Я крепко обняла брата за шею.

Он со смехом выпутался из моих объятий и спросил, написала ли я в университет. Когда я призналась, что нет, не написала, Родя вытащил из своей сумки чернила, перо и бумагу.

— Я так и думал, — сказал он. — Хорошо, давай вместе его напишем.

И мы, сидя прямо на красном ковре перед ярко горящим камином, сочинили это письмо. Уснувшая было во мне надежда ожила и раздулась, словно воздушный шарик.

Затем пролетели две блаженные недели, в течение которых я в основном была предоставлена самой себе — занималась книжным магазином, следила за доставкой мебели Донии, проверяла, чтобы эту мебель расставили в коттедже именно так, как хотелось моей мачехе.

А по вечерам, закончив с делами, я уходила в лес — так, чтобы меня не смогли заметить из дома. Но все-таки и не слишком далеко, потому что еще не так хорошо знала дорогу назад. Меня словно магнитом тянуло в лес. С этим лесом мое сердце связывала какая-то невидимая нить. А еще я постоянно думала о белом волке — не к нему ли был привязан второй кончик той самой нити? Я никак не могла забыть взгляд волка — такой осмысленный, понимающий, внимательный…

Вечером накануне дня, который отец и Дония наметили для переезда в новый дом, я снова оказалась в лесу. На этот раз я ушла дальше обычного. На полянке рос узловатый древний вяз со скрюченными, но все еще покрытыми листьями ветвями. Я присела под ним, чтобы слегка передохнуть. Когда я подняла голову, волк уже был на краю полянки, всего лишь шагах в десяти от меня. Его янтарные глаза светились, переливались золотистыми искорками, легкий ветерок шевелил белоснежные кончики шерсти. Слегка подволакивая заднюю лапу, волк подошел ближе, и теперь я чувствовала его запах — смесь горького дикого меда, густой травы и мокрой земли.

Как и прежде, совсем близко волк ко мне не подходил. Просто стоял и смотрел на меня.

— Кто ты? — прошептала я, и волк шевельнул ушами, услышав мой голос. Мне очень хотелось протянуть руку и погрузить ее, как тогда, в детстве, в густую мягкую шерсть. Но я сдержала свой порыв и оставалась неподвижной.

Лес быстро погружался в серебристую синеву сумерек. Откуда-то издалека долетел крик совы, послышался шум крыльев в сгущающейся темноте.

Волк склонил свою голову, словно приветствовал королеву, а затем вильнул хвостом и исчез в лесу, оставив меня онемело смотреть ему вслед.

Домой я возвратилась уже затемно. Звезды скрылись за деревьями и толстым слоем облаков, поэтому мне не удалось рассмотреть вьющийся над трубою дым.

Глава 4

Мой отец и Дония появились дома раньше, чем собирались, а вскоре следом за ними прикатила грохочущая телега с пианино.

— Свадебный подарок от твоего отца! — пояснила мне сияющая Дония, пока два могучих грузчика втаскивали пианино в дом.

Я была потрясена. Я не могла поверить, что отец смог позволить себе купить такой дорогой инструмент. Пианино заняло почти половину нашей маленькой гостиной, и оказалось очень красивой вещью — резные ножки, пюпитр, а на внутренней стороне крышки — яркая картина, изображающая летящих по голубому небу ангелов.

Дония немедленно уселась за пианино и начала играть, а я едва сдерживала себя, чтобы не фыркать — если моя мачеха и умела когда-то играть, то теперь начисто забыла, как это делается.

Когда Дония окончательно запуталась в клавишах, не в силах отыскать нужную ноту, отец подмигнул мне. Я с радостью подумала о том, что ближайшие несколько дней проведу в книжном магазине и не буду слышать этот концерт.

После переезда отца и Донии в коттедж Родя тоже постепенно перестал там бывать, зато часто заглядывал в книжный магазин и интересовался, не пришел ли мне ответ из университета. Он извинялся за то, что у него не хватает времени ходить в коттедж. А потом, в один из тех дней, когда быстроногая весна уже убегала, уступая свое место лету, брат признался мне, смущенно опустив голову:

— Знаешь, Эхо, я терпеть не могу эту женщину.

— Ну, не настолько уж она плохая, — рассмеялась я.

— Лгунья, — указал на меня пальцем брат, отчего я засмеялась еще громче, не в силах отрицать правды.

Проводить вечера в коттедже становилось все сложнее и для меня. Дония оказалась великолепной кухаркой, но очень уж любила готовить из самых дорогих и лучших продуктов, а я постоянно — но безуспешно — пыталась уговорить ее покупать что-нибудь подешевле.

В тех редких случаях, когда отца и Донии не было дома, я подсаживалась к пианино и понемногу осваивала его. Самостоятельно выучила одну из пьес, с которой никак не могла сладить Дония, а затем совершила большую ошибку, сыграв ее как-то вечером после ужина для своего отца.

