Убийца внутри меня
1
Я увидел его, когда уже доел пирог и пил вторую чашку кофе. Только что прибыл полуночный товарняк, и мужик заглядывал в окно ресторана с того конца, что ближе к сортировке, прикрывая глаза ладонью и щурясь от света. Заметил, что я за ним наблюдаю, и лицо его растворилось в тенях. Но я все равно знал, что он там. Ждет. Бродяги всегда меня держат за лоха.
Я закурил сигару и слез с табурета. Официантка, новенькая из Далласа, смотрела, как я застегиваю пиджак.
— Ой, а у вас и пистолета нету! — сказала она; тоже мне, новость.
— Нет, — улыбнулся я. — Ни пистолета, ни дубинки, ничего такого нет. А зачем?
— Но вы же полицейский — то есть помощник шерифа. А если какой-нибудь жулик попробует вас пристрелить?
— У нас в Сентрал-Сити, мэм, жуликов — кот наплакал, — ответил я. — Да и как ни верти, люди есть люди, пусть они даже немного сбились с пути. Их не мучишь — и они тебя не мучат. Прислушиваются к голосу разума.
Она покачала головой, благоговейно распахнув глаза, а я направился к выходу. Хозяин толкнул мои деньги обратно по стойке, а сверху положил две сигары. Еще раз сказал спасибо за то, что я прибрал его сына к рукам.
— Мальчик совсем другой стал, Лу, — произнес он; слова у него, как у всех иностранцев, во рту сливались. — По ночам никуда не ходит. В школе старается. И вечно про тебя говорит — какой хороший человек Лу Форд.
— Я ничего не сделал, — сказал я. — Только поговорил с ним. Дал понять, что мне про него интересно. Всякий бы на моем месте так поступил.
— Но поступил так только ты, — сказал он. — Потому что добрый, и другие с тобой добреют.
Он счел, будто уже все сказал, а я — нет. Я облокотился на стойку, завел ногу за ногу и медленно затянулся. Этот мужик мне нравился — ну, насколько мне вообще нравятся люди, — но он слишком уж хорош, я его так просто с крючка не спущу. Вежливый, неглупый: я на таких падок.
— Я тебе вот что скажу, — протянул я. — Я тебе скажу, как я на это смотрю: что посеешь — то и пожнешь.
— Э-э… — промямлил он нервно. — Наверное, ты прав, Лу.
— Я тут как-то раз думал, Макс, и вдруг мне в голову мысль пришла. Чертовски правильная мысль. Просто как гром средь ясного неба: всякий бык теленком был. Только и всего. Всякий бык теленком был.
Улыбка у него на лице застыла. Он переминался с ноги на ногу, и у него скрипели ботинки. Если и бывает кто хуже зануды, это зануда банальный. Но как отмахнешься от приятного и дружелюбного знакомца, который для тебя последнюю рубаху снимет, если надо?
— Я вот смекаю — мне, наверно, в колледж надо было пойти преподавать или еще куда, — продолжал я. — Я даже когда сплю, задачки решаю. Вот взять жарищу пару недель назад: многие же думают, что жарко от этой жары. А это совсем не так, Макс. Жарко не от жары, а от влажности. А ты и не знал, точно?
Он прокашлялся и бормотнул, мол, на кухне ждут. Я сделал вид, что не расслышал.
— И вот еще про погоду, — сказал я. — Про нее все только говорят, а никто и пальцем не шевельнет. Но оно, может, и к лучшему. Нет худа без добра, — по крайней мере, мне так кажется. То есть, не будь дождя, у нас и радуг бы не было, точно?
— Лу…
— Ладно, — сказал я. — Наверно, двину я дальше. Мне еще тут ездить, а спешить не хочется. Поспешишь — людей насмешишь, вот мое мнение. Я предпочитаю семь раз отмерить, а уж потом резать.
