Я придвинула стул ближе к кровати.

— Ты помнишь то лето, когда мы записали тебя в лагерь? А накануне отъезда ты сказала, что передумала и хочешь остаться дома? Я посоветовала тебе занять место в левой половине автобуса, чтобы, когда он отъедет, ты могла оглянуться и увидеть, что я тебя там жду. — Я прижала ее ладонь к своей щеке — она была такой шершавой, что поцарапала мне кожу. — У тебя будет такое же место на небесах, где ты сможешь видеть, как я смотрю на тебя.

Я зарылась лицом в одеяло и сказала этой своей дочери, как я ее люблю. А потом сжала ее руку в последний раз.

И почувствовала легчайший пульс, слабейшее сжатие, еле заметное движение пальцев Кейт, которыми она цеплялась за этот мир.

Анна

Меня интересует вопрос: сколько тебе лет, когда ты уже живешь на небесах? Я хочу сказать, что если ты в раю, то должен выглядеть наилучшим образом. Сомневаюсь, чтобы все те, кто умер в старости, ходили по раю лысые и беззубые. И тут возникает второй вопрос. Если человек повесился, то он так и ходит в отвратительном виде — синий, с веревкой на шее и с высунутым языком? А если кого-то убили на войне, то ему так и придется доживать вечность с оторванной снарядом ногой?

Думаю, там предлагают выбор. Вы заполняете анкету, где указываете, хотите ли быть звездой или облаком. Что предпочитаете на ужин: птицу, рыбу или манну. В каком возрасте хотите быть. Я, например, выбрала бы семнадцать лет: к тому времени у меня наверняка уже появится грудь, поэтому, даже если я умру столетней развалиной, на небесах буду молодой и красивой.

Однажды на праздничном ужине я услышала, как папа говорил, что, хотя он старый-старый-старый, в душе ему двадцать один год. Наверное, в жизни каждого есть такое место, которым так часто пользуешься, что вытаптываешь его — или нет, не так, продавливаешь, — как любимое место на диване. И независимо от того, что с тобой происходит, ты всегда желаешь туда вернуться.

Все-таки проблема в том, что все люди разные. Как люди на небесах смогут найти друг друга после всех тех лет, в течение которых они не виделись? Например, вы умерли и начинаете искать своего мужа, который скончался пять лет назад. Вы помните его семидесятилетним, а ему здесь шестнадцать лет, и он ходит где-то рядом.

Или если вы Кейт и умерли в шестнадцать, но на небесах решили стать тридцатипятилетней, а на земле никогда не были такой? Как тогда кто-то сможет вас найти?

Кемпбелл позвонил папе на станцию, когда мы обедали, и сообщил, что адвокат противной стороны хочет обсудить дело. Это было глупо, потому что все мы знали, что он говорит о маме. Он добавил, что необходимо встретиться в три часа в его офисе, несмотря на то что было воскресенье.

Я сидела на полу, а Судья положил голову мне на колени. Кемпбелл был так занят, что даже не сделал замечания насчет собаки. Мама приехала точно в назначенное время. Она постаралась уложить волосы в аккуратный узел и накрасилась. Но, в отличие от Кемпбелла, которому эта комната подходила, как пальто, которое он мог снять и надеть, когда пожелает, мама выглядела в адвокатской конторе чужой. Трудно поверить, что когда-то она зарабатывала этим на жизнь. Думаю, она была тогда совсем другой. Как и все мы.

— Привет, — тихо сказала она.

— Миссис Фитцджеральд, — ответил Кемпбелл ледяным тоном.

Мама переводила взгляд с папы на стол, на меня, на пол.

— Привет, — повторила она и сделала шаг вперед, словно собираясь обнять меня, но остановилась.

— Вы просили об этой встрече, адвокат, — напомнил Кемпбелл.

Мама села.

— Я знаю. Просто… я надеялась, что мы сможем все выяснить. Я хочу, чтобы мы пришли к какому-то решению, вместе.

Кемпбелл барабанил пальцами по столу.

— Вы предлагаете нам сделку?

Он сказал это слишком деловым тоном. Мама взглянула на него.

— Думаю, да. — Она повернула свой стул в мою сторону, словно мы были только вдвоем в комнате. — Анна, я знаю, сколько ты сделала для Кейт. Я также знаю, что у нее осталось мало шансов… но, возможно, это единственный.

