Доминик в задумчивости наблюдал за парящим орлом. Люди не хотят ничего, потому что у них есть эти горные вершины, реки с лососем, рябины, роняющие осенью свои красные ягоды, и цветущие на свободе дикие розы. Ну и, конечно, песня — нескончаемый контрапункт, это удивительное слияние человеческого голоса и щебета птиц, шума ветра в соснах. Шотландские женщины пели дома за работой, мужчины — в холмах, шагая за своими стадами. Музыка сопровождала шотландцев повсюду. Доминик помнил пронзительные звуки волынки, когда горцы шли в бой. Истощенные полки снова поднимались в атаку, едва трубы исторгали свой первый выдох. Вдохновленные родной мелодией, они были готовы сражаться до конца. И вот теперь ему открылось нечто, не поддающееся оценке обычными мерками. Эти люди платили деньги, чтобы в их деревни приезжали мастера танца, и находили счастье в поэзии, однако они не могли выбирать, как им жить. Помещики знать ничего не хотели об истинном богатстве их земли: отсюда и проистекало единственное требование, в выполнении которого действительно нуждалась миссис Фрезер, — безопасность ее дома, и это было как раз то, чего он не мог ей подарить.

Четыре дня они с Кэтрионой пытались отыскать следы Маргарет Макки. Пони оставались у миссис Фрезер, так как большинство здешних троп проще было одолеть пешком. Они исходили все холмы и долины, останавливались в каждой деревне и не переставали задавать вопросы. Ночевать им приходилось в амбарах, рабочих бараках и небольших пастушьих хибарах в горах, вблизи огромных летних пастбищ — и всюду их встречали радушие и гостеприимство. В шотландских семьях все старались помочь им добрыми советами, однако поиск так и не дал никаких результатов — миссис Макки с ребенком исчезли, будто растворились в тумане.

Хотя в гостях они с Кэтрионой всегда спали врозь, Доминик все эти четыре дня мечтал, что случай поможет им наконец предаться плотским утехам.

— Вы как-то сказали, что шотландцы не дорожат целомудрием, — заметил он сразу же, как только стало ясно, что им готовят отдельные постели.

Кэтриона быстро отвела глаза, как ребенок, уличенный в лукавстве.

— Все хорошо в разумных пределах. Я имела в виду только некоторое послабление для молодых людей: жених с невестой не всегда ждут свадьбы, если все уже решено, но открыто грешить в чужом доме — это совсем другое дело.

Черт подери, вот благородное самоограничение на все четыре дня!

В один из этих дней Доминик сидел среди небольшой россыпи валунов у водоема и наблюдал за Кэтрионой: ее синее платье было подоткнуто за пояс, чтобы не намок подол; из-под него выглядывали ее обнаженные голени, сильные, с тонкими лодыжками.

Тело Доминика медленно шевельнулось; он сделал глубокий вдох и отвел взгляд. Соблазнить ее было довольно легко: он мог бы обернуть ее своим пледом и отнести под рябины у водопада, а там положил бы ее на мох в тихий уголок, прикрытый папоротником, и позволил ей вести себя сообразно ее желанию. Однако теперь он хотел от нее подарка большего, чем только ее тело. Вероятно, ему придется начинать все сызнова, но он был готов пойти и на это.

Доминик откинулся на спину и опустил голову на мох посреди похожих на звездочки крошечных цветов. Всю сознательную жизнь ему без труда удавалось пользоваться благосклонностью женщин: он знал, как их обольщать, как вводить в искушение их тело, но не умел за ними ухаживать. Единственное, чего он не умел, так это завоевывать женскую душу. Хотя бесчисленное множество женщин признавались, что дарят ему свои сердца, по природе он никогда не был их соискателем, даже в отношениях с Генриеттой.

— О чем вы думаете? — спросила Кэтриона, приблизившись к нему.

— О вас, разумеется.

Она опустилась рядом; лучи солнца скользили по ее темным волосам, отбрасывающим тени на прозрачную кожу щеки.

— О, я понимаю. Тот дракон, без которого наше путешествие не было бы столь пикантным, опять исторгает пламя! А кроме этого?