Тут я, конечно, переиграл, но не давить же в себе. Эдак с людьми поступать — почти так же приятно, как поступать с ними иначе, по-настоящему. Я очень старался об этом забыть — и почти забыл, — пока не встретил ее.
О ней я думал, когда вышел в прохладную ночь Западного Техаса и увидел, что меня поджидает бродяга.
2
Сентрал-Сити заложили в 1870-м, но городом-то он стал только лет десять-двенадцать назад. Из него вывозили много скота и мало хлопка; а Честер Конуэй, здешний уроженец, устроил тут штаб-квартиру своей «Строительной компании Конуэя». Но все равно городок оставался просто перекрестком техасских дорог. А потом случился нефтяной бум, и население в одночасье подскочило до сорока восьми тысяч.
В общем, городок лежал в долинке среди холмов. Для новоприбывших места, считайте, не оставалось, поэтому свои дома и предприятия они раскидали повсюду и теперь расползлись на треть округа. Там, где случается нефтяной бум, это не редкость; если бывали в наших краях, знаете, что таких городков тут много. Регулярной полиции нет — так, констебль-другой. Контора шерифа поддерживает порядок и в городе, и в округе.
И у нас это хорошо получается, — по крайней мере, мы сами так считаем. Но время от времени люди отбиваются от рук, и мы устраиваем чистку. И с этой женщиной я столкнулся три месяца назад при такой вот чистке.
— Звать Джойс Лейкленд, — сообщил мне шериф, старина Боб Мейплз. — Проживает по Деррик-роуд в четырех-пяти милях отсюда, возле старой фермы Бранчей. У нее там славный домишко сразу за дубовой рощицей.
— По-моему, я знаю это место, — сказал я. — Дамочка с заработком, Боб?
— Ну-у, по-моему, да, но ведет себя очень пристойно. Не зарывается, рабочих с промыслов не берет, перегонщиков скота — тоже. Если б эти проповедники по всему городу меня не теребили, я б ее вообще не трогал.
Интересно, перепадает ли от нее и Бобу? Я решил, что вряд ли. Может, Боб Мейплз и не гений мышления, но мужик такой, что не придерешься.
— Так как мне с нею обойтись, с этой Джойс Лейкленд? — спросил я. — Сказать, чтоб на дно легла, или пусть валит отсюда?
— Ну-у… — Нахмурившись, он почесал голову. — Не знаю, Лу. Просто… ну, поезжай да приглядись к ней, а там сам решишь. Я знаю, ты и помягче можешь, и поприятнее. А если надо, можешь и потверже. В общем, поезжай на свое усмотрение. А я тебя поддержу, что бы ты ни решил.
Добрался я туда часам к десяти утра. Завел машину во двор, развернул так, чтобы потом легче выезжать. Номеров округа не разглядеть, но это я не специально. Так и надо было.
Я поднялся на крыльцо, постучал и шагнул назад, снимая стетсон.
Мне было как-то неловко. Я вообще не совсем понимал, что ей скажу. Может, потому, что мы какие-то старомодные, но манеры у нас — не то что, скажем, на Востоке или Среднем Западе. Тут всему, что в юбке, говоришь «да, мэм» и «нет, мэм» — если у мэм белая кожа, само собой. Если застанешь кого врасплох, извиняешься… даже если потом его придется арестовать. Тут ты мужчина, и порядочный притом, — либо ты вообще никто. И вот тогда спаси тебя Господь.
Дверь на дюйм-другой приоткрылась. Потом распахнулась совсем — женщина стояла и смотрела на меня.
— Да? — холодно произнесла она.
На ней были пижамные шортики и шерстяной пуловер; каштановые волосы лохматились, как овечий хвост, а ненакрашенное лицо заспано. Но все это было без разницы. Без разницы было бы, даже если б она вылезла из свиной купалки в одном дерюжном мешке. Вот чего в ней было.
Она бесстыдно зевнула и повторила:
— Да?
А я все равно не мог заговорить. Наверно, пялился на нее с разинутым ртом, как деревенщина. Не забывайте, это было три месяца назад, а недуг меня не трогал лет пятнадцать. Лет с четырнадцати.
