— Мистер Фитцджеральд, вы хотите, чтобы Анна подверглась серьезной операции и лишилась органа ради Кейт?

Необычное зрелище, когда сильный мужчина начинает плакать.

— А вы можете дать мне ответ на этот вопрос? — спросил он дрогнувшим голосом. — Потому что сам не знаю его. Ни один ответ не подходит. Я могу сидеть, думать об этом, говорить, как следует поступить, как должно быть. Но уже тринадцать лет, мистер Александер, я не могу ответить на этот вопрос.

Он наклонился вперед, и его лоб коснулся холодной деревянной обшивки.

* * *

Судья объявил десятиминутный перерыв, перед тем как Сара Фитцджеральд начнет перекрестный допрос, чтобы свидетель собрался с мыслями. Мы с Анной спустились вниз к торговым автоматам, где за доллар можно получить водянистый чай и еще более водянистый суп. Она села, зацепившись ступнями за ножки табурета, и, когда я подал ей чашку горячего шоколада, поставила ее на стол, не притронувшись.

— Я никогда не видела, чтобы папа плакал, — сказала она. — Мама постоянно плачет из-за Кейт, но папа… Если он и плакал, то делал все возможное, чтобы мы этого не увидели.

— Анна…

— Вы думаете, это из-за меня? — спросила она, повернувшись ко мне. — Думаете, не нужно было просить его приходить сегодня сюда?

— Даже если бы ты не попросила, судья все равно захотел бы выслушать его показания. — Я покачал головой. — Анна, тебе придется сделать это самой.

Она настороженно посмотрела на меня.

— Сделать что?

— Дать показания.

Она захлопала глазами.

— Вы шутите?

— Я был уверен, что судья решит дело в твою пользу, увидев, что папа поддерживает твое решение. Но, к сожалению, все оказалось не так. И я не представляю, что скажет Джулия. Даже если она на твоей стороне, судье Десальво будет необходимо убедиться, что ты достаточно взрослая, чтобы принимать такие решения самостоятельно, независимо от родителей.

— Вы хотите сказать, что мне придется выступать перед всеми? Как свидетелю?

Я с самого начала знал, что рано или поздно Анна должна стать за свидетельскую стойку. Когда речь идет о выходе несовершеннолетних из-под опеки, судья решает, хочет ли он услышать самого несовершеннолетнего. Возможно, Анна и боится давать показания, но я знаю, что подсознательно она хочет именно этого. Для чего еще подавать в суд, если не для того, чтобы тебя наконец выслушали?

— Вы говорили вчера, что мне не придется давать показания, — проговорила Анна, начиная волноваться.

— Я ошибся.

— Я наняла вас, чтобы вы сказали всем то, чего я хочу.

— Как видишь, так не выходит. Ты подала в суд. Ты не хотела быть больше тем человеком, каким тебя заставляли быть тринадцать лет. Это значит, что придется поднять занавес и показать нам этого человека.

— Половина взрослых на этой планете не знает, кто они на самом деле, но каждый день самостоятельно принимают решения, — возразила Анна.

— Им больше тринадцати. Послушай, — сказал я, подойдя вплотную к тому, что считал самым важным. — Я знаю, что раньше, когда ты высказывала свое мнение, это было бесполезно. Но я обещаю тебе, что в этот раз, когда ты станешь говорить, все будут слушать.

Но эффект от моих слов получился неожиданным.

— Я ни за что не буду выступать, — заявила Анна.

— Анна, выступать в качестве свидетеля на самом деле совсем нестрашно…

— Это страшно, Кемпбелл. Это очень страшно. И я не буду этого делать.

— Если ты не дашь показаний, мы проиграем.

— Тогда придумайте другой способ выиграть. Вы же адвокат. Я не мог позволить ей вывести меня из себя. Стараясь успокоиться, я побарабанил пальцами по столу.

— Ты можешь объяснить мне, почему так яростно сопротивляешься?

Она взглянула на меня.

— Нет.

— Нет, ты не сопротивляешься? Или нет, ты мне не скажешь?

— Есть некоторые вещи, о которых я не люблю рассказывать. — Ее лицо напряглось. — Кто-кто, а вы должны меня понять.

Она точно знала, на какие кнопки нажать.

— Может, все-таки расскажешь? — настаивал я.

— Я не передумаю.

