Джо Аберкромби
Море Осколков
Трилогия: Полкороля; Полмира; Полвойны
Полкороля
(Перевод Николая Иванова)
Часть I
Черный престол
Большее благо
Лютый шторм бушевал той ночью, когда Ярви узнал, что он — король. Или, по крайней мере полкороля.
Такой ветер гетландцы звали «ищущим», ибо он отыскивал любую щель и скважину и, как бы люди ни подпитывали огонь, как бы ни жались друг к другу, нес мертвенный хлад Матери Моря всякому жилищу.
Ветер терзал ставни узких окон матери Гундринг, и даже окованная железом дверь стучала о порог. Ветер дразнил пламя в очаге — пламя злобно плевалось и трещало, пририсовывало когти теням висевших повсюду сухих трав, мерцало на корне, который мать Гундринг подняла шишковатыми пальцами.
— А это?
С виду — обычный комок грязи, но Ярви выучил этот урок.
— Корневище черного языка.
— И для чего, мой принц, служителю брать его в руки?
— Служитель надеется, что брать его не придется. Его отвар без вкуса и цвета, но это — самый смертельный яд.
Мать Гундринг отбросила корень.
— Порою служитель обязан браться за темные и опасные вещи.
— Служители обязаны стремиться к меньшему злу, — сказал Ярви.
— И отмерять наибольшее благо. Верно. Пять ответов из пяти. — Один одобрительный кивок матери Гундринг, и Ярви зарделся от гордости. Одобрение служителя Гетланда не так легко заработать.
— На испытании загадки будут попроще.
— На испытании. — Ярви встревоженно потер скрюченную кисть сухой руки большим пальцем здоровой.
— Вы его пройдете.
— Откуда вам знать?
— Это долг служителя: сомневаться во всем…
— …но всегда выражать уверенность, — закончил он за нее.
— Ну вот! Вас-то я знаю. — Это правда. Лучше ее его не знал никто, даже родная семья. Особенно родная семья. — У меня еще не было столь сообразительного ученика. Вы пройдете с первого раза.
— И перестану быть принцем Ярви. — При этой мысли он почувствовал лишь облегчение. — У меня не будет ни семьи, ни наследных прав.
— Вы станете братом Ярви, а вашей семьей станет община служителей. — Огонь высветил у глаз матери Гундринг морщинки улыбки. — Вашим наследством станут травы и книги и тихое слово. Вы будете давать советы и помнить, врачевать и говорить правду, познавать тайные пути и на всех наречиях торить дорогу для Отче Мира. Как пыталась поступать я. Это — самое доблестное из занятий, какую б чушь ни горланили на боевой площадке мускулистые олухи.
— Поди не прими всерьез этих мускулистых олухов, когда ты тоже там, на площадке.
— Хе. — Она покатала языком по небу и сплюнула в огонь. — После испытания вам придется на нее выходить лишь затем, чтобы перевязывать разбитые головы, если у них не заладится тренировка. Однажды вы примете мой посох. — Она кивнула на приставленный к стене заостренный прут из эльфийского металла, с поверхностью, покрытой выпуклостями и впадинками. — Однажды вы сядете у Черного престола, и вас назовут отцом Ярви.
— Отцом Ярви. — Он поерзал на табурете при этой мысли. — Мне не хватает мудрости. — Он хотел сказать «не хватает храбрости», но ему не хватило храбрости это произнести.
— Мудрости учатся, мой принц.
Он вытянул к свету свою левую, ту самую, руку.
— А как же руки? Их обучить вы готовы?
— Вам не хватает руки, но боги наградили вас дарами ценнее.
Он усмехнулся.
— Вы про мой чудный певчий голосок?
— А хоть бы и так? И скорый ум, и способность к сопереживанию, и силу. Силу, благодаря которой человек обретает величие — не короля, но служителя. Отче Мир прикоснулся к вам, Ярви. Запомните накрепко: сильных много, мудрых — единицы.
— Теперь ясно, почему лучшие решения служителей проходят через женские руки.
— И, как правило, лучший чай. — Гундринг отхлебнула из чаши, которую он приносил ей каждый вечер, и снова одобрительно кивнула. — Но вот и еще один ваш великий дар — заваривать превосходный чай.
— Неслыханный подвиг. А когда я из принца превращусь в служителя, вы будете меньше мне льстить?
— Вам достанется столько лести, сколько заслужите. А за все остальное — моим башмаком по заднице.
Ярви вздохнул.
— Над кое-чем перемены не властны.
— Теперь за историю. — Мать Гундринг выдвинула с полки одну из книг, с золоченого переплета подмигнули красные и зеленые камни.
— Сейчас? Мне вставать с Матерью Солнцем, кормить ваших голубей. Я собирался немного поспать, прежде…
— Я позволю вам спать, когда пройдете испытание.
— Не позволите же.
