Доминик, прищурившись, взглянул на головку с упрямым подбородком — выражение лица Кэтрионы ничуть не изменилось.

— Сара покинула Дуначен в четырнадцатом году, как раз во время летней победы. Эта женщина не любила горы, она была истинной англичанкой, и ей не нравилось жить со старым мужем. Поэтому она уехала в Эдинбург. Я думаю, тогда она уже носила дядиного ребенка, но еще не знала об этом, а потом уже не могла сказать никому.

— Но почему?

— Не успела она доехать до места, как через два дня дядю хватил удар; позже ему полегчало, но говорить он уже не мог. Когда его спрашивали, известить ли Сару, он только качал головой и ревел, как бык. До конца дней он не желал поддерживать с ней никаких связей, да и она тоже к этому не стремилась. Он умер месяц назад и перед смертью не позволял нам даже упоминать о ней.

Кэтриона очень волновалась — это было видно по тому, как дрожал ее подбородок.

— Как вы узнали, что у Сары есть ребенок? — спросил Доминик.

— От кондитеров из Эдинбурга. Они приезжали к нам перед похоронами готовить десерт, и кто-то из них сказал, что у жены помещика Сары родился мальчик и его нарекли Эндрю. Это было весной пятнадцатого года. С тех пор ребенок жил в приюте «Души милосердия». Я отправилась на розыски, но когда приехала в Эдинбург, Сара уже умерла, а в «Душах милосердия» мне сказали, что это ребенок Генриетты.

— А что сказала моя жена о младенце — что это проказы эльфов?

— Генриетта не отрицала, что это ее ребенок, но я знала, что она говорит неправду — мальчик был темноволосый и голубоглазый. Перед самой смертью она призналась, что существуют важные бумаги, дневники Сары и документы на Эндрю, из которых станет ясно, кто он есть на самом деле. У меня нет на них легального права, зато вы, как муж Генриетты, можете потребовать передачи ее вещей вам и удостоверить, что Эндрю законный наследник Глен-Рейлэка.

Доминик с изумлением слушал столь странное повествование.

— Так ради этого вы решили использовать меня? Поэтому я должен ехать в Эдинбург? Вызволять бумаги Сары и в конечном счете подтвердить, что у Генриетты не было приблудного ребенка?

Кэтриона кивнула.

— Но какого дьявола вы сразу мне не сказали?

— Узнай вы сразу, что Эндрю не ваш сын, вы бы не согласились, поехать со мной.

Доминик недовольно нахмурился:

— Понятное дело, вы представляли, что такому аморальному типу, как я, недоступны тонкие чувства и он никуда не поедет просто ради того, чтобы восстановить справедливость.

— Я так думала, — сказала Кэтриона.

От прилива крови на лице ее зажегся румянец, глаза заблестели.

Доминик отвернулся, чтобы солнце не попадало в глаза.

— Вы позволите мне покинуть вас ненадолго? — наконец сказал он. — Мне нужно подумать обо всем этом.

Не оглядываясь, он быстро удалился через террасы старого английского сада, где деревья словно распахнули ему свои объятия, когда он ступил под их сень.

Кэтриона неподвижно наблюдала за тем, как он уходит. Когда Доминик исчез из виду, она опустилась к подножию памятника Боцману, и высокая трава скрыла ее с головой. «Ох уж эта мне смышленая малышка Кэтриона! — часто повторяла ее нянька Магейд. — Она не сделает много ошибок в жизни, но те, которые совершит, будут очень большими».

Предсказания сбылись. Она совершила несколько ошибок подряд, и все они оказались грандиозными. Мелочи были отработаны до совершенства, но весь проект рухнул, поскольку теперь, после того как она открыла ему правду, Доминик Уиндхэм никуда не поедет, и одной ей не добыть бумаг Генриетты, без которых она не сможет бороться за права Эндрю. Доказательства мог достать только Доминик Уиндхэм, мужчина, которому она только что отдала свою невинность.

Нужно ли обещать ему выйти за него замуж, чтобы заставить его поехать в Эдинбург? Кэтриона горько усмехнулась. Старая Магейд не зря говорила про большие ошибки — Доминик Уиндхэм, как выясняется, не очень годится в мужья!