— Ну, еще о Генриетте. Скажите, а вы часто вспоминаете своих погибших возлюбленных?

Кровь ударила Кэтрионе в лицо; ее горящий взор устремился в голубые горы.

— Когда вы внезапно вышли в этой одежде, я сразу подумала о них. И о вас тоже. Англичанин, носящий килт, — это в некоем смысле пародия.

— Неужели я так комичен?

— Нет, не то. Вам трудно понять.

— Расскажите мне о них, Кэтриона. О мужчинах, за которых вы могли выйти замуж.

Она притянула колени к груди.

— Что об этом рассказывать... Оба были красивые и галантные. Я легко потеряла сердце, как это бывает в юности. Ян Грант был первым. Я едва помню его. Высокий шатен. Он не вернулся с войны, вот и все. Уильям Уркхарт был вторым.

— Он вернулся?

В ее глазах отразилось голубое небо.

— Вернулся, непонятно каким чудом. Только сила воли не позволила ему рассыпаться на куски. В него попало пушечное ядро, и он лишился левой ноги и руки. Плотник смастерил ему приспособление, с помощью которого он кое-как добрался домой, но после того путешествия Уильям не вернулся ко мне, а лег под водопадом и принял смерть. Там я его и нашла. Он не хотел, чтобы я видела его калекой, а вернулся обратно потому, что хотел умереть на родине.

Доминик посмотрел на возвышающиеся пики гор. Невероятно! По-видимому, для горца не существует места, которое он любил бы так же сильно, как свои холмы. А вот ему одинаково безразлично, где лечь и умереть — в Испании, в России или во Франции.

— Мне очень жаль! — Он склонил голову. Кэтриона взглянула на него и улыбнулась.

— Не надо сожалений. Я оплакивала его смерть, печалилась за его мать. Он мне нравился, однако у меня не было к нему настоящих чувств. Уильям жил в большом каменном доме и был вполне подходящей парой. Я бы вышла за него замуж и в таком случае осталась бы жить здесь. До сих пор я никому в этом не признавалась.

Доминик удивился ее честности. Способен ли он так же ясно взглянуть на свои чувства?

— Печальная история. У многих женщин в этой проклятой войне бессмысленно погибли мужья, сыновья, любимые. Я понимаю их скорбь, и меня удручает напрасная смерть.

— Удручает? Когда-то я впадала в уныние, думая о смерти.

— А сейчас? Вы не боитесь смерти?

— Почему я должна ее бояться?

Кэтриона смотрела на север, вглядываясь в пики, опоясывающие ложбины внизу. Сохранившийся в них зимний снег лежал как драпировка из белого льна.

— Напрасно многие думают, что смерть приходит к нам как чужак!

— А как же она приходит?

— Я думаю, смерть — наш постоянный компаньон; она всегда с нами, со дня нашего рождения. Смерть молча танцует рядом, подобно нашим теням. Мы принимаем их за свое отражение; на первый взгляд это так и есть. Но однажды, если мы присмотримся получше, то заметим, что наша тень несет на плече косу. Она всегда с нами, эта угрюмая дама с косой. Когда ты осознаешь, кто она, то внезапно начинаешь ее бояться, однако потом убеждаешься, что это все та же тень, с которой ты играешь, как ребенок, заставляя ее то сокращаться, то удлиняться в меняющихся лучах дневного света. Вот почему меня не пугает смерть. Я оставляю страх для других вещей.

— Скорее всего вы боитесь страданий и печали...

— Да, если угодно.

— Вам будет нелегко оказаться оторванной от этих мест, этих гор и всего, что вам дорого. Что же будет, если мы не сможем найти Эндрю или доказать его права?

— Тогда Глен-Рейлэк опустеет, люди будут изгнаны со своих земель и вынуждены на кораблях бежать в Канаду. Я поеду с ними, и это меня пугает, но я боюсь, что без этих гор мое сердце умрет: мне не хватит мужества встретиться лицом к лицу с новой жизнью. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я достаточно честна с вами?

— Напротив, вы просто поразительно искренни.

— А что пугает вас, Доминик Уиндхэм? Ведь вы не боитесь умереть, не правда ли?

