— Это гей-бар?

— Нет, это клуб офицеров Вест-Пойнта. Ты хочешь выпить или нет? — Он показал на бутылку текилы за своей спиной и взял низкий стакан.

Я порылась в сумочке и достала пятидесятидолларовую купюру.

— Давай всю, — посмотрев на бутылку, я нахмурилась. — Держу пари, Шекспир никогда не имел кота.

— Кто нагадил тебе в душу? — спросил бармен.

Прищурившись, я посмотрела на него.

— Ты не гей.

— Конечно гей.

— Если бы ты был геем, то скорее всего понравился бы мне. Как это было с… — Я посмотрела на увлеченную пару рядом, потом на бармена и пожала плечами. Он покраснел, потом отдал мне деньги, и я запихнула их обратно в кошелек.

— Кто сказал, что нельзя купить себе друга? — пробормотала я.

Через три часа я осталась в баре одна, не считая Семерки. Бармен называл себя так с прошлого августа, когда решил избавиться от всего, к чему обязывало имя Нейл. «Семерка» не несет абсолютно никакого скрытого смысла, сказал он мне, и именно это ему нравилось.

— Может, надо было выбрать «Шестерку», — заметила я, когда бутылка текилы опустела. — Тогда можно было менять на «Девятку».

Семерка как раз закончил складывать стаканы.

— Все. Тебе хватит.

— Он называл меня Бриллиантом, — вспомнила я, и этого было достаточно, чтобы расплакаться.

Бриллиант — это просто камень, подвергшийся влиянию высокой температуры и огромного давления. Исключительные вещи всегда прячутся там, куда никто и не думает взглянуть.

Но Кемпбелл взглянул. А потом бросил, напомнив мне, что увиденное не стоило его времени и усилий.

— У меня тоже когда-то были розовые волосы, — сказала я Семерке.

— А у меня когда-то была нормальная работа, — ответил он.

— И что случилось?

Он пожал плечами.

— Я выкрасил волосы в розовый цвет. А с тобой что случилось?

— А я отрастила свой цвет.

Семерка вытер стойку, на которую я нечаянно разлила текилу.

— Никто не ценит того, что есть, — произнес он.

Анна сидела за кухонным столом одна с большой миской хлопьев. Она широко открыла глаза, увидев своего отца со мной, но больше никак не отреагировала.

— Ночью был пожар, да? — спросила она, шумно вздохнув.

Брайан пересек кухню и обнял ее.

— Да, сильный.

— Поджигатель?

— Вряд ли. Он поджигает пустые здания, а там был ребенок.

— Которого ты спас, — угадала Анна.

— Точно. — Он посмотрел на меня. — Я хотел отвезти Джулию в больницу. Поедешь с нами?

Она посмотрела в миску.

— Не знаю.

— Эй! — Брайан поднял ее подбородок. — Никто не собирается запрещать тебе видеться с Кейт.

— Но никто особенно и не обрадуется, увидев меня там, — сказала она.

Позвонил телефон, и Брайан снял трубку, послушал кого-то, а потом улыбнулся.

— Отлично. Отлично. Конечно, я приеду. — Он передал трубку Анне. — Мама хочет с тобой поговорить.

Затем извинился и пошел переодеваться.

Поколебавшись, Анна взяла трубку. Она ссутулилась, пытаясь создать кусочек личного пространства.

— Алло? — И тут же обрадованно спросила: — В самом деле? Правда?

Спустя некоторое время она повесила трубку. Села, взяла еще ложку хлопьев и оттолкнула тарелку.

— Это мама звонила? — поинтересовалась я, садясь напротив.

— Да. Кейт пришла в себя, — ответила Анна.

— Это хорошая новость.

— Наверное.

Я оперлась локтями на стол.

— А почему это может быть плохой новостью?

Но Анна не ответила.

— Она спросила, где я была.

— Мама?

— Кейт.

— Ты разговаривала с ней о своем судебном иске, Анна?

Не обращая на меня внимания, она взяла коробку с хлопьями и начала обрывать пластиковую обертку.

— Несвежие, — сказала она. — Всегда остается воздух или плохо запечатывают коробку.