В нескольких нотах я ошиблась, однако в целом, по-моему, получилось очень даже здорово. Мне показалось, что отец остался мной доволен. А вот Дония буквально взбесилась.

— Что-то не припоминаю, чтобы я разрешала тебе прикасаться к инструменту! — Она подбежала к пианино и яростно захлопнула крышку над клавишами. Я едва успела убрать свои пальцы, чтобы она их не прищемила.

Сидя на вращающемся круглом стульчике, я постаралась успокоиться и не дать своей ненависти вырваться наружу.

— Простите, мачеха, — миролюбиво сказала я. — Вы так любите музыку… Я думала, вам приятно будет узнать, что я стремлюсь походить на вас.

Мой отец поднялся на ноги и подошел к нам:

— Дония, дорогая, по-моему, нет ничего плохого в том, что Эхо пробует научиться играть на фортепиано. Я думаю даже, что ты могла бы позаниматься с ней?

— Об этом и речи быть не может! — вспыхнула мачеха. — Ты слышал, как она запиналась и путалась в нотах? Слышал? У нее мозгов не хватит музыкой заниматься!

Я встала с крутящегося стульчика, направилась к двери и сказала, обернувшись возле нее.

— Я не буду учиться музыке. Это будет намного приятнее, чем слышать вашу бездарную игру.

Затем я поднялась в свою комнату, открыла статью о том, как следует обрабатывать и забинтовывать раны, и читала до тех пор, пока моя свеча не догорела дотла. И сколько бы ни стучал в мою дверь отец, сколько бы ни требовал, чтобы я вышла и извинилась, я ему не открыла.

Спустя несколько недель чувство вины все же заставило меня попросить прощения у Донии. Она в ответ лишь фыркнула и сказала, чтобы я никогда больше не прикасалась к ее вещам без спроса.

А пианино после этого в основном стояло без дела, собирая на себе пыль.

А спустя еще несколько недель начали приходить письма от отцовских кредиторов. В основном они поступали на адрес нашего книжного магазина, но некоторые доставлялись и в коттедж. Поначалу я не поняла, что это не обычные счета и уведомления, но потом разобралась. От отца требуют, чтобы он выплатил, причем немедленно, какие-то немыслимые суммы денег. При этом одни кредиторы угрожали ему огромными штрафами, другие — тюрьмой. Я пыталась поговорить об этом с отцом, но он только отмахивался от меня и повторял, что это все ерунда и кредиторы раздувают шум из ничего.

Но однажды утром я зашла в подсобку магазина, чтобы убрать туда несколько книг, и застала своего отца в тот момент, когда он вытаскивал спрятанную под половицами шкатулку с мамиными драгоценностями. Шкатулка была почти пуста, если не считать одного кольца с изумрудом и золотого ожерелья.

Отец виновато опустил голову и беззвучно заплакал. Желая утешить его, я опустилась рядом на колени, обняла за дрожащие плечи.

— Мы разорены, Эхо, — сказал он, когда немного успокоился и уже снова мог говорить. — Разорены полностью и бесповоротно.

— Это из-за новой мебели, да? И из-за пианино?

— Из-за дома. Я думал, что смогу справиться с платежами, и, наверное, даже смог бы, если бы наши дела шли немного лучше, но… — он тяжело вздохнул. — Мне просто хотелось, чтобы твоя мачеха была счастлива, и я взял в долг больше денег, чем смогу когда-либо вернуть.

— А что мы можем сделать?

— Вот, — отец достал из шкатулки кольцо и ожерелье. — Продадим ожерелье. Но это… — он протянул мне кольцо. — Я всегда хотел, чтобы это кольцо было твоим.

Я прикусила губу и осторожно надела кольцо себе на палец.

— Родя рассказал мне про университет, — добавил отец, сжимая мои руки в своих огромных ладонях. — Я думаю, это просто замечательно. Я горжусь тобой, Эхо.

— Но они мне пока что не ответили.

— Еще ответят, вот увидишь. Я знаю, что все будет хорошо.

Я обняла отца, поцеловала его в щеку и негромко спросила:

— Скажи, сколько ты на самом деле задолжал?

— Любовь моя, нам придется продать пианино, — сообщил Донии отец, когда мы сидели за ужином.

— Должны? Продать? — У мачехи задрожал подбородок.

Я стиснула зубы, запрещая себе напоминать о том, что она неделями не прикасалась к инструменту.

— Да, должны, — отец потянулся через стол и взял Донию за руку. — А еще какое-то время нам придется пожить намного скромнее, чем мы привыкли. Прости меня, моя дорогая, я не должен был покупать больше, чем мог бы заплатить.

— Конечно, ты не должен был, — шумно захлюпала носом мачеха.