Умереть? Нет. Это его не страшило никогда. Зато теперь его пугала ее неистовая привязанность к этим местам. Он уже решил, что сможет увезти Кэтриону в Англию. Но почему не принять все как есть? Что, если посмотреть на это как на проходной эпизод, каких у него было так много? Почему не получить максимум удовольствия, пока есть такая возможность?

Нет, он стремился к той же честности, что и она, он хотел отблагодарить Кэтриону тем же подарком.

— Мы слишком легко говорим, что не боимся смерти, пока не сталкиваемся с ней на деле. Мужчины не обращают на нее внимания и отпускают в ее адрес мрачные шутки, а в момент реальной угрозы тело отчаянно хочет жить. — Он взял Кэтриону за руку. — Животный ужас, который тебя охватывает, как раз и помогает тебе уцелеть. Но есть вещи, которых я боюсь больше смерти.

— И что же это?

Кэтриона не отняла руку. Доминик посмотрел на ее кисть, сильную и гибкую.

— Замкнутое пространство. Я боюсь когда-нибудь снова оказаться запертым в подвале. Вы можете подумать, что это в некотором роде страх темноты. — Он засмеялся. — Нет, только замкнутой темноты. Это боязнь ограниченного пространства и никогда — темноты ночи. Так что теперь вы знаете мою слабость, Кэтриона Макноррин. Вы понимаете, какое оружие я дал вам против самого себя?

— И от этого страха вы взбираетесь на шпили?

— Среди прочих причин. В тот раз нужно было еще и выигрывать пари. — Доминик вытянулся на траве, прислушиваясь к жужжанию пчел и приносимому ветром шепоту далекого моря. Он погладил ее пальцы, один за другим, ощущая их силу. — Мы — несчастные создания, Кэтриона, и вы, и я, но мы найдем ребенка и докажем его права на наследство.

Доминик наблюдал за ней, но не мог ничего прочесть на ее лице. Кэтриона все еще держалась за его руку, будто его пустые обещания могли принести пользу, а сам он мог восстановить и вверить ей ее вселенную — светлую и невредимую, без угрожающего набега овец из южных долин. Вокруг было столько обмана, что у него все внутри переворачивалось. Разыскиваемый ими ребенок по сей день оставался для него не более чем именем. Маленький Эндрю был такой же химерой, как мертворожденное дитя.

Кэтриона вдруг повернула голову и отняла руку.

— Мы его не найдем, если няня сознательно его прячет. Нужно отправляться туда, где она сама сможет найти нас. Мы должны ехать в Глен-Рейлэк.

— Миссис Макки наверняка этого не сделает. Вы ведь тоже так думаете, верно? Тогда зачем ехать туда, где все под контролем Ратли?

На щеках у нее зажегся легкий румянец.

— Когда умер мой дядя, герцог оставил мне на год Дуначен с правом свободной аренды и помимо этого назначил содержание. В конце концов я кузина его внука и пока еще могу оставаться в замке как в своем собственном доме. Миссис Макки может отправить туда послание.

— Боже мой! — Доминик сел. — И после этого вы остаетесь приверженной своей идее? Предпочитаете прозябать в бедности, тогда как можете жить в Дуначене как леди?

Лицо ее сделалось сердитым, почти гневным.

— Вы думаете, я стану брать от него подачки, когда он собирается лишить всех людей моего клана их жилищ?

В эту ночь миссис Фрезер снова дала им приют, и, разумеется, они опять спали порознь: Кэтриона осталась в доме вместе с хозяйкой, а Доминику постелили в амбаре. Братья уехали по своим делам, связанным то ли со скотом, то ли с продажей виски, как сказала миссис Фрезер, — по-видимому, в деталях она была не слишком информирована.

Женщины улеглись в постели, а Доминик лег на сеновале, завернувшись в плед. Он лежал уставившись на стропила, ощущая рядом теплое дыхание коз. Это была не та темнота, которой он боялся. Усилием воли он сознательно вернул себя к тем парижским дням, когда его приковали цепями в погребе, вспомнил темноту и боль, а потом фейерверк света, бьющего в его расширившиеся глаза. Он не признавался никому, кроме Кэтрионы, какой страх он тогда пережил. В умозрительных рассуждениях смерть может показаться желанным другом, но намеренно причиняемая боль, ее ожидание и сознание собственной беспомощности перед ней плохо уживаются с философией.