— Кто-нибудь сказал Кейт о том, что происходит?

Анна прижала коробку, пытаясь закрыть ее, как показано на картинке, но у нее не получалось.

— Мне ведь эти хлопья даже не нравятся.

Когда она сделала вторую попытку, коробка выпала из рук, и все содержимое рассыпалось по полу.

— Черт! — она залезла под стол, пытаясь собрать хлопья руками.

Я тоже опустилась на пол рядом с Анной и наблюдала, как она ссыпает хлопья в коробку. На меня она не смотрела.

— Мы купим для Кейт еще, когда она вернется домой, — осторожно заметила я.

Анна остановилась и взглянула на меня. Без обычной замкнутости она выглядела совсем девчонкой.

— Джулия, а если она меня ненавидит?

Я убрала прядь волос с ее лица.

— А если нет?

— Вывод такой, — рассуждал Семерка вчера. — Мы никогда не влюбляемся в тех, в кого нужно.

Я посмотрела на него, достаточно заинтригованная, чтобы собраться с силами и отлепить лицо от барной стойки.

— Я не одна такая?

— Нет, черт возьми. — Он отодвинул в сторону чистые стаканы. — Ну, подумай: Ромео и Джульетта пошли против системы, и видишь, чем это закончилось? Супермен влюбился в Луизу Лейн, хотя ему, конечно, больше подходит Женщина-Кошка. Доусон и Джои [Герои известного сериала.] — продолжать? Не говоря уже о Чарли Брауне [Герой комиксов и мультфильмов.] и рыжеволосой малышке.

— А ты? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Я уже сказал. Это происходит со всеми. — Он облокотился о барную стойку и был теперь так близко, что я видела темные корни его розовых волос. — Мою ошибку звали Липа.

— Я бы тоже ушла от того, у кого вместо имени название дерева, — посочувствовала я. — Парень или девушка?

Но ухмыльнулся.

— Этого я не скажу.

— Ну и чем же она тебе не подошла?

Семерка вздохнул.

— Ну, она…

— Ага! Ты сказал она!

Он закатил глаза.

— Да, детектив Джулия. Из-за тебя меня отсюда выгонят. Довольна?

— Не особенно.

— Я отправил Липу обратно в Новую Зеландию. У нее закончилась рабочая виза. Нужно было либо прощаться, либо жениться.

— И что с ней было не так?

— Абсолютно ничего, — признался Семерка. — Она убирала, как домовой. Никогда не позволяла мне мыть посуду, слушала все, что я хотел сказать. Она была ураганом в постели и была без ума от меня. Веришь или нет, но я был для нее единственным. Просто все это было на девяносто восемь процентов.

— А еще два?

— Знаешь, — он начал переставлять чистые стаканы на дальний конец стойки. — Чего-то не хватало. Я не понимал, чего именно, но не хватало. Если рассматривать отношения как живой организм, то одно дело, когда отсутствующие два процента — ноготь мизинца. Но когда их не хватает в сердце — это совсем другое. — Он повернулся ко мне. — Я не плакал, когда она садилась в самолет. Мы прожили вместе четыре года. А когда она уходила, я ничего не чувствовал.

— А у меня другая проблема, — поделилась я с ним. — У моих отношений было сердце, но не было тела, в котором жить.

— И что случилось потом?

— А что еще могло случиться? Оно разбилось.

Самое смешное: Кемпбелла притягивало ко мне, потому что я не была похожа ни на кого в школе Виллера. А меня тянуло к Кемпбеллу, потому что мне очень хотелось как-то привязаться к этому месту. Я знаю, что о нас судачили, его друзья пытались понять, почему Кемпбелл тратит свое время на такую, как я. Не сомневаюсь, они думали, что меня просто ничего не стоит затащить в постель.

Но мы этого не делали. После школы мы встречались на кладбище. Иногда разговаривали друг с другом стихами. Однажды мы даже попробовали разговаривать без буквы «с». Мы сидели спиной друг к другу и пытались прочитать мысли, притворяясь ясновидящими, будто он владел моим разумом, а я — его.

Я любила его запах, когда он наклонялся, чтобы лучше слышать меня, — запах нагретого солнцем помидора или высыхающего мыла на капоте машины. Я любила ощущать его руку на своей спине. Я любила.

