Дом номер четыре, Авеню

27 июня 1976 года

Все улицы в нашем городке носят названия деревьев, и мы с Тилли, выйдя из зальной церкви, направились по аллее, отделявшей Платановую от Кедровой. По обе стороны от нас было развешено на просушку белье. Растянутое, точно паруса, над безлюдными садиками, оно томилось в ожидании хотя бы слабого дуновения ветерка, и, пока мы проходили мимо, капли воды звучно шлепались на бетонные плиты дорожки.

Тогда мы еще не знали, что даже много лет спустя люди будут вспоминать это лето, что каждый особенно жаркий день будут сравнивать с этим. А те, кто пережил это пекло, будут лишь качать головой и улыбаться, услышав от других жалобы на слишком высокие температуры. То было лето освобождения. Лето хопперов [Хоппер — резиновый шар с ручками, которые позволяют сидеть на нем или прыгать, но не падать.] и «Танцующей королевы» [«Танцующая королева» — песня ансамбля «АББА».], лето, когда Долли Партон [Долли Партон (р. 1946) — американская кантри-певица и киноактриса.] умоляла Джолин [«Джолин» — песня, автором и исполнителем которой является Долли Партон.] не отбирать у нее возлюбленного; все мы смотрели на поверхность Марса и чувствовали себя такими маленькими. Мы по очереди мылись в ванне в одной и той же воде, чайник заполняли лишь наполовину, а воду в туалете разрешалось спускать лишь в тех случаях, которые миссис Мортон деликатно называла «особыми». Проблема заключалась вот в чем: все домочадцы сразу понимали, когда у тебя имел место «особый случай», и это как-то смущало. Миссис Мортон объявила, что пора прекратить игры с ведрами и шлангами во дворе; мало того, она вошла в группу добровольцев, докладывающих о соседях, которые осмеливались поливать садики по ночам, в темноте. (Сама миссис Мортон использовала для поливки лишь воду, оставшуюся после стирки, что не возбранялось.) «Все наладится, если мы будем действовать дружно и слаженно» — так она говорила. Но я знала, что это неправда, потому как в отличие от всех пожелтевших газонов травка у дома мистера Форбса была подозрительно ярко-зеленой.

Я слышала за спиной голосок Тилли. Он барабанной дробью отскакивал от выбеленных солнцем деревянных плашек штакетника, что тянулся по обе стороны от тропинки.

— Что ты думаешь? — спрашивала она.

Она все это время, с Соснового переулка, возвращалась к словам мистера Кризи, пытаясь сформировать какое-то мнение.

— Думаю, мистер и миссис Форбс как-то замешаны в этом деле, — выпалила я в ответ.

Она догнала меня, мелко перебирая ногами, прежде чем я успела договорить.

— Ты что же, думаешь, ее убили именно они?

— Думаю, они убили ее все вместе.

— Что-то не очень они похожи на убийц, — буркнула она. — Мама считает этих Форбсов слишком старомодными.

— Нет, они вполне современные. — Я нашла палку и начала водить ею по штакетнику. — У них даже сифон имеется.

Вообще мама Тилли всех считала старомодными. У нее были длинные модные серьги, она пила кампари и носила одежду из марлевки или газа. В холодную погоду она надевала несколько слоев этой одежды, отчего становилась похожей на кокон.

— Мама говорит, мистер и миссис Форбс очень любопытные.

— Ну, уж кому, как не ей, знать, — согласилась я.

Все задние двери в домах были открыты для проветривания, до нас доносился запах теста и противней. Даже при температуре под девяносто градусов на плитах варилась брюссельская капуста, соус капал и образовывал лужицы на полных тарелках с едой.

— Ненавижу воскресенья, — пробормотала я.

— Почему? — Тилли тоже подняла палку и принялась водить ею по штакетнику следом за мной.

Сама Тилли ничего не ненавидела.

— Просто это день перед понедельником, — ответила я. — И он всегда какой-то пустой.

— Скоро каникулы. Целых шесть недель у нас будут одни воскресенья.

— Знаю. — Палка словно вбивала мою тоску в дерево.

— И что мы с тобой будем делать на каникулах?

Мы дошли до конца изгороди, и аллея погрузилась в тишину.

— Еще не решила, — ответила я и выпустила палку из руки.

Мы шли по Лаймовой улице, от подошв сандалий отскакивала щебенка и весело разлеталась во все стороны. Я подняла голову, но солнечный свет отражался от машин и оконных стекол и слепил глаза. Я сощурилась и попробовала снова.

Тилли ничего не заметила, а вот я сразу же увидела их. Целую стайку девушек в униформах, рекламирующих автомобили «Ауди» с полным приводом, — блеск на губах, руки засунуты в карманы расклешенных джинсов. Девушки стояли напротив, на углу, и не отличались ничем таким особенным, ну разве что были старше на несколько лет. Я заметила, как они оценивают наше присутствие, измеряют на глаз расстояние на тротуаре, зашарканном подошвами и с прилипшими к нему комочками жвачки. Они были для меня закладками в книге на еще не прочитанной странице, и мне не терпелось раскрыть эту книгу и поскорее прочесть.