— Не нужно давить на мою клиентку…

— Все в порядке, Кемпбелл, — сказала я. — Пусть говорит.

— Если рак вернется, если эта пересадка почки не поможет, если все сложится для Кейт не так, как мы надеемся, — что ж, тогда я никогда больше не попрошу тебя помочь сестре… но, Анна, ты можешь сделать это в последний раз?

Она выглядела сейчас маленькой, меньше меня, словно это я была мамой, а она ребенком. Интересно, как возник этот обман зрения, если мы даже не двигались?

Я посмотрела на папу, но он сидел с каменным выражением лица и, казалось, готов был все отдать, лишь бы превратиться в предмет мебели и не участвовать во всем этом.

— Вы хотите сказать, что если моя клиентка добровольно отдаст почку, то в будущем она будет освобождена от участия в каких-либо медицинских процедурах, которые понадобятся для продления жизни Кейт? — уточнил Кемпбелл.

Мама сделала глубокий вдох.

— Да.

— Нам, разумеется, нужно это обсудить.

Когда мне было семь лет, Джесси изо всех сил старался убедить меня, что Санта Клауса не существует.

— Это мама и папа, — объяснял он, а я упорствовала и не хотела верить. Потом решила проверить его теорию. Я написала Санте письмо, попросив хомячка на Рождество, и сама опустила письмо в почтовый ящик возле школы. Я ничего не сказала родителям. Наоборот, намекнула, что хочу другую игрушку.

На Рождество я получила санки, компьютерную игру и стеганое одеяло, о которых говорила маме. Но никакого хомячка, потому что она о нем не знала. В тот год я выяснила одну вещь: ни Санта, ни мои родители не были теми, кем я хотела, чтобы они были.

Возможно, Кемпбелл думает, что дело в правосудии, но дело в моей маме. Я бросилась в ее объятия — они и были тем местом в жизни, о котором я говорила раньше, таким родным, что ты точно знаешь, как нужно свернуться, чтобы поместиться там. От этого у меня заболело горло, и слезы покинули то место, где я их прятала.

— Анна, — плакала мама в мои волосы. — Слава Богу. Слава Богу.

Я обняла ее в два раза крепче, чем обычно, стараясь запомнить этот момент, как запоминала летнее солнце, чтобы это воспоминание согрело меня холодной зимой. Я прижалась губами к ее уху, и когда только выговорила слова, уже пожалела о сказанном.

— Я не могу.

Мама напряглась. Она отодвинулась и взглянула мне в глаза.

Потом попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой. Она коснулась моих волос. И все. Мама встала, одернула пиджак и вышла из кабинета.

Кемпбелл тоже встал. Он сел передо мной на корточки, как перед этим сидела мама. Сейчас он выглядел серьезнее, чем когда-либо.

— Анна, — произнес он. — Это действительно то, чего ты хочешь?

Я открыла рот и не нашла ответа.

Джулия

— Как ты думаешь, мне нравится Кемпбелл, потому что он козел или несмотря на это? — спросила я у своей сестры.

Иззи шикнула на меня, сидя на диване. Она смотрела фильм «Встреча двух сердец», который видела уже двадцать тысяч раз. Этот фильм входил в ее список «фильмов, которые нельзя переключать». Туда же входили «Красотка», «Привидение» и «Грязные танцы».

— Если из-за тебя, Джулия, я пропущу конец, я убью тебя.

— Пока, Кейти, — процитировала я героев. — Пока, Хаббл.

Она бросила в меня диванной подушкой и вытерла глаза, когда зазвучала музыка.

— Барбара Стрейзанд, — сказала Иззи, — это бомба.

— Мне казалось, что ее любят мужчины-гомосексуалисты.

Я посмотрела на нее поверх бумаг, которые просматривала, готовясь к завтрашнему слушанию. Решение, которое я представлю судье, должно основываться на том, что лучше для Анны. Проблема заключалась в том, что, независимо от того, буду ли я на ее стороне или нет, я все равно разрушу ей жизнь.

— Я думала, мы говорим о Кемпбелле, — заметила Иззи.