Снаружи послышались какие-то звуки. Дверь распахнулась, и свет ударил ему в лицо. Мгновенно перевернувшись и выскочив из пучка лучей, Доминик бросился в проем к появившемуся мужчине и всем телом навалился ему на ноги. Тот упал, неловко раскинув руки; фонарь ударился об пол и погас.

— Майор! Это я, Алан Фрезер!

— Боже праведный! — Доминик подал Алану руку и помог ему встать на ноги. — Простите меня, дружище. Я уже наполовину уснул и плохо соображал.

— В таком случае я не хотел бы сражаться с вами, пока вы не проснулись. — Алан убрал потухший фонарь и зажег другой. — Вы нашли малыша?

Доминик покачал головой:

— Я уже начинаю думать, не приснился ли он мне. Охочусь за ребенком, которого никогда не видел.

— О нет, это не сон, но если тот мальчуган и вправду сын Сары и законный наследник Макноррина, вам следует поторопиться. У меня есть для вас малоприятные новости. Ратли уже отправил в Глен-Рейлэк предписание: туда назначен новый управляющий, и все жители лишаются аренды. Земля передается во владение пришельцам из южных долин.

— Выходит, изгнание уже началось? — отрывисто спросил Доминик.

— Нет, но оно начнется, как только прибудет управляющий. — Алан Фрезер посмотрел Доминику в лицо, и его голубые глаза потемнели от гнева и печали. — Я выясню его имя, майор. Я его достаточно хорошо запомнил.

— Проклятие! — Доминик сжал кулаки. — Человека, о котором вы говорите, я знаю. Нового управляющего Ратли зовут Джерроу Флетчер.

Алан кивнул:

— Значит, вы догадались. Что вы теперь собираетесь делать?

— Увезу Кэтриону в Инвернесс. Я не могу допустить, чтобы она видела, как он сожжет Глен-Рейлэк. Не говорите ей ничего, Алан, я прошу вас.

— Вы думаете, мы сможем уберечь ее от слухов? — Алан Фрезер недоверчиво поднял светлую бровь. — Тогда вы, наверное, лучше меня знаете, как обращаться с девушками!

— Как вы оцениваете ближайшую перспективу?

— Если люди не покинут Глен-Рейлэк по собственной воле, их принудят к этому. Джерроу Флетчер сделает это с наслаждением, хотя он не первый управляющий, кто собственноручно устраивает пожар. Но без него изгнание в любом случае не начнется.

— Значит, у нас еще есть немного времени.

— Я так думаю. У вас достаточно времени, чтобы поспать до конца ночи, а у меня — чтобы уехать с братьями.

Доминик проснулся от петушиного крика, вскочил и быстро зашагал к озеру. Он старался не думать о том, как отнесется к ужасному известию Кэтриона. В небе уже разлилась заря — в здешних краях рассветало очень рано, и в воздухе чувствовался легкий морозец. Густой иней лежал на траве как сахарная пудра. Бросив плед на траву, Доминик пошел вброд через темную воду, пока не скрылся с головой. Холодная вода обожгла ему кожу, а затем вытолкнула его на поверхность и распылила над ним радугу брызг. Снова прокричал петух, провозглашая начало дня, славя чистый воздух и горы. Это золотистое летнее утро существовало будто вне времени и пространства.

— Воображаю, каково здесь зимой, — вслух сказал Доминик, обращаясь к далеким вершинам. — Вероятно, довольно мрачно.

Ему показалось, что горы в ответ молча улыбнулись.

Он стал быстро грести к середине озера. «Помни! — говорил он себе. — Помни, кто ты! Все, что здесь происходит, — это лишь эпизод нереальной жизни, минутный шум на чужой сцене». Настоящая жизнь осталась в Лондоне, с его политическими клубами, театрами, научными собраниями.

Там распускались свежие ростки нового столетия, насыщающего мир вибрирующей энергией, в отличие от этих холмов, где царили покой и тишина. Но Доминик привык к большому городу, его толпе и суете — они стали частью его самого. С чего он решил, что влюблен в женщину, не желающую ничего, кроме этой земли? Зачем ему, черт побери, думать о чужом прошлом? И как можно жить в сельской глуши, подобно мошке, навечно замурованной в янтаре?

