Я вскрикнула и бросилась за письмом, которое Дония неожиданно уронила в огонь.
Затем она схватила меня за руки и держала так, что я была вынуждена наблюдать за тем, как потрескивает бумага, чернея, скручиваясь и превращаясь в пепел.
— Ты же не думала, что я позволю тебе поступить в университет? — спокойно сказала Дония. — Ведь даже если бы тебе удалось наскрести где-нибудь денег, чтобы оплатить учебу, им достаточно будет одного взгляда на твое чудовищное лицо. Они сразу отправят тебя обратно в канаву, где тебе и место.
Какое-то время я в оцепенении молчала, устремив на нее пустой взгляд, прежде чем выдохнуть в ответ.
— Единственное настоящее чудовище здесь — это вы.
Не сказав больше ни слова, я схватила со стола зажженную керосиновую лампу, свой заплечный мешок, сдернула с настенного крюка меховую накидку и выбежала в непроглядную студеную ночь.
Глава 5
Я брела по лесу, и зажженная лампа тихо позвякивала, покачиваясь на своей проволочной ручке и ударяясь о мое колено. Мокрый снег прилипал к лицу. Было холодно, но среди деревьев по крайней мере не было резкого пронизывающего ветра. Я продолжала свой путь, пытаясь справиться с закипающим гневом, с готовыми пролиться слезами и опустошающим, ослепляющим ощущением собственной беспомощности. В моей голове снова и снова прокручивалась картина — горящее письмо из университета. Белый бумажный лист темнеет, скручивается, превращается в пепел, и звучат, бесконечно повторяясь, слова Донии:
«…им достаточно будет одного взгляда на твое чудовищное лицо, и они сразу отправят тебя обратно в канаву, где тебе и место…
Одного взгляда на твое чудовищное лицо…
Одного взгляда…»
А что, если она права? С чего я, собственно, решила, что университет отличается от нашего маленького городка? Не было там для меня места. А если мой отец действительно пропал, то и нигде для меня теперь места не было. Оставаться с Донией я больше не могла ни на минуту, становиться бременем для Роди тоже не хотела. У брата должна быть своя собственная, свободная жизнь.
Так я бесцельно брела по лесу. Мысли в голове носились по кругу, словно змеи, что заглатывают собственные хвосты — мысли, полные отчаяния и ненависти к самой себе. Горела в руке лампа, падал снег, который не могли задержать даже частые ветви деревьев. Пространство вокруг оставалось безжизненным и скованным жутким холодом.
А затем моя лампа замигала и погасла — закончился керосин.
Я остановилась, внезапно осознав бессмысленность своих действий. Пытаясь справиться с нарастающей паникой, я порылась в заплечном мешке и выудила оттуда завалявшуюся среди книг свечу и коробок спичек. Вставив свечу внутрь лампы, я зажгла ее — стекло защищало огонек от снега и ветра. Затем я развернулась, в надежде выйти из леса по своим собственным следам, но их уже замело снегом. Я не знала, куда мне идти, и пошла наугад, понимая, что могу теперь блуждать по кругу или вообще уйти вглубь непролазной чащи.
Но нужно было двигаться, потому что, стоя на месте, я очень скоро окоченела бы окончательно. И я шла вперед, не чувствуя онемевших от холода рук и ног, со страхом наблюдая за тем, как быстро уменьшается горящий за стеклом лампы огарок свечи. Сугробы доходили мне до колен, но я упрямо продолжала продираться сквозь них, понимая, что надежда у меня остается только до тех пор, пока я еще двигаюсь.
А стоит ли тебе жить вообще? — издевательски прошептал притаившийся в глубине моего сознания голос.
Один взгляд на твое чудовищное лицо…
Я вытерла выступившие на глазах слезы и стала думать о своем отце, о Роде и о белом волке, наблюдавшем за мной сквозь летнюю листву. Нет, я не сдамся. Пока, во всяком случае.
Снег слепил глаза, забивался под воротник, но я продолжала идти. Затем догорела свеча, и я выбросила ставшую ненужной лампу в снег. Теперь у меня остался лишь неполный коробок спичек. Я начала зажигать их одну за другой, пытаясь увидеть хотя бы что-нибудь вокруг себя в этих коротеньких вспышках оранжевого света.
Спички стремительно заканчивались, и я стала зажигать их все реже, только когда от навалившейся со всех сторон тьмы начинала кружиться голова, и возникло чувство, что я ни шагу не смогу больше сделать без драгоценной искорки света.
А потом осталась одна, последняя спичка. Я прижала ее к своей груди, продолжая медленно, на ощупь переставлять ноги. Нащупала правой рукой ствол дерева, сделала еще шаг вперед и внезапно почувствовала, что вышла на открытое пространство — яростно загудел вокруг меня ветер, которому не мешали больше деревья, еще гуще повалил снег. Я замерла на несколько секунд, удивляясь чуду, которое вывело меня из леса. С того места, где я оказалась, нашего дома видно не было. Скорее всего, он остался где-то в стороне.