— Нет. Это я говорила о Кемпбелле, а ты билась в экстазе. — Я потерла виски. — Я надеялась, ты мне посочувствуешь.

— Насчет Александера Кемпбелла? Никакого сочувствия, мне на него плевать.

— Да, я это заметила.

— Послушай, Джулия. Возможно, это наследственное. — Иззи встала и начала разминать мне шею. — Может, у тебя есть особый ген, привлекающий придурков.

— Тогда у тебя он тоже есть.

— Похоже, что так, — засмеялась она.

— Мне хочется ненавидеть его, ты же знаешь.

Перегнувшись через мое плечо, Иззи взяла банку колы, которую я пила, и выпила все, что осталось.

— А что случилось с этими сугубо профессиональными отношениями?

— Они остались. Просто оппозиция в моей голове, которая хочет, чтобы было по-другому, набирает силу.

Иззи села обратно на диван.

— Ты ведь понимаешь, проблема в том, что первого забыть невозможно. Даже если у тебя достаточно мозгов, то у тела интеллект на уровне дрозофилы.

— С ним нелегко, Из. Словно все опять вернулось. Я уже знаю о нем все, что нужно, и он знает обо мне все, что нужно. — Я посмотрела на нее. — Как ты считаешь, можно влюбиться из-за лени?

— Почему бы тебе просто не переспать с ним и выбросить это из головы?

— Потому что, — ответила я, — тогда появится еще одно воспоминание, от которого я не сумею избавиться.

— Я могу познакомить тебя с кем-то из своих друзей, — предложила Иззи.

— У них у всех есть вагины.

— Видишь, ты обращаешь внимание не на то, Джулия. Нужно, чтобы тебя привлекал внутренний мир человека, а не оболочка. Возможно, Кемпбелл Александер красив, но это все равно что сахарная глазурь на селедке.

— Ты думаешь, он красив?

Иззи закатила глаза.

— Ты обречена.

Когда кто-то позвонил в дверь, Иззи пошла глянуть, кто пришел.

— Легок на помине.

— Это Кемпбелл? — шепотом спросила я. — Скажи ему, что меня нет дома.

Иззи приоткрыла дверь на несколько дюймов.

— Джулия сказала, что ее нет.

— Я тебя убью, — прошептала я и вышла из-за ее спины. Оттолкнув Иззи от двери, я сняла цепочку и впустила Кемпбелла с собакой.

— Прием становится все теплее и изысканней, — сказал он. Я скрестила на груди руки.

— Чего ты хочешь? Я работаю.

— Хорошо. Сара Фитцджеральд только что предложила сделку. Идем, поужинаем вместе, и я тебе расскажу.

— Я не пойду с тобой ни на какой ужин, — ответила я.

— Пойдешь, потому что твое желание узнать, что сказала мать Анны, сильнее, чем нежелание идти со мной. Может, перестанем играть в кошки-мышки?

Иззи засмеялась.

— Он действительно тебя знает, Джулия.

— Если ты не пойдешь добровольно, — продолжал Кемпбелл, — мне придется применить грубую силу. Хотя тебе будет сложнее пользоваться ножом и вилкой со связанными руками.

Я повернулась к сестре.

— Сделай что-нибудь. Пожалуйста.

Она помахала мне рукой:

— Пока, Кейти.

— Пока, Хаббл, — ответил Кемпбелл. — Классный фильм.

Иззи задумчиво посмотрела на него.

— Возможно, еще не все потеряно.

— Правило номер один, — заявила я ему. — Мы говорим только о суде и ни о чем кроме суда.

— И да поможет мне Господь, — добавил Кемпбелл. — А можно сказать, что ты прекрасно выглядишь?

— Нет, ты уже нарушил правило.

Он въехал на парковочную площадку у воды и выключил двигатель, вышел, обошел вокруг машины, открыл дверь и помог мне выйти. Я оглянулась вокруг, но не увидела ничего похожего на ресторан. Мы были на пристани для яхт и парусников, которые подставляли свои светло-коричневые палубы под лучи вечернего солнца.

— Снимай кроссовки, — распорядился Кемпбелл.

— Нет.

— Ради Бога, Джулия. Сейчас не викторианская эпоха, и я не собираюсь набрасываться на тебя, только увидев твою щиколотку. Просто разуйся, хорошо?