Он переплыл озеро и нагишом вышел из воды, а потом сел на камень и стал смотреть на возделанную часть долины, где стоял домик миссис Фрезер. Гурьба детишек побежала по дорожке и, задержавшись немного у крыльца, вспорхнула, как стайка воробьев, чтобы тут же помчаться к следующему фермерскому дому. Крошечные строения с жалкими пристройками, утопающие в зелени садов, издали казались цветными ракушками на дне зеленого моря. Кто бы мог подумать, что внутри этих хибар висели чистые занавески из ситца, прикрывающие полки с книгами! Кто бы предположил, что самым драгоценным подарком для пожилой леди была пара очков, позволяющих ей читать эти богатые коллекции!

Миссис Фрезер жила, довольствуясь тем, что Бог дал, она сама плела веревки и сбивала сливки в открытом ведре при помощи нехитрого приспособления. Доминик имел самое отдаленное представление о производстве молочных продуктов, но был уверен, что для получения масла теперь используется что-то более современное. В этом он не находил ничего удивительного — при неразвитой сети дорог девятнадцатый век только начинал проникать в шотландские горы. Если бы здешние фермеры внедрили у себя хоть часть новейших достижений, возможно, их земли не стали бы пускать под овечьи пастбища!

Господи, что за жестокие мысли! Доминик в отчаянии уронил голову на руки. Он влюбился в иностранку, но жить вместе с ней в чужом краю не мог так же, как она никогда не поехала бы в Англию. И все же хотя у них нет будущего, зато есть настоящее. Так почему по крайней мере не разделить его во всей полноте? Черт подери, зачем он выдумал эти ухаживания? Зачем, если заранее ясно, что она никогда не ответит тем же? Почему не дать ей то, что она хотела, — опытного любовника, который способен доставить ей физическое удовольствие и комфорт? Распутнику не привыкать к расставаниям. Он оставит ее в покое, когда она перестанет нуждаться в нем.

Стук копыт донесся до него через гладь озера, и он поднял голову. То, что предстало его глазам, напоминало кукольное представление: женщина в синем платье вывела из сарая лошадь и, вскочив в седло, галопом поскакала в долину. Через минуту она исчезла из виду. Миссис Фрезер, стоя в дверях, некоторое время наблюдала за ней, прежде чем зайти обратно в дом.

Доминик нырнул в воду и поплыл, с каждым гребком все больше сознавая, что не сможет догнать ее, так как не знает дороги, а миссис Фрезер на своем гэльском наречии ничего не сможет ему объяснить.

Ему казалось, что его легкие вот-вот лопнут от напряжения; руки и ноги обжигало как огнем. Наконец он выскочил из воды и, обернувшись пледом, побежал к дому. Миссис Фрезер открыла дверь и улыбнулась ему, показывая на каминную полку — там стояла дымящаяся овсянка, которую женщина сохранила для него горячей.

— Куда она уехала? — выкрикнул Доминик.

Миссис Фрезер, покачав головой, издала мягкий звук наподобие тихого проникновенного пения, каким обычно успокаивают ребенка или дурачка. Конечно, она не могла понять английских слов, а криком делу не поможешь. Тогда Доминик наклонился, взял в ладони обе ее руки и поцеловал их.

Затем он выбежал из дома и помчался в долину — туда, где только недавно скрылись дети. В конце концов он настиг их. Они стояли вокруг пожилого человека в черном костюме. Мужчина поднял голову, и при виде обнаженного влажного тела, не прикрытого ничем, кроме пледа, в глазах его вспыхнуло удивление.

— Вы говорите по-английски? — забыв поздороваться, вскричал Доминик.

—И по-латыни, и по-французски, сэр, — вежливо ответил незнакомец. — Я учитель здешней школы. Чем могу помочь?

— Мне нужно переговорить с миссис Фрезер. Мог бы кто-нибудь перевести для нее несколько фраз? Это не терпит отлагательства!

Учитель потрепал по голове одного из своих учеников.