Всю ночь я крепко прижималась к Юрию, это давало мне ощущение безопасности и стабильности. Заснуть я не могла и, глядя в окно, наблюдала, как с приближением утра чарующая тьма звездного неба тает и как оно расцветает новыми красками. Эти новые цвета были совершенно другими, но они были прекрасны.

Глава 3

Новое видение

Прилетев домой и едва успев войти в свой съемный домик в каньоне Беверли Глен [Беверли Глен — район Лос-Анджелеса, ограниченный бульваром Сансет на юге и дорогой Малхолланд Драйв на севере.], я сразу позвонила в Нью-Йорк.

— Привет, — переводя дыхание и выпутываясь из ремней многочисленных сумок, проговорила я. — Я жду Бориса Гребенщикова.

Четыре года я ждала приезда Бориса в мой родной город, четыре года представляла, как повезу его вверх по Малхолланд [Малхолланд Драйв — дорога на восточном склоне горной гряды Санта-Моника. С Малхолланд Драйв открывается великолепный вид на Лос-Анджелес. Дорога увековечена одноименным фильмом режиссера Дэвида Линча (2001).] и промчу по Родео-драйв [Родео-драйв — улица в Беверли-Хиллз, одна из самых знаменитых и фешенебельных улиц Лос-Анджелеса.]. В России он уже пользовался огромной популярностью, а теперь вот-вот должна была исполниться и его мечта записаться на Западе. В кармане у него была месячная виза в Америку, в первую очередь он летел в Нью-Йорк, но должен был добраться и до Города Ангелов.

Борис стал первым из моих друзей, чья нога ступила на американскую землю. И хотя от работы над его американским альбомом я была отстранена, на моем отношении к нему это нисколько не сказалось, и больше всего на свете мне хотелось увидеть его реакцию на страну, о которой он мечтал всю жизнь. Он так много знал об Америке и ее культуре, много больше других, и мне ужасно хотелось увидеть, насколько реальная страна будет соответствовать сложившемуся у него в голове представлению. Я знала, что ему виделись огромные пространства, голубое небо, обрамленные глубокими лесами и желтыми пустынями города, в которых жили любимые им поэты, писатели и философы: Аллен Гинзберг, Джек Керуак, Ричард Бах [Ричард Бах (род. 1936) — американский писатель и философ, по первой специальности военный летчик. Всемирную известность, а в СССР культовый статус среди контркультурной молодежи, приобрел благодаря повести-притчи «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» (Jonathan Livingston Seagull), опубликованной в русском переводе в журнале «Иностранная литература» в 1974 году. В начале 1980-х годов близкий друг и соратник Гребенщикова, лидер группы «Зоопарк» Майк Науменко перевел на русский язык повесть Баха «Иллюзии, или Приключения вынужденного Мессии» (Illusions: The Adventures of a Reluctant Messiah).] и Роберт Хайнлайн [Роберт Хайнлайн (1907–1988) — американский писатель-фантаст и философ, наряду с Айзеком Азимовым и Артуром Кларком один из «Большой тройки» писателей-фантастов. Хайнлайн оказал большое влияние на формирование контркультурной концепции «Мир как миф», разработанной им в основополагающем труде «Число зверя» (1980).]. Он впитал в себя бесчисленное количество информации из западных музыкальных журналов, попадавших к нему в руки то ли по каналам черного рынка, то ли привозимых в Ленинград западными друзьями. Он прекрасно знал западный рок и слушал множество групп, о которых большинство американцев не имели ни малейшего понятия. И вот, наконец, он увидит страну, из которой появилось все то, о чем он так много читал и так много слышал.

Мне, наверное, не стоило удивляться, когда я вдруг узнала, что советские власти потеряли какие-то документы Бориса на выезд. А он еще даже не вылетел! Как они могли тормозить Бориса как раз в то время, когда Горбачёв был в Вашингтоне на своем вот уже третьем саммите с Рейганом?! Ну, наверное, в точном соответствии с пословицей «кот из дома, мыши в пляс». Мышами, затеявшими свою зловещую игру, в данном случае была старая гвардия Политбюро и ЦК КПСС — твердокаменные аппаратчики прежней закалки, изо всех сил старавшиеся удержать как можно больше земли, уходящей у них из-под ног под влиянием освежающей весны горбачевской гласности. Один из них — министр культуры Захаров — по-прежнему яростно и публично хаял рок-н-ролл. Тот самый Захаров — со злобным оскалом матерый волк, которому в апреле 1987 года я отправляла телексы о концертах Боуи в Москве и о пожертвовании фирмой Yamaha Ленинградскому рок-клубу инструментов и музыкального оборудования на 25 тысяч долларов. Тот самый Захаров, который полностью игнорировал не только меня, но и конгрессмена Энтони Бейленсона, писавшего ему о моих визовых проблемах. Советские чиновники были старые сторожевые псы, и новых приемов у них в арсенале не было. При необходимости они вновь извлекали из загашника старые трюки с визами и паспортами, а любые попытки побороть их подрывную деятельность сталкивались с непробиваемым «Радио Тишина». Не случайно, наверное, и свой американский альбом Борис назвал Radio Silence.

— Джо! — радостно закричал он, когда я наконец увидела его на фоне лос-анджелесских пальм. — Я уже и не чаял когда бы то ни было выехать из России!

— Так что же случилось? — нетерпеливо спросила я, едва выбравшись из его объятий.

— Ну, надо сказать, я с самого начала не питал особых надежд на то, что меня выпустят. Я уже был в Москве, полностью готовый к поездке, когда мне вдруг говорят, что мои документы потеряны. Ну что ж, я всего лишь пожал плечами и подумал: о’кей, обратно в Ленинград, обратно к музыке.

