занимавшийся магией в любом ее виде, автоматически зачислялся во враги человечества. При этом не делалось разницы между белой магией и черной. А к тому моменту, когда эта строка добралась до Англии, славный король Джеймс имел зуб на ведьм, так что «наводящего вредные заклятия» перевели просто как «ворожею».
— Посмотреть с этой позиции, так фраза и впрямь вынута из контекста, — признала Мёрфи. — Но куча народу возразит тебе в том смысле, что Библия не может иметь изъянов. Что Господь Бог не допустил бы подобных ошибок.
— Мне кажется, Бог дал каждому свободу выбора, — сказал я. — Что предположительно — да нет, очевидно — подразумевает право отклоняться от исходного оригинала при переводе с одного языка на другой.
— Не заставляй меня думать, — запротестовала Мёрфи. — Моя вера превыше.
Я ухмыльнулся.
— Вот видишь? Потому я не религиозен. Должно быть, просто не умею держать язык за зубами достаточно долго, чтобы ужиться с кем-либо другим.
— Мне кажется, это потому что ты никогда не позволял никакой религии тронуть тебя за живое.
— Ну, и это тоже, — согласился я.
Ни я, ни она на протяжении всего этого разговора не оглядывался на лежавшее в гостиной тело. Воцарилась неловкая тишина. Поскрипывали половицы.
— Убийство, — произнесла, наконец, Мёрфи, глядя на стену. — Возможно, кто-то считает, что осуществляет священную миссию.
— Убийство, — повторил я. — Делать какие-то заключения преждевременно. И все-таки, чего ты мне позвонила?
— Этот алтарь, — ответила она. — И нестыковки в обстоятельствах ее смерти.
— Никто не примет магическую надпись на стене в качестве улики.
— Я понимаю, — кивнула она. — Официально она проходит по графе «самоубийство».
— Из чего следует, что я играю самостоятельно, — заметил я.