Я знала их всех. Хоть наши жизни соприкасались лишь краешками, наблюдала за ними, и лица их были знакомы, как моя собственная физиономия. Я старалась уловить в них хотя бы искорку узнавания, но напрасно. Даже когда посылала им взглядом молчаливый сигнал. Даже когда замедлила шаг и почти остановилась. Тилли шла впереди, расстояние между нами увеличивалось, а многозначительные взгляды девиц, казалось, прожигали мне спину. Я не знала, куда деть руки, а потому обхватила ими себя за талию и пыталась ступать как можно тише.

Тилли поджидала меня на углу.

— Ну, что будем делать? — спросила она.

— Не знаю.

— Может, к тебе зайдем?

— Ну… можно.

— Чего это ты так разговариваешь?

— Сама не понимаю. — Я расцепила руки.

Тилли улыбнулась, я улыбнулась в ответ, хотя по-прежнему ощущала тревогу.

— Погоди, — сказала я подруге. Стащила с ее головы непромокаемую шапочку и нацепила на себя.

Она тут же звонко расхохоталась и потянулась забрать назад шапочку.

— Некоторые люди вообще не носят никаких шапок и шляп, Грейси, — сказала она. — Им они просто не к лицу. Так что отдай.

И вот мы взялись за руки и зашагали к дому. Шли мимо одинаковых лужаек, мимо похожих, словно начертанных под копирку линий чужих жизней, мимо длинных рядов домиков с террасами, которые, будто наручники, соединяли совсем случайных и не подходящих друг другу людей.

И я все пыталась разобраться в этом.

Когда мы пришли домой, мама чистила картошку и разговаривала с Джимми Янгом [Джимми Янг (1948–2005) — американский боксер, выступавший в тяжелом весе.]. Он пристроился в рамке на полочке у нее над головой, и она кивала и улыбалась ему, наполняя раковину картофельными очистками.

— Что-то долго тебя не было.

Я не совсем понимала, с кем она говорит, со мной или с Джимми Янгом.

— Мы были в церкви, — ответила я.

— Ну и как? Понравилось?

— Не очень.

— Вот и славно, — заметила она и выловила очередную картофелину из грязных очистков.

Тилли с трудом сдерживала смех, он так и клокотал у нее под джемпером.

— А где папа? — Я достала из холодильника два сырных треугольничка и высыпала на тарелку пакетик чипсов «Кваверс».

— Пошел за газетой, — ответила мама и еще энергичнее принялась за картошку. — Скоро вернется.

— В паб пошел, — прошептала я на ухо Тилли.

Затем развернула сырный треугольник, а Тилли сняла свою непромокаемую шапочку. И мы принялись слушать «Братство людей» [«Братство людей» — британская поп-группа, победившая на конкурсе «Евровидение» в 1976 г.] и наблюдать за тем, как моя мама расправляется с картошкой.

Под музыку «Сбереги все поцелуи для меня» мы с Тилли принялись делать танцевальные движения руками.

— А ты веришь в Бога? — спросила я маму, когда пластинка закончилась.

— Верю ли я в Бога? — Движения ее замедлились, мама уставилась в потолок.

Я никак не могла понять, почему все смотрят вверх, когда я задаю этот вопрос. Точно ждут, что Бог вдруг явится в облаках и подскажет им правильный ответ. Если так, то в данном случае Бог подвел маму, и мы все еще ждали от нее ответа, когда через заднюю дверь в кухню вошел отец без всякой газеты и с отражением пребывания в баре «Британский легион» в глазах.

Он сразу обнял мать, облепил ее, точно простыня.

— Как поживает моя красавица женушка? — спросил он.

— Теперь не до этих глупостей, Дерек, — ответила мама. И утопила в кастрюле еще одну картофелину.

— И две мои любимые девочки? — пробормотал он. И взъерошил нам волосы, что было ошибкой с его стороны, потому как у Тилли и у меня не того рода волосы, которые можно успешно взъерошить. У меня слишком блондинистые и своевольные, а у Тилли слишком плотные кудряшки.

— Останешься с нами на ленч, Тилли? — спросил отец.

Говоря это, он склонился над ней и снова потрепал по кудряшкам. Когда Тилли заходила к нам, он превращался в родителя из мультфильмов. Видимо, старался заполнить пустоту в жизни Тилли, которой по-настоящему никогда не существовало, а своим поведением лишь достигал обратного эффекта, напоминал девочке о пустоте.

Тилли собралась было ответить, но он уже сунулся в холодильник.

— Видел Тощего Брайана в «Легионе», — обратился он к маме. — Догадайся, что он мне сказал.

Мама молчала.

— Эта старуха, что живет в самом конце Шелковичного проезда, ну, ты ее знаешь?

Мама кивнула картофельным очисткам.

— Так вот, в прошлый понедельник ее нашли мертвой.

— Она была совсем старенькая, Дерек.

— Суть в том, — заметил папа, доставая из холодильника плавленый сырок и разворачивая, — что вроде бы тело пролежало там целую неделю и никто ничего не заметил.