Небольшая рощица закончилась у садовой стены, и Доминик, присев, привалился спиной к теплому камню. Прикрыв глаза, он стал думать о Кэтрионе. Она использовала его так же, как те лондонские леди, но от них он другого и не ждал — то были равные сделки. С Кэтрионой все обстояло по-другому. С ней он предавался любовным утехам как с настоящей возлюбленной, искренне, страстно. И что получил в результате? Лучше всего ему уйти он нее, вернуться в Лондон, к своему приятелю и к их совместному безрассудному проекту, чтобы продолжить его, невзирая на смерть Генриетты, — может, в этом случае хоть Стэнстеду улыбнется счастье. Пожалуй, он бы так и сделал, если бы не одно немаловажное обстоятельство — Джерроу Флетчер замыслил убийство.

Доминик поднял сучок и нарисовал на земле маленький кружок. Генриетта — корень всех проблем. Еще тремя кружочками он обозначил Розмари, Сару и Кэтриону — женщин, так или иначе соприкасавшихся с его женой, затем нацарапал линии, соединяющие их с Генриеттой. Получилось что-то вроде колеса со втулкой и отходящими от нее спицами. Четыре женщины, встретившиеся в Эдинбурге, и два рода, чьи судьбы переплелись. Из рассказов Калема он составил некоторое представление о шотландской линии, родословную Ратли и Стэнстеда знал лично. Остальное только что дополнила Кэтриона.

Теперь перед Домиником лежали два генеалогических древа, начертанных им на земле обломком сучка. Английскую ветвь возглавлял герцог Ратли со своими двумя детьми: дочерью, леди Мэри, и сыном, лордом Стэнстедом. Мэри долгое время была замужем за потомком старинного рода Глен-Рейлэка, недавно умершим помещиком. Стэнстед был женат на черноволосой Розмари, увезшей с собой Генриетту и ныне живущей в «Душах милосердия». Таким образом, Стэнстед не мог иметь отпрыска, и потому единственным наследником состояния оставался Томас — сын Мэри и внук Ратли.

У шотландцев вверху расположилась голубоглазая черноволосая троица из Глен-Рейлэка: покойный старый помещик, его сестра и младший брат, женившийся на Мэри. Мэри и стала связующим звеном между двумя семействами, свившимся подобно корням двух старых дубов. Далее по нисходящей линии шли: Эндрю, сын Сары и старого помещика, Калем с Кэтрионой, дети его сестры, и Томас — сын его младшего брата.

Доминик прочертил горизонтальную линию от одного ребенка к другому. Эндрю, подлинный наследник Макноррина, и Томас, внук Ратли, приходились друг другу двоюродными братьями. Оба были сыновьями двух родных братьев и их английских жен, но только одна из них имела в отцах герцога. Если Эндрю будет признан законным наследником Глен-Рейлэка, Томас потеряет шотландское поместье. Ратли никогда этого не допустит, потому что маленький внук — это, вероятно, все, что останется от его собственной крови. Если Стэнстед сам не обзаведется сыном, по прямой линии герцогский титул будет потерян.

То, что Ратли так заботится о шотландском наследстве, не вызывало вопросов. Но почему это так важно для Кэтрионы? Оба маленьких мальчика — ее двоюродные братья. Почему такая разница в отношении? Это Доминику пока оставалось неясно.

В стороне от обоих рядов располагался один кружок — личность, не связанная общей кровью ни с той, ни с другой ветвью. Генриетта. Она находилась в центре колеса со спицами, его несчастная жена, дарившая свою преданность другим женщинам, — сначала Розмари, потом Саре. Генриетта взяла на сбережение бумаги Сары, и только он мог заявить права на них.

Одним движением подошвы Доминик свирепо стер свою диаграмму. Все это его не касается.

Зато касается ребенка.

Не его ребенка, не Генриетты и даже не Кэтрионы, а чужого темноволосого мальчика с голубыми глазами. Малыша, не знавшего своего отца и до сих пор находившегося на попечении женщин. Сейчас же у него не осталось никого.

Доминик уронил голову на руки. Нет, он не может бросить беззащитного ребенка, тем более что ко всему этому имеет касательство Ратли. Но если Кэтриона докажет права мальчика, как отреагирует герцог, узнав о существовании соперника? Не по-доброму. Это точно. Ратли не станет пассивно наблюдать, как наследство уплывает от его единственного внука, не допустит, чтобы оно было присуждено Эндрю.