Росту в ней было чуть поболе пяти футов, сотня фунтов весу, а шея и лодыжки тощенькие. Но это ничего. Меня устраивало. Добрый боженька знал, куда налепить столько мяса, чтоб от него на самом деле польза была.
— Ох, господи! — Она вдруг рассмеялась. — Заходите же. Я в такую рань не работаю, но…
Она открыла сетчатую дверь и поманила меня внутрь. Я вошел, и она за мной заперла.
— Простите, мэм, — сказал я, — только…
— Все в порядке. Но сначала я должна выпить кофе. Проходите дальше.
По коридорчику я прошел в спальню, тягостно прислушиваясь, как она для кофе наливает воду. Я чурбан чурбаном. После такого начала нелегко будет вести себя жестко, а что-то мне подсказывало — тут надо пожестче. Зачем, я не знал; и до сих пор не знаю. Но понимал с самого начала. Вот дамочка — не привыкла себе ни в чем отказывать, на ценники и не смотрит.
Да и ну его к черту, просто показалось. Повела она себя нормально, домик у нее тут славный и тихий. Я решил ее пока не прессовать — пусть порезвится. Чего бы и нет? А потом я случайно глянул в зеркало у нее на комоде и понял, чего бы и нет. Понял, что не смогу. Верхний ящик комода был слегка выдвинут, а зеркало чуть наклонено вперед. Дамочки с заработком — это одно, а дамочки с заработком и пистолетами — совсем другое.
32-й автоматический я вынул из ящика в тот миг, когда она вошла с кофе на подносе. Глаза ее вспыхнули, и она грохнула подносом об стол.
— Чем, — рявкнула она, — вы тут занимаетесь?
Я распахнул пиджак и показал ей бляху.
— Контора шерифа, мэм. А чем вы тут занимаетесь?
Она не ответила. Только взяла с комода сумочку, открыла и вынула разрешение. Выписано в Форт-Уорте, но все равно законное. Такие штуки обычно действительны во всех городах.
— Доволен, легаш? — спросила она.
— Да вроде все в норме, мисс, — ответил я. — Кстати, меня зовут Форд, а не легаш.
И я широко ей улыбнулся, но в ответ улыбки не получил. Моя интуиция, значит, сработала железно. Еще минуту назад она готова была со мной в люльку, а если у меня вдруг ни гроша не окажется — это ей, видать, без разницы. Теперь же на что-то другое нарывается, и тут будь я полицейский или Иисус Христос — это ей тоже без разницы.
Интересно, как она столько прожила?
— Господи! — хмыкнула она. — Такой редкий в наших краях симпатяга — и тот паршивая легавая ищейка. Сколько? Я легавых не барахтаю.
Я почувствовал, что краснею.
— Дама, — сказал я, — это не очень-то вежливо.
Я просто зашел побеседовать.
— Тупица ты! — заорала она. — Я спросила, чего тебе надо.
— Коль скоро вы так излагаете, — сказал я, — я вам скажу. Мне надо, чтоб вы убрались из Сентрал-Сити до заката. Если я вас тут застану после — привлеку за проституцию.
Я надвинул шляпу с размаху и развернулся к двери. Она заступила мне путь.
— Сучье ты отродье. Ты…
— Не надо меня так называть, — сказал я. — Не стоит, мэм.
— А я назвала! И еще назову! Сукин ты сын, сволочь, зуктер…
Я попробовал ее обрулить. Надо было оттуда выбираться. Я знал, что произойдет, если не уйду, а произойти не должно, это я тоже знал. Я могу ее убить. От этого недуг может вернуться. И если даже не убью и не вернется, мне все равно кранты. Она распустит язык. Разорется так, что небо с овчинку покажется. И народ задумается — задумается и засомневается: что пятнадцать лет назад случилось-то?