Дрожащими пальцами я зажгла последнюю спичку и ахнула. Нет, я не вышла из леса, но оказалась на просторной лесной поляне. Буквально в трех шагах от меня в снегу лежал человек. Я сразу узнала его рюкзак и куртку.
Это был мой отец.
Я вскрикнула и бросилась к нему, утопая в сугробах. Спичка догорела, но это было уже не важно. Добравшись до отца, я опустилась рядом с ним на колени, коснулась его шеи, пытаясь отыскать пульс. Пульс у отца был, пусть слабенький, но устойчивый.
— Папа, — выдохнула я. — О, папа, я нашла тебя.
И я крепко обняла его.
— Тебе нужен свет, — внезапно раздался чей-то грубый, странно звучащий голос. — В его рюкзаке есть фонарь.
— Кто там? — спросила я, вскинув голову.
— Зажги фонарь, и сама увидишь.
Была ли я ошеломлена? Да. Но страха при этом совершенно не испытывала. Радость от того, что мой отец нашелся и он жив, затмевала собой все остальное. Повинуясь загадочному голосу, я покопалась в отцовском рюкзаке, и действительно нашла там и спички, и фонарь — тяжелый, до краев заправленный керосином. Сидя на корточках, я зажгла его и подняла над головой.
Среди деревьев стоял белый волк. Его шерсть сливалась со снегом, ярко горели огромные янтарные глаза. Волк приблизился ко мне, и я до боли сжала впившуюся в ладонь металлическую ручку фонаря.
— У нас мало времени, — сказал волк, остановившись всего в одном шаге от меня.
Я вскрикнула и выронила фонарь. Каждая клеточка моего тела кричала мне: «Беги! Беги!» Как волк мог говорить со мной?
Но я не могла бросить своего отца.
— Послушай, ты пожалеешь, если лишишься света, — хрипло сказал волк. — Подними фонарь.
Я подхватила упавший в снег фонарь — к счастью, керосин не успел вылиться — и сжала его в своей дрожащей от волнения и испуга руке.
«Должно быть, я засыпаю в лесу и вскоре замерзну до смерти, — подумала я. — Тогда все становится понятно — говорящий волк, найденный в снегу отец. Это всего лишь призраки, сотворенные моим умирающим сознанием».
Дыхание вырывалось из ноздрей волка белыми облачками пара.
— Я не сон, и твой отец тоже, — словно прочитав мои мысли, сказал он, подойдя еще на шаг ближе. — Но у нас совсем мало времени.
Я схватила отца за руку, стараясь не впадать в панику из-за голубоватого оттенка, который приняла его кожа. Помассировала, как могла, его пальцы.
— Кто ты? — прошептала я, обращаясь к волку. — Почему ты здесь, и что тебе нужно?
— Я пришел, чтобы спросить тебя кое о чем, — ответил волк. — О том, чего не сохранила моя память или о чем не осмеливался спросить до сих пор.
Господи, до чего же холодно! Я приложила ухо к отцовской груди — послушать, как бьется его сердце, и бьется ли оно вообще. Звук был очень слабым. На меня с новой силой накатил страх.
— Ты должна отвечать быстро, — сказал волк. — Я не думаю, что мне вновь удастся прийти. Во всяком случае, этим путем. Ведь это ее лес, и ей не понравится, если я его покину.
Я взглянула на волка, совершенно не понимая, о чем он говорит. В голове у меня была лишь одна мысль — о том, что нужно как можно скорее согреть отца.
— Чего ты хочешь от меня? — спросила я.
— Обещания.
— Что именно я должна тебе обещать?
— Обещай, что пойдешь через этот лес ко мне домой, и останешься там со мной на год.
— Зачем мне все это? — дрожащим голосом спросила я.
— Затем, что если ты это сделаешь, я спасу твоего отца и благополучно отправлю его домой. Он был заперт в этом лесу несколько недель. Даже месяцев, быть может. Если бы не я, твой отец давно был бы мертв, или, что еще хуже, оказался в ее власти.
У меня кружилась голова, и думала я только о том, что моего отца необходимо как можно скорее согреть.
— Не понимаю тебя, — сказала я волку.
— У тебя есть возможность спасти его, — ответил он. — Выбирай: или ты идешь со мной, или он умрет.
Кожа на лице отца стремительно приобретала темный оттенок. Пульс, который я чувствовала кончиками своих пальцев, стал неровным и лихорадочным. Что-то горячее вздрогнуло у меня в груди — наверное, сердце. Выбор… У меня, по сути, не было никакого выбора.
— Я найду способ вернуться к тебе, папа, — произнесла я, целуя отца в холодный лоб. — Найду дорогу назад.
Я заставила себя подняться на ноги и твердо сказала, глядя волку прямо в его янтарные глаза.