В памяти всплыли козьи глаза герцога во время их встречи в Сент-Джеймсе.

Тогда Доминик посчитал, что герцог просто грубо прошелся по его адресу в связи с нашумевшими историями о его подвигах на любовном фронте, но, возможно, это был намек на что-то большее. Прослышал ли герцог что-то про мальчика, живущего в «Душах милосердия», или он думал, что это ребенок Доминика? Нет, хуже. Ратли мог узнать, что ребенок, коего приписывали Генриетте, сын Сары. Тогда нужно предупредить миссис Макки, которая сейчас опекала малыша, послать ей письмо с новыми указаниями, так, на всякий случай. Не исключено, что слухи о новом наследнике могли дойти до чутких ушей герцога.

Кляня все на свете, Доминик вскочил на ноги. В одном Кэтриона права — никто, даже английский герцог не может заставить «Души милосердия» отдать собственность Генриетты кому-либо, за исключением ее мужа. Сие означало, что все должно решиться в пользу этого чужого для него ребенка и в ущерб малолетнему племяннику лорда Стэнстеда, Томасу. Но тут уж ничего не поделаешь.

Сидя на ступенях возле дома, Кэтриона чувствовала себя не лучше, чем побитая собака. Конечно, он не поедет, и ей придется самой каким-то образом добывать бумаги Сары. А то, что произошло между ними у озера, это... Ярко вспыхнувшие воспоминания на миг обожгли тело. Вот они, «большие ошибки», о которых говорила Магейд...

Доминик размашистым шагом подошел к дому.

— Больше не будет больно, — сказал он. — Это только в первый раз. Так что теперь мы можем сполна насладиться. Я заранее предвкушаю кульминацию нашего удовольствия.

Кэтриона вспыхнула.

— О чем вы говорите? — Глаза ее пылали гневом. Доминик присел рядом с ней, не касаясь ее, но так близко, что от одного его запаха кровь охватило огнем.

— Я просил Джо Мюррея разыскать для нас экипаж, чтобы мы могли продолжить наше путешествие.

— Я спрашиваю, что вы подразумеваете под «нашим удовольствием» ?

— О, дорогая! — Он откинулся назад, лениво вытягивая ноги во всю длину, как дикий зверь. — Начинаете играть в стеснительность? Вы согласились ехать как моя любовница, и прошлой ночью, когда на вас снизошло вдохновение, это стало реальностью. Неужели теперь вы пойдете на попятную? Я имел дело с лучшими шлюхами Лондона — разве вы не хотите узнать все непристойности, которым они меня научили, познать те неестественные вещи, в которых я хотел попрактиковаться с Генриеттой? — Зеленое свечение его глаз было подобно отблеску солнца на траве, маленькая вмятина на щеке углубилась. — Я намерен в полном объеме опробовать на вас все эти восхитительные порочные штучки.

Глава 8

Кэтриона с трудом перевела дух. Дрожь, пробравшая ее чуть ли не до костей, не прекращалась.

— Я не в претензии, что вы так грубы со мной. Но все-таки вы должны дать мне одно объяснение — я имею в виду нападение на нашу карету. Вы ведь знаете, кто это был?

— Не волнуйтесь, все это несерьезно. Я отвезу вас в Эдинбург. Можете беречь свое сердце и вместе с ним то, что осталось от вашей добродетели. Наш спор был бессмыслен, и мы за это поплатились.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, то, что у нас вышло комом. Мы допустили ошибку. Я думаю, следующие несколько дней мы как-нибудь совладаем с нашей похотью. — Тени резче проступили на его лице, когда ямочка глубже вдавилась в щеку. — Вот приедем в Эдинбург, добудем бумаги Сары, а потом можно получить какое угодно удовольствие. Меня это наверняка позабавит. Шутка ли, побывать в постели с кузиной маленького внука Ратли!

Только теперь она заметила изогнувшийся уголок его губ. Непонятно, с чего ему так весело? Что здесь смешного? Или он нарочно хотел взбесить ее?