— Вы правы, не позволю. — Она лизнула палец и начала перелистывать, захрустели древние страницы. — Скажите, принц, на сколько частей эльфы разбили Бога?
— Четыре сотни и девять. Четыре сотни Малых богов, шесть Высоких богов, первого мужчину, первую женщину и Смерть, что сторожит Последнюю дверь. Но разве тема эта впору служителю, а не прядильщику молитв?
Мать Гундринг поцокала языком:
— Служителю впору любое знание, ибо обуздать возможно лишь познанное. Назовите шесть Высоких богов.
— Матерь Море и Отче Твердь, Матерь Солнце и Отче Месяц, Матерь Война и…
Грохнув, дверь распахнулась настежь, и ветер-искатель ворвался в покои. Огненные завитки в очаге встрепенулись, так же как Ярви, и заплясали, озаряя бликами сотню и сотню пузырьков и склянок на полках. Фигура входящего запнулась о порог, задевая охапки сухих растений, закачавшихся, словно висельники.
Это был Одем, дядя Ярви. Мокрые от дождя волосы липли к его бледному лицу, и одышливо вздымалась грудь. Широко распахнув глаза, он уставился на Ярви и открыл рот — но не издал ни звука. Тут и без дара сопереживания ясно, что его сгибает гнет тяжкой вести.
— Что такое? — сорванно каркнул Ярви, страх сдавил его горло.
Дядя упал на колени, руками в несвежую солому. Он склонил голову и тихо, хрипло выговорил два слова:
— Мой государь.
Вот так Ярви узнал, что его отца и брата не стало.
Долг
Они вовсе не выглядели мертвенно.
Только очень бледно — на двух холодных каменных возвышениях, в холодном зале, в натянутых по локти саванах, у обоих на груди блистали мечи. Ярви все ждал, что брат вот-вот скривит во сне губы. Что отец распахнет глаза и окинет его знакомым презрительным взглядом. Но нет. Больше ни тот, ни другой так делать не будут.
Смерть раскрыла перед ними Последнюю дверь — из ее притвора не выходят обратно.
— Как это случилось? — с порога заговорила мать. Голос ее, как всегда, не дрогнул.
— Их предали, о королева, — прошептал дядя Одем.
— Я больше не королева.
— Конечно… прости, Лайтлин.
Ярви вытянул руку и мягко дотронулся до отцовского плеча. Холодное. Интересно, когда в последний раз он прикасался к отцу? Хоть раз прикасался? Он почти наизусть запомнил последний их разговор. Несколько месяцев тому назад.
Мужчина сечет косой и рубит секирой, говорил отец. Мужчина налегает на весла и вяжет тугие узлы. А главное — мужчина носит щит. Мужчина держит строй. Мужчина встает бок о бок со своим соплечником. Разве мужчина тот, кто ни на что из этого не способен?
Я не просил себе полруки, сказал тогда Ярви, как обычно стоя на полосе выжженной земли в битве между стыдом и яростью.
А я не просил себе полсына.
А теперь король Атрик был мертв, и его королевский венец, ужатый кузнецами в короткий срок, тяжело давил Ярви на лоб. Куда тяжелее, чем полагалось тонкому золотому ободку.
— Я спрашиваю, как они умерли? — повторила мать.
— Они отправились обсуждать мировую с Гром-гиль-Гормом.
— С проклятыми ванстерцами мириться нельзя, — пробасил Хурик, Избранный Щит матери.
— Мы обязаны свершить месть, — произнесла мать.
Дядя попытался развеять бурю.
— Вначале идут дни скорби. Верховный король запретил объявлять войну, пока…
— Месть! — Ее голос кромсал, как битое стекло. — Скорую, словно молния, жгучую, словно пламя.
Ярви украдкой взглянул на тело брата. Вот кто и скор, и жгуч, вернее — был прежде. Толстошеий, крепко сбитый — у него уже пробивалась темная, как у отца, борода. Не похож на Ярви всем, чем только можно. Брат любил его… скорее всего. Любовью с кулаками, где протянутая рука дружбы обычно предвещала оплеуху. Так любят того, кто обречен вечно пред тобой ползать.
— Месть, — рыкнул Хурик. — Ванстерцы нам заплатят сполна.
— Да провались пропадом эти ванстерцы! — воскликнула мать. — Надо принудить к послушанию наших. Надо показать им, что юный король тверд, как железо. А когда они с радостью покорятся, вот тогда и горюй, пусть хоть Матерь Море разольется от слез.
Дядя тяжело вздохнул.
— Стало быть, месть. Лайтлин, а он-то — готов? Он же не воин…
— Готов — не готов, а сражаться будет! — отрезала мать. Рядом с Ярви люди нисколько не стеснялись его обсуждать — будто он не только искалечен, а и оглох. Его внезапный приход к власти, похоже, никого не вылечил от этой привычки. — Начинайте приготовления к большому набегу.