Я чуть было не расхохоталась, услышав обычное для Бориса дзенское отношение к жизни. Он был как глыба на дне океана, непоколебимый в своем теплом и уверенном спокойствии, несмотря на бушующий вокруг и у него над головой шторм.

— Хотела бы я иметь твое самообладание, — говорю я. — У меня бы точно крыша поехала.

— У тебя она и так поехала, — с ехидной улыбкой ответил он.

В Нью-Йорке у Бориса уже была короткая встреча с главой компании CBS Уолтером Етникоффом [Уолтер Етникофф (род. 1933) с 1975 по 1990 год был президентом и генеральным директором компании CBS Records International. // Есть ли дорога, которая нас опять соединит? // Приходи, приходи, неважно когда // Я жду своего последнего шанса (фр.).], а в Лос-Анджелес он приехал говорить с Дэйвом Стюартом о продюсировании своего альбома [Дэйв Стюарт (род. 1952) — британский музыкант и композитор, сооснователь и участник вместе с Энни Леннокс дуэта Eurythmics. Именно Стюарт после долгих поисков и колебаний был выбран в качестве продюсера американского альбома БГ Radio Silence.]. Для меня сам факт того, что я вижу его здесь, на моей половинке Земли, был из области совершенной фантастики. Сам он все происходящее вокруг воспринимал с присущим ему спокойствием и уравновешенностью, но и по сей день мне хотелось бы знать, как чувствует себя человек, безвылазно проживший 34 года в России и вдруг оказавшийся в окружении того, о чем он мечтал всю жизнь.

Я повезла его в Guitar Center Hollywood — крупнейший и самый знаменитый в Лос-Анджелесе гитарный магазин — и смотрела, как с горящими от возбуждения глазами он рассматривает сотни висящих по стенам гитар. Инструменты и аппаратура были постоянным предметом жалоб и стенаний русских рок-музыкантов, а здесь их было столько, что хватило бы на целый год концертов. Затем мы отправились в супермаркет Gelson’s в Беверли-Хиллз, где у матери была расчетная карта, и я велела ему покупать все, что ему захочется. Он удивленно бродил вдоль рядов свежих овощей и фруктов, не только сезонных, но и привезенных со всего мира, а потом застрял в нерешительности, пытаясь сделать выбор между двенадцатью сортами яблок. А разнообразие сортов кофе и вовсе повергло его в замешательство. Я никогда не видела его таким — настолько выбитым из колеи и своей привычной зоны комфорта. Этот человек, без малейших колебаний противостоящий своему собственному государству, создающий в подпольных условиях музыку, пробуждавшую в молодежи чувство протеста, оказался вдруг сражен открывшимся у него перед глазами огромным выбором кофе. Если я, приезжая в Россию, считала безумием, что кофе у тебя может быть только одного сорта, то он искренне не мог понять, зачем в магазине иметь выбор из сотни сортов.

— Людям не нужен такой выбор, — бормотал он, помешивая слитые в один пластиковый стаканчик три разных сорта кофе. — Как можно заниматься музыкой, если целый день стоишь в магазине и думаешь, что же выбрать из всего этого многообразия?

Наблюдая за его растерянностью, я поняла, насколько смешна и абсурдна каждая из этих двух крайностей. Да, я благодарна тому, что у меня есть выбор, но должен ли он на самом деле быть таким безграничным? Любые фрукты и овощи, доступные круглый год, — в этой привычной с детства картине мне теперь виделось что-то неестественное, а изобилие стало казаться признаком ненасытного чревоугодия.

По Лос-Анджелесу я возила Бориса в своей спортивной Toyota Supra. Я до сих пор не могу удержаться от смеха, вспоминая, как, сидя рядом со мной на пассажирском сиденье, он побелевшими от страха пальцами впивался в поручень, пока я носилась по безумным изгибам бульвара Сансет под грохочущую из динамиков музыку. Почти никто из моих русских друзей не мог позволить себе иметь автомобиль, и искусство вождения для большинства из них, в том числе и для Бориса, было тогда еще чуждым.

«Садись за руль», — сказала мне мать, когда мне было 14, и мы с нею должны были куда-то ехать. В Америке права получаешь в 16 лет после примерно полугода обучения теории и практике. Безо всяких лишних вопросов я взяла у матери ключи и села за руль. Вождение давалось мне легко, оно было у меня в крови, как неотъемлемая часть повседневной жизни. В 16, когда мать готова была купить мне мою первую подержанную машину, я выбрала двухместную спортивную модель с ручным переключением передач и своим личным номером, на котором вместо цифр красовались лишь гордые слова Speedy Jo [Speedy Jo (англ.) — «Скоростная Джо».]. Когда я была в ударе, то носилась на своем автомобиле как бешеная, и неудивительно, что Борис реально испугался. Никогда, даже перед полкой с кофе, я не видела его таким напряженным.

На следующий день Борис улетел в Нью-Йорк, и еще через пару дней я к нему там присоединилась. Мне повезло — я присутствовала при его знакомстве с Боуи. Лишившись дара речи, я стояла рядом с двумя своими героями, как братья-близнецы похожими друг на друга.

— Давайте я вас сфотографирую, — сказала я, доставая фотоаппарат-полароид. От волнения руки у меня тряслись — перед моими глазами были два человека, служившие самым большим вдохновением всей моей жизни.

— Как Джоанна скажет, — шутливо согласился Боуи. Со мной он всегда был дружелюбен, будто мы с ним добрые старые друзья.

Я не могла долго оставаться в Нью-Йорке — в Лос-Анджелесе должна была открыться выставка привезенных мною из Ленинграда картин друзей-художников. А через пару дней Борис позвонил и рассказал мне, что я пропустила.