— Что вы за человек такой, до вас не достучишься! — воскликнула она. — Нас пытались убить. Вы узнали мужчину, который застрелил вашего кучера, ранил лошадей. Это ваш враг, а вам хоть бы что — вы не говорите ни о чем, кроме своего желания!

Доминик вскинул на нее глаза.

— Пока еще не время. Я предполагаю, что Ратли хотел откупиться и вы отказали ему. Не так ли? Я прав?

Кэтриона кивнула.

— Мужчину, который напал на нас, зовут Джерроу Флетчер. Я знаю его по войне на Пиренеях.

Она ждала продолжения, но Доминик встал и взял ее за локоть.

— Наша повозка, должно быть, уже подана, — сказал он. — Как вы достаточно часто напоминали мне, в Эдинбурге нас ждет ребенок. Нам нужно спешить, но из-за Джерроу Флетчера придется избрать новую стратегию и пожертвовать вашей репутацией. Мы поедем быстро, с ветерком, а на ночь я гарантирую вам безопасное убежище. По дороге я расскажу вам все, что вас интересует.

— Этот Флетчер будет нас преследовать?

— Не знаю, едва ли. Он не сможет напасть на нас до заставы, разве только окажется умнее, чем я о нем думаю. Впрочем, за всем этим, возможно, стоят мозги получше, чем у него, — добавил Доминик и ухмыльнулся. — Выясним подробности, когда доберемся до Ноттингема.

— Ноттингема? Но мы его вчера проехали!

— Все верно, однако нам больше негде достать транспорт.

Они сели в повозку, и пони поскакал галопом, увозя их из Ньюстеда. Доминик Уиндхэм проявил благородство, за что Кэтриона была ему благодарна, даже несмотря на то что этот человек вызывал у нее неуверенность. И все-таки он не бросил ее, хотя мог бы вернуться обратно. Гнев его был вполне оправдан. Какой мужчина не рассердился бы, если б ему в лицо сказали, что он бесчестен и невеликодушен? Но с другой стороны, как она могла ему доверять, если опыт учил обратному? В истории было немало примеров, показывающих со всей очевидностью, что «английское» часто являлось просто другим именем предательства. Он вез ее в Шотландию, обещал доставить в Эдинбург, очень вероятно, что спас ей жизнь. Все это вместе взятое делало невозможным удовлетворение ее желания. Лечь с этим мужчиной в постель выглядело бы расплатой за услуги; не мог же он не понимать, что подобные условия соглашения для нее неприемлемы?

Однако все эти рассуждения не могли подавить в ней желания. Оно жгло и глодало ее тело, подтачивало сердце.

Железный обод колеса наскочил на камень, и повозка накренилась.

— Расскажите мне о Флетчере, — сказала Кэтриона. — С чего ему вздумалось нападать на нас?

— Даже не представляю. Вообще-то у нас с ним давняя неприязнь. Мы встречались в Талавере в восемьсот девятом. — Доминик прищурился. — Португалия, Испания. На этих бесплодных землях Веллингтон наголову разбил армию Наполеона. Вы, конечно, знаете о кампании на полуострове?

— Знаю и про Португалию, и про Испанию. Вимейро и Сьюдад-Родриго. Их земля омыта кровью шотландских горцев.

— Тогда, в Талавере, мы пошли в атаку поздно вечером, но часовые оказались на месте, всю ночь они стреляли в нас вслепую, как в призраков. На рассвете бой продолжился, но уже при поддержке пушек. Грохот стоял невообразимый. Через два часа долина была усеяна трупами. Взошедшее солнце висело в небе как кровавая жаровня, раскаленное оружие обжигало нам руки, пот слепил глаза. Когда жара сделалась невыносимой, генералы договорились о передышке, чтобы дать обеим сторонам захоронить мертвых. На несколько часов французы и англичане сошлись у ручья: мы разговаривали, шутили, делились пищей...

— О, вы были очень великодушны, — сказала Кэтриона. — Помогать врагу...

— Почему нет? — Доминик удивленно взглянул на нее. — Между нами не было никакой личной вражды. Я пил вино с французским офицером, который потерял одну руку на войне. Мы говорили о его жене и детях, о Париже. Когда в одиннадцать объявили об окончании передышки, я пожал ему руку и пожелал благополучия. Я сделал это искренне. Через несколько часов я снова увидел его.