— А что, если бы мы это сделали? — спросила я однажды вечером, оторвавшись от его губ.

Он лежал на спине, глядя, как луна качается в гамаке из звезд. Одна его рука была отброшена за голову, а другой он прижимал меня к себе.

— Что сделали?

Я не ответила. Просто поднялась на локте и поцеловала его таким долгим поцелуем, что, казалось, земля под ним поддалась.

— А-а, — прохрипел он. — Это.

— Ты когда-нибудь пробовал?

Он только улыбнулся. Я подумала, что, скорее всего, он спал с Маффи, Баффи или Паффи, или со всеми тремя сразу в раздевалке бейсбольной команды. Или после вечеринки у кого-то дома, когда от обоих пахло папиным бурбоном. Мне было интересно, почему тогда он не пытается переспать со мной. И я решила тогда, что причина в том, что я не Маффи, Баффи или Паффи, а Джулия Романо, которая недостаточно хороша.

— Ты не хочешь? — спросила я.

Это был один из тех моментов, когда я знала, что мы разговариваем не о том, о чем нужно. Я никогда раньше не переходила этот мост между словом и делом и, не зная, что сказать, прижала руку к его брюкам. Он отодвинулся.

— Бриллиант, — проговорил он, — я не хочу, чтобы ты думала, будто я здесь только поэтому.

Если вы встретите одинокого человека, не слушайте, что он вам говорит. Он один не потому, что ему так нравится, а потому, что пытался влиться в мир, но люди его все время разочаровывали.

— Тогда почему ты здесь?

— Потому что ты знаешь наизусть весь «Американский пирог», — ответил Кемпбелл. — Потому что, когда ты улыбаешься, виден твой кривоватый зуб. — Он посмотрел на меня долгим взглядом. — Потому что ты не такая, как все.

— Ты любишь меня? — прошептала я.

— А разве я не это только что сказал?

В этот раз, когда я начала расстегивать пуговицы на его джинсах, он не отодвинулся. Он был таким горячим в моих ладонях, что я подумала, останется ожог. В отличие от меня, Кемпбелл знал, что нужно делать. Он целовал, скользил, толкал, разрывал меня на части. Потом остановился.

— Ты не говорила, что ты девственница, — проговорил он.

— Ты не спрашивал.

Но он понял. Он задрожал и начал двигаться внутри меня — поэзия рук и ног. Я вытянулась и схватилась руками за надгробный камень, и высеченные на нем слова все еще стоят у меня перед глазами: «Нора Дин, родилась 1832, умерла 1838».

— Бриллиант, — прошептал он, когда все закончилось. — Я думал…

— Я знаю, что ты думал. — Как это бывает, когда ты отдаешься кому-то, он открывает тебя и видит, что получил не тот подарок, которого ожидал, но ему все равно приходится улыбаться, кивать и благодарить тебя?

Во всех моих неудачах в отношениях с мужчинами виноват Кемпбелл. Стыдно признаться, но, кроме него, у меня было только три с половиной мужчины, ни с одним из них я не стала более опытной.

— Хочешь, угадаю, — сказал Семерка вчера. — Первый хотел с твоей помощью забыть прежнюю любовь, а второй был женат.

— Откуда ты знаешь?

Он рассмеялся.

— Потому что ты — типичный случай.

Я окунула мизинец в свой мартини. Из-за обмана зрения палец казался сломанным и кривым.

— Еще один был из клуба, инструктор по виндсерфингу.

— Этот, наверное, был стоящим.

— Он был очень красивым, — ответила я. — А член размером с маленькую сосиску.

— Да ну!

— На самом деле я вообще ничего не чувствовала.

Семерка ухмыльнулся.

— Так это и была половинка?

Я стала красной как рак.

— Нет, был еще один парень. Я не знаю, как его зовут, — призналась я. — Я проснулась под ним после ночи вроде этой.

— Ты — жертва сексуальных крушений, — медленно проговорил Семерка.