Она шлепнула меня так, что зазвенело в ушах, сначала по одной щеке, затем по другой. Со всего маху, не останавливаясь. Стетсон слетел. Я нагнулся за ним, и она двинула коленом мне в подбородок.
Я потерял равновесие и хлопнулся на пол. Услышал мерзкий смех — а за ним еще смешок, какой-то извиняющийся. Она сказала:
— Господи, шериф, я не хотела… я… Просто вы меня так разозлили, что я… я…
— Еще бы! — ухмыльнулся я. В голове прояснялось, голос тоже вернулся. — Еще бы, мэм, я вас очень хорошо понимаю. У самого так бывало. Дайте-ка руку, а?
— Вы… вы не ударите меня?
— Я? Ай, ладно вам, мэм.
— Нет, — сказала она чуть ли не разочарованно. — Я знаю, не ударите. У вас на лбу написано, вы слишком добродушный.
И она медленно подошла и протянула мне руки.
Я поднялся. Одной рукой перехватил ей оба запястья, а другой размахнулся. Она чуть сознание не потеряла; а мне совсем не хотелось ее оглушать. Мне хотелось, чтобы она до конца понимала, что с нею творится.
— Нет, детка… — Я оскалился. — Я тебя не ударю. Я и не подумаю тебя ударять. Я просто надеру тебе задницу так, что все заглушки повылетают.
Я так сказал, я так сделать собирался — и я почти так и сделал.
Свитерок я ей задрал на голову и завязал узлом. Швырнул ее на кровать, сдернул шортики, ими связал ей ноги.
Затем вытащил ремень и вскинул над головой…
Не знаю, сколько времени прошло, пока я не остановился, не пришел в себя. Знаю только, что рука болела как ненормальная, а у нее весь зад превратился в один большой синяк. Перепугался я до опупения — хоть ложись да помирай.
Я освободил ей руки и ноги, стащил с головы пуловер. Холодной водой намочил полотенце и обтер ее. Залил ей кофе в разжатые губы. И все это время не замолкал, умолял ее простить меня, говорил, как мне жаль, что так вышло.
Я опустился у кровати на колени — просил, извинялся. Наконец ресницы ее затрепетали и глаза открылись.
— Н-не н-надо, — прошептала она.
— Не буду, — сказал я. — Богом клянусь, мэм, больше никогда…
— Не говори ничего. — Ее губы скользнули по моим. — И не извиняйся.
Она опять меня поцеловала. Принялась развязывать на мне галстук, стягивать рубашку; начала меня раздевать — после того, как я чуть было заживо ее не освежевал.
На следующий день я к ней вернулся — и через день тоже. Я все время к ней возвращался. И как будто на догорающий костер налетел ветер. Я снова начал с непроницаемым видом изводить людей — изводить так, будто подменял шуточками что-то другое. Начал даже подумывать о том, чтобы свести счеты с Честером Конуэем из «Строительной компании».
Не скажу, что и раньше об этом не думал. Может, я и жил-то в Сентрал-Сити все эти годы, лишь надеясь посчитаться. Но если б не она, вряд ли я бы что-нибудь сделал. Она раздула старое пламя. И даже показала мне, как разобраться с Конуэем.
Сама не знала, а показала мне способ. То был день — вернее, ночь — месяца через полтора после нашей встречи.
— Лу, — сказала она. — Я не хочу так больше. Давай свалим вместе из этого захезанного городишки — только ты и я.
— Да ты с ума сошла! — ответил я. Сказал и подумать толком не успев. — Думаешь, я бы… я бы…
— Валяй, Лу. Скажи мне. А я послушаю… — она принялась растягивать слова, — …какая такая прекрасная старая семья у вас, у Фордов. Расскажи-ка мне, как мы, Форды, мэм, да мы ни в жисть не станем путаться с этими вашими жалкими старыми блядьми, мэм. Да мы, Форды, мэм, не из такого теста слеплены.