— И что же тогда произошло? — прервала Кэтриона затянувшуюся паузу.

— Офицер был ранен — пуля пробила его единственную руку, и он упал рядом со своей убитой лошадью. Он сдался одному из наших капитанов. — Голос Доминика сделался грустным, как будто ему было больно вспоминать. — Тот француз не представлял для нас никакой опасности, несчастный, убогий человек.

— Что было потом? — Кэтриона чувствовала, как ею овладевает ужас. — Скажите.

Лицо Доминика окаменело.

— Прежде чем я подоспел, наш капитан отнял у французского офицера саблю и... — Пони внезапно затоптался на месте, и Доминик прервал свой рассказ. — Извините, но я не вижу нужды пересказывать детали. Это была одна из самых бессмысленных вещей, которые я когда-либо видел. Она явилась прелюдией к нашей вражде с Джерроу Флетчером.

— О Дева Мария! — Кэтриона содрогнулась и обхватила себя руками. — Капитан Флетчер узнал, что вы все это видели?

— Да. И позже я даже обещал убить его за это. Веллингтон прослышал о ссоре и предупредил, чтобы мы не смели устраивать никаких поединков — железный герцог запрещал дуэли. Так как я был единственным свидетелем, Флетчер от всего отказался: дескать, я оговорил его, потому что имел на него зуб.

Кэтриона посмотрела на пони с красноватой шерсткой и развевающейся коричневой гривой, и у нее заныло сердце.

— Боже мой, какая жестокость! Вы не смогли ничего сделать?

— К сожалению. Веллингтон, конечно, знал, что у меня должны быть веские причины, но тем не менее...

— Ну а дальше? Ведь на этом дело не кончилось?

— После этого случая карьера Флетчера складывалась не лучшим образом. Видел ли он в этом мою вину или нет, не знаю. В разведке у нас была куча дел, поэтому я не сидел на месте. Наши пути пересекались не часто, но в одиннадцатом году, как раз перед отъездом в Россию, мы еще раз столкнулись. Я застал Флетчера на месте преступления — он насиловал испанскую женщину. Я избил его до полусмерти, прежде чем за меня это сделали его товарищи. Все они встали на мою сторону, и ни один из них не донес начальству.

Повозка быстро катилась дальше мимо зеленеющих полей; небо, голубое и чистое в утренние часы, постепенно затягивалось темными облаками. Поднимался ветер.

— Теперь Флетчер ненавидит вас? — спросила Кэтриона. Доминик засмеялся:

— А как вы думаете? Но с тех пор я его больше не видел, пока вчера он не объявился в Шервуде.

У Кэтрионы озноб пробежал по коже.

— Если он хотел с вами поквитаться, то почему так долго откладывал?

Доминик крепче натянул вожжи.

— Это я и сам хотел бы знать.

Деревенские пейзажи закончились, повозка выехала на главную дорогу и влилась в шумный поток экипажей, фургонов, телег и пешеходов — все они направлялись на юг, на Ноттингемскую ярмарку. Доминик подогнал повозку к телеге, в которой женщина везла большую корзину с сыром, и некоторое время они ехали рядом по тряской дороге. Кэтриона размышляла, пойдет ли им на пользу эта перемена обстановки. Может быть, Джерроу Флетчеру будет труднее обнаружить их в толпе? Доминик надеялся в Ноттингеме нанять экипаж, но удастся ли им достать лошадей или билеты в казенную карету? И не остановит ли их еще раньше насильник, истязавший и прикончивший калеку-француза, а теперь питающий лютую ненависть к майору Уиндхэму?

Наконец показался холм с примыкающим к нему замком и кучками домов на склонах. Повозка проехала через окраинный район Ноттингема и по многолюдным Кламбер-стрит и Смити-роу вместе со всеми направилась к рыночной площади. Ветер трепал ленты на шляпах женщин и гонял взад-вперед бумажный мусор на улицах.

— Сегодня здесь большая конная ярмарка, — сказала фермерша Доминику. От лучезарной улыбки щеки ее сморщились, как два печеных яблока. — И еще должны быть скачки, воздушные шары и акробаты. Это будет грандиозный праздник!