Но это было не совсем так. Крушение — это случайность. А я бы прыгнула под колеса грузовика. Я бы даже привязала себя к паровозу. Какая-то часть меня верила, что появится супермен, но для начала нужно, чтобы жертва заслуживала спасения.

Кейт Фитцджеральд уже была привидением. Ее кожа стала прозрачной, а волосы такими светлыми, что сливались с подушкой.

— Как дела, детка? — пробормотал Брайан и наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб.

— Думаю, Богатырские Игры придется пропустить, — пошутила она.

Анна топталась у двери рядом со мной. Сара протянула ей руку. Анна только этого и ждала и влезла на матрац Кейт, а я отметила про себя этот маленький жест матери. Потом Сара увидела на пороге меня.

— Брайан, что она тут делает?

Я ждала, что Брайан объяснит, но он, похоже, не собирался ничего говорить. Поэтому я нацепила улыбку и сделала шаг вперед.

— Я узнала, что Кейт сегодня лучше, и подумала, что могу с ней поговорить.

Кейт приподнялась на локтях.

— Вы кто?

Я ожидала, что Сара начнет нападать на меня, но заговорила Анна.

— Я не думаю, что это удачная идея, — произнесла она, хотя знала, что именно поэтому я и приехала. — Я имею в виду, что Кейт все еще слаба.

Мне понадобилась секунда, чтобы понять: в жизни Анны каждый, кто что-либо говорил, становился на сторону Кейт. И она делает все возможное, чтобы удержать меня на своей стороне.

— Вы знаете, Анна права, — поспешно вмешалась Сара. — Кейт только пришла в себя.

Я положила руку на плечо Кейт.

— Не беспокойся. — Потом повернулась к ее матери. — Как я понимаю, это вы хотели, чтобы слушание…

Сара перебила меня:

— Мисс Романо, мы можем поговорить в коридоре?

Мы вышли, и Сара подождала, пока медсестра с подносом в руках пройдет мимо нас.

— Я знаю, что вы обо мне думаете, — начала она.

— Миссис Фитцджеральд…

Она покачала головой.

— Вы на стороне Анны. Так и должно быть. Я была когда-то адвокатом и прекрасно понимаю. Это ваша работа, и вам нужно понять, почему мы стали такими, как есть. — Она потерла лоб. — Мое дело — заботиться о своих дочерях. Одна из них очень больна, а другая очень несчастна. Может, я еще чего-то не понимаю, но… Я знаю, что Кейт не поправится быстрее, если узнает, что вы пришли, потому что Анна не забрала свой иск. Поэтому я прошу вас не говорить ей об этом. Пожалуйста.

Я медленно кивнула, и Сара повернулась, чтобы идти к палате Кейт. Взявшись за дверную ручку, она заколебалась.

— Я люблю их обеих, — сказала она. И это уравнение мне предстояло решить.

Я сказала Семерке, что настоящая любовь — это преступление.

— Только до восемнадцати, — ответил он, закрывая кассовый аппарат.

К этому времени барная стойка стала частью меня, вторым телом, поддерживающим первое.

— Из-за тебя у кого-то останавливается дыхание, — продолжала я, размахивая пустой бутылкой из-под ликера. — Ты отбираешь у кого-то способность сказать хоть слово. Ты крадешь сердце.

Он помахал передо мной полотенцем.

— Любой судья отправил бы это дело в мусорную корзину.

— Тебя бы это не удивило.

Семерка расправил полотенце, чтобы вытереть стойку.

— Ну ладно. Может, это и тянет на мелкое преступление.

Я прижалась щекой к холодной влажной поверхности.

— Нет. Для жертвы это удар на всю жизнь.

Брайан и Сара повели Анну в кафе, оставив меня наедине со сгорающей от любопытства Кейт. Думаю, что можно посчитать по пальцам, когда ее мать осознанно становилась на чью-либо еще сторону. Я объяснила, что помогаю семье принять некоторые решения, касающиеся здоровья.

— Вы из комитета по вопросам медицинской этики? — угадывала Кейт. — Или из юридической службы больницы? Вы похожи на адвоката.

— А как выглядят адвокаты?

— Как доктора, когда не хотят говорить о результатах твоих анализов.

Я придвинула стул.

— Что ж, рада слышать, что тебе уже лучше.