Вот в этом и было дело — почти все дело. Но все же не все. Я знал, что от нее мне становится хуже; знал, что если скоро не остановлюсь, то не остановлюсь вообще никогда. Окажусь в клетке или на электрическом стуле.
— Валяй, Лу. Говори — а потом и я что-нибудь скажу.
— Ты мне, детка, не грози, — сказал я. — Я не люблю угрозы.
— А я тебе и не грожу. Я тебе говорю. Ты считаешь, будто слишком хорош для меня… А я… я…
— Давай. Твоя очередь.
— Мне это не нравится, Лу, но я, дорогуша, отказываться от тебя не собираюсь. Никогда, никогда, никогда. Если ты сейчас для меня слишком хорош, я сделаю так, что станешь хуже.
Я ее поцеловал — крепко и жестко. Потому что детка этого не знала, но уже была мертва, и я бы никак не мог любить ее сильнее.
— Так вот, детка, — сказал я, — у тебя все кишки на уши встали, а дело-то — пшик. Я думал только про деньги.
— У меня есть. И еще могу достать. Много.
— Да ну?
— Могу, Лу. Точно тебе говорю. Он по мне с ума сходит, а сам тупой как я не знаю что. Спорим, если б его старик решил, что я за него выйду, он…
— Кто? — спросил я. — О ком ты, Джойс?
— Элмер Конуэй. Ты же с ним знаком, правда? Старый Честер…
— Ага, — сказал я. — Да, я ничего так себе Конуэев знаю. И как ты собираешься их подцепить?
Мы всё тогда и обговорили, лежа вместе на кровати, а где-то посреди ночи какой-то голос мне вроде как зашептал: «Брось, Лу, забудь, еще не поздно остановиться». И я пробовал — бог свидетель, я пытался. Но сразу же после — сразу после голоса — ее рука вцепилась в мою и потащила мять ей грудь; Джойс стонала и вздрагивала… и я ничего не забыл.
— Ну что, — сказал я через некоторое время, — похоже, у нас все сложится. Я на это так смотрю: терпенье и труд все перетрут.
— Чего, дорогой?
— Иными словами, — сказал я, — где хотение, там и умение.
Она чуть поежилась, а потом фыркнула:
— Ох, Лу, ты такой банальный! Ты меня прям убиваешь!
…На улице было темно. Я уже отошел от заведения на пару-тройку домов, а бродяга стоял напротив и смотрел на меня. Не старый, моих где-то лет, а костюм явно видал лучшие дни.
— Ну так как, кореш? — говорил он. — Давай, а? Запой у меня был такой, что не дай бог, и если я себе еды скоро не раздобуду, ей-богу…
— Тебе чем-нибудь согреться? — уточнил я.
— Ну да, если хоть чем поможешь, я…
Одной рукой я вынул изо рта сигару и сделал вид, что другой лезу в карман. Но вместо этого схватил его запястье и вмял сигарный окурок ему в ладонь.
— Йисус, кореш! — Бродяга отдернул руку и выругался. — Ты чего это, а?
Я рассмеялся и засветил ему бляху.
— Вали, — сказал я.
— Уже, друг, уже валю, — забормотал он, пятясь от меня. Судя по голосу, он не очень испугался или разозлился; скорее всего, ему было просто интересно. — Но ты б лучше за собой следил, кореш. Следить — оно будет совсем не вредно.
Он повернулся и двинул к железнодорожным путям.
Я смотрел ему вслед — и мне было как-то нервно и тошно; потом сел в машину и поехал в «Храм труда» [«Храмами труда» в США назывались общественные центры, где проводились занятия и собрания. «Храмы» обычно устраивались в церквах, но по характеру своему были светскими и, как правило, служили средоточием городской профсоюзной жизни. Первый «Храм труда» был основан в 1910 г. в Нью-Йорке пресвитерианским священником Чарлзом Стелцли в рамках движения «Социальное Евангелие»; в 1930-х гг. большинство «Храмов труда» в стране закрылись. — Здесь и далее примеч. переводчика.].