— Зачем?

— Потому что ты выглядишь так, будто проглотила палку, и это, может, не самый лучший, но единственный доступный способ помочь тебе расслабиться.

Сам он снял туфли и ступил на растущую у обочины траву.

— А-а-ах, — протянул он, раскинув широко руки. — Давай, Бриллиант. Carpe diem. [Лови момент (лат.). Выражение принадлежит Горацию.] Лето почти закончилось. Нужно успеть насладиться им, пока есть время.

— Ты говорил что-то насчет сделки…

— То, что сказала Сара, не изменит своего значения, если ты будешь слушать босиком.

Я до сих пор не могла понять, зачем он ввязался в это дело. То ли из-за тщеславия, то ли просто хотел помочь Анне. И у меня хватало ума надеяться, что все-таки по второй причине. Кемпбелл терпеливо ждал, его пес сидел рядом. Наконец я развязала шнурки, сняла кроссовки и носки и ступила на траву.

Я подумала, что летом коллективное сознание сильнее всего. Мы все помним мотив песенки мороженщика, мы все знаем, как жжет кожу раскаленный на солнце металл детской горки. Мы все лежали на спине с закрытыми глазами, чувствуя, как пульсируют веки, и надеясь, что этот день будет чуточку дольше предыдущего, хотя на самом деле все происходит как раз наоборот. Кемпбелл сел на траву.

— А какое второе правило?

— Что все правила устанавливаю я.

Он улыбнулся, и я пропала.

Вчера вечером бармен Семерка налил мартини в протянутый мною стакан и спросил, от чего я прячусь. Прежде чем ответить, я сделала глоток, вспомнив, почему я не люблю мартини, — потому что это чистый алкоголь, что, с одной стороны, хорошо, но, с другой — его вкус совсем не соответствует приятному запаху.

— Я не прячусь, — ответила я. — Я ведь здесь.

Было еще рано, время ужина. Я заглянула в бар на обратной дороге от станции, где была с Анной. Двое мужчин занимались сексом в дальней кабинке, и еще один одиноко сидел у барной стойки.

— Можно переключить канал? — Он показал на телевизор, где шел вечерний выпуск новостей. — Ведущий Дженнингс намного симпатичнее Брока.

Семерка щелкнул пультом и повернулся ко мне.

— Ты не прячешься, просто сидишь вечером в гей-баре. Ты не прячешься, но носишь свой костюм, будто военную форму.

— Я обязательно выслушаю советы по поводу внешнего вида, особенно от парня с сережкой в языке.

Семерка поднял бровь.

— Еще одна порция мартини, и я уговорю тебя пойти к моему парикмахеру, а твоего послать подальше. Можно закрасить розовые волосы, но у корней всегда остается настоящий цвет.

Я сделала еще один глоток.

— Ты меня не знаешь.

Клиент у барной стойки посмотрел на Питера Дженнингса и улыбнулся.

— Возможно, — ответил Семерка. — Но ты тоже себя не знаешь.

Ужином на самом деле оказались бутерброды с сыром — ну ладно, багет и сыр грюйер — на борту тридцатифутовой яхты. Кемпбелл закатал брюки и стал похож на жертву кораблекрушения. Он установил снасти, натянул канаты, поймал ветер и управлял парусом, пока Провиденс не скрылся на горизонте, превратившись в мерцающее разноцветными огнями ожерелье.

Спустя некоторое время стало понятно, что никакой информации от Кемпбелла раньше десерта не поступит, и я сдалась. Легла на пол, обняв спящего пса, и стала смотреть на спущенный парус, похожий на крыло гигантского пеликана. Кемпбелл рылся внизу в поисках штопора, а потом поднялся с двумя бокалами красного вина. Он сел с другой стороны от Судьи и почесал овчарку за ухом.

— Ты когда-нибудь представляла себя животным?

— Образно или буквально?

— Вообще, — сказал он. — Если бы тебе было суждено прожить эту жизнь нечеловеком, а животным, то кем бы ты была?

Я задумалась.

— В этом вопросе какой-то подвох? Например, если я скажу, что касаткой, то ты начнешь рассказывать, что я жестокая, хладнокровная и питаюсь падалью?