— Да, мне сегодня лучше, чем вчера, — ответила Кейт. — Вчера от лекарств я бы перепутала Оззи и Шерон Осборн с Оззи и Харриет из музыкальной комедии.

— Ты знаешь, каково на сегодня состояние твоего здоровья? Кейт кивнула.

— После пересадки костного мозга не произошло отторжения трансплантата, что, с одной стороны, хорошо, потому что это ударило по лейкемии, но, с другой стороны, появились проблемы с кожей и органами. Врачи давали мне стероиды и циклоспорин, и это помогло контролировать ситуацию. Но в то же время посадило мне почки, и проблему нужно решить в течение месяца. Это всегда так: как только заделаешь одну дырку в плотине, тут же появляется другая. Во мне все время что-то разваливается.

Она говорила спокойно, будто я спросила ее о погоде или о больничном меню. Я могла бы поинтересоваться, разговаривала ли она с нефрологом о пересадке почки или как она чувствует себя после такого множества болезненных процедур. Именно этого Кейт от меня и ждала. Вероятно, потому мой следующий вопрос был совсем другим.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

— Никто никогда меня об этом не спрашивал. — Она внимательно посмотрела на меня. — А почему вы думаете, что я вырасту?

— А почему ты считаешь, что не вырастешь? Разве не для этого ты делаешь все процедуры?

Когда я уже было решила, что она не ответит, Кейт заговорила.

— Я всегда хотела стать балериной. — Ее руки взлетели вверх, словно она встала в позицию. — Знаете, что есть у балерин?

«Нарушение пищеварения», — подумала я.

— Абсолютный контроль. Когда речь идет о теле, они всегда знают, что произойдет и когда. — Потом, будто вернувшись обратно в палату, она пожала плечами. — В любом случае…

— Расскажи мне о своем брате.

Кейт рассмеялась.

— Как я понимаю, вы еще не имели удовольствия познакомиться с ним?

— Еще нет.

— Вы все поймете в первые тридцать секунд знакомства. Он постоянно лезет туда, куда не следует.

— Ты имеешь виду наркотики, алкоголь?

— Не только, — ответила Кейт.

— Вашей семье трудно с этим справиться?

— В принципе, да. Хотя не думаю, что он делает это специально. Это его способ обратить на себя внимание, понимаете? Представьте, что вы белка, живущая в клетке со слоном. Разве кто-то подойдет к клетке со словами: «Эй, смотри какая белка!»? Нет, потому что есть кто-то, которого замечают в первую очередь. — Кейт провела пальцами по трубке, выходящей из ее груди. — Иногда он ворует в магазине, иногда напивается. В прошлом году отправлял письма с сибирской язвой. Так Джесси и живет.

— А как Анна?

Кейт начала собирать одеяло на коленях в аккуратные складки.

— Был год, когда все праздники, даже День Памяти, я пролежала в больнице. Это, конечно, не было запланировано, просто так получилось. В моей палате на Рождество стояла елка, в столовой были пасхальные яйца на Пасху, мы переодевались в костюмы на Хеллоуин. Анне было около шести лет, и она закатила истерику, потому что в День независимости не разрешили приносить бенгальские огни. — Кейт посмотрела на меня. — Она убежала. Не далеко, ее поймали в вестибюле. Она тогда сказала мне, что собиралась найти себе другую семью. Я уже говорила, ей было только шесть, и никто не воспринял этого всерьез. Но я всегда думала, как это — быть нормальной? Поэтому я прекрасно понимала, почему она это сделала.

— Когда ты себя хорошо чувствуешь, вы с Анной ладите?

— Наверное, как и другие сестры. Мы ссоримся из-за дисков, обсуждаем хорошеньких ребят. Воруем друг у друга красивый лак для ногтей. Я кричу, если она трогает мои вещи, она поднимает на уши весь дом, если я беру ее вещи. Иногда она классная. Иногда мне хочется, чтобы ее не было в нашей семье.

Это звучало так знакомо, что я улыбнулась.

— У меня есть сестра-близнец. Каждый раз, когда я так говорила, мама спрашивала, могу ли я действительно представить себя единственным ребенком.