— Дельфины-касатки — млекопитающие, — заметил Кемпбелл. — Нет, это просто обычная попытка поддержать разговор.

Я повернулась к нему.

— А кем бы ты был?

— Я первый спросил.

Так, о птицах и речи быть не может — я очень боюсь высоты. Не думаю, что из меня получилась бы нормальная кошка. И я слишком люблю одиночество, чтобы жить в стае, как волк или собака. Я уже хотела назвать, например, долгопята, просто чтобы поумничать, но он потом спросит, что это за животное, а я даже не помню, грызун это, ящерица или что-то вроде приматов.

— Лебедем, — решила я.

Кемпбелл рассмеялся.

— Из сказки о гадком утенке?

«Потому что они выбирают себе пару на всю жизнь». Но я скорее свалилась бы за борт, чем произнесла бы это.

— А ты?

Но он не ответил прямо.

— Когда я задал Анне этот же вопрос, она сказала, что хотела бы быть фениксом.

Я сразу представила эту мифическую птицу, возрождающуюся из пепла.

— Но их же не бывает.

Кемпбелл погладил собаку по голове.

— Она сказала, что это зависит от того, видит их человек или нет. — Потом он посмотрел на меня. — Что ты о ней думаешь, Джулия?

Вино, которое я пила, вдруг стало горьким. Неужели все это очарование: пикник, ходьба под парусом на закате, — было специально спланировано, для того чтобы склонить меня на свою сторону на завтрашнем слушании? Какие бы рекомендации я ни дала как опекун-представитель, они будут иметь большое влияние на решение судьи Десальво. И Кемпбеллу это было известно.

До этого я не знала, что человеку можно дважды разбить сердце и оба раза оно распадется на те же осколки.

— Я не скажу тебе, каким будет мое решение, — холодно проговорила я. — Ты сможешь все узнать, когда вызовешь меня в качестве свидетеля. — Я схватилась за фал якоря и попыталась его вытащить. — Отвези меня назад, пожалуйста.

Кемпбелл отобрал у меня веревку.

— Ты говорила мне, что пересадка почки не принесет Анне ничего хорошего.

— Я также говорила тебе, что она не способна принимать решения самостоятельно.

— Отец забрал Анну из дома. Он поможет ей принять решение.

— Ну, и долго он сможет ей помогать? А если придется опять решать, что она будет делать?

Все это выводило меня из себя. И то, что я согласилась на этот ужин, и то, что поверила, будто Кемпбелл хочет побыть со мной, а не использовать меня. Все, начиная от комплиментов моей внешности и заканчивая вином, которое стояло между нами на палубе, все это — холодный расчет, который должен был помочь ему выиграть дело.

— Сара Фитцджеральд предложила нам сделку, — сказал Кемпбелл. — Она пообещала, что если Анна отдаст свою почку, то ее никогда больше не попросят о чем-либо еще. Анна отказалась.

— Знаешь, я могу сделать так, что судья посадит тебя за это за решетку. Неэтично пытаться уговорить меня изменить свое мнение.

— Уговорить? Я только выложил все карты на стол. Я лишь облегчил тебе твою работу.

— Конечно, извини. — Я не скрывала сарказма. — Ты здесь совершенно ни при чем. И то, что мне предстоит писать отчет, в котором будет отображено мое мнение о твоей клиентке, здесь тоже ни при чем. Если бы ты был животным, знаешь, кем бы ты был? Жабой. Нет, ты был бы паразитом, живущим у жабы на брюхе, который берет все, что ему нужно, не отдавая ничего взамен.

У него на виске начала пульсировать вена.

— Ты все сказала?

— Честно говоря, нет. Ты хоть когда-нибудь говоришь правду?

— Я тебя не обманывал.

— Нет? Зачем тебе собака, Кемпбелл?

— О Господи, ты замолчишь наконец? — воскликнул Кемпбелл, притянул меня к себе и поцеловал.

Его губы двигались, как в немом кино. Я чувствовала вкус соли и вина. Не нужно было подстраиваться или вспоминать то, что было пятнадцать лет назад, наши тела знали, что делать. Он рисовал языком мое имя на моей шее. Он прижался ко мне так сильно, что вся боль, которая была между нами, испарилась, сблизив нас, вместо того чтобы разделять.