Я встал и выбросил стаканчик со своим нетронутым кофе в корзину для мусора.

— Хорошо, — сказал я. — Только не надейся, что я смогу изменить твою жизнь.

Сара

Интересно, как с течением времени меняется внешность человека. Если свет падает на лицо Брайана под определенным углом, я все еще вижу голубизну его глаз, которая всегда напоминала мне океан, где мне еще предстоит поплавать. Под четким контуром его улыбки подбородок как будто раздваивался — это первая черта, которую я искала в своих новорожденных детях. В нем есть решительность, тихая сила и способность жить в мире с самим собой, чего мне всегда не хватало. Это те качества, которые заставили меня влюбиться в своего мужа. Если сейчас я иногда не узнаю его, то это не обязательно его вина. Перемены ведь не всегда к худшему, оболочка, которая образуется вокруг песчинки, кому-то кажется камешком, а кому-то жемчужиной.

Взгляд Брайана метнулся от Анны, которая расцарапывала зажившую ранку на пальце, ко мне. Он смотрел на меня, как кролик на удава. Мне вдруг стало больно: неужели он действительно так думает обо мне?

Неужели все так думают?

Мне хотелось, чтобы между нами не было этого зала заседаний. Мне хотелось подойти к нему.

«Послушай, — сказала бы я. — Не таким я представляла себе наше будущее. Возможно, мы так и не найдем выхода. Но ты единственный, с кем бы я хотела потеряться».

«Послушай, — сказала бы я. — Возможно, я была неправа».

— Миссис Фитцджеральд, — вывел меня из задумчивости судья Десальво, — у вас есть вопросы к свидетелю?

Я подумала, что это подходящее название для супруга. Ведь муж или жена постоянно становятся свидетелями ошибок друг друга.

Я медленно поднялась со своего места.

— Здравствуй, Брайан! — Мой голос был далеко не таким уверенным, как мне хотелось.

— Сара, — произнес он.

После обмена приветствиями я не знала, что говорить. Когда-то мы захотели уехать, но не могли решить куда. Поэтому мы просто сели в машину и поехали. Каждые полчаса кто-то из детей говорил, куда свернуть, направо или налево. В конце концов мы оказались возле Бухты Тюленей в штате Мэн, и нам пришлось остановиться, потому что, повернув туда, куда указывал Джесси, мы въехали бы прямо в воды Атлантического океана. Мы сняли домик без отопления и без электричества. Все наши дети боялись темноты.

Я не понимала, что говорю вслух, пока не услышала Брайана.

— Я знаю, — сказал он. — Мы расставили на полу столько свечей, что я опасался, как бы мы не сожгли дом. Дождь шел пять дней.

— А на шестой день, когда погода прояснилась, появилось столько диких уток, что невозможно было находиться на улице.

— А потом Джесси нашел ядовитый плющ. У него заплыли глаза…

— Извините, — вмешался Кемпбелл Александер.

— Принято, — сказал судья Десальво. — К чему вы ведете, адвокат?

Я никуда не вела. То место было отвратительным, но я бы не променяла эту неделю ни на что на свете. Когда ты знаешь, куда идешь, то находишь места, которые никому не приходило в голову изучать.

— Когда Кейт не была больна, — проговорил Брайан медленно, осторожно, — все было так хорошо!

— Ты думаешь, Анна тоже будет тосковать, когда Кейт не станет?

Как я и ожидала, Кемпбелл вскочил.

— Протестую!

Судья поднял руки и кивнул Брайану, что можно отвечать.

— Мы все будем тосковать.

В этот момент случилось что-то странное. Стоя друг против друга, словно на двух разных полюсах, мы с Брайаном внезапно вздрогнули и, как иногда бывает с магнитами, вместо того чтобы отталкиваться, потянулись друг к другу и оказались на одной стороне. Вот мы молодые, и наши сердца бьются в такт. Вот мы старые и удивляемся, как преодолели это огромное расстояние за такой короткий срок. Вот мы смотрим салют по телевизору уже двенадцатую новогоднюю ночь, а трое наших детей, тесно прижавшись, спят между нами на кровати, и я чувствую гордость Брайана, хотя мы не касаемся друг друга.

Вдруг стало неважным то, что он переехал вместе с Анной на станцию, что он сомневался насчет лечения Кейт. Он делал то, что считал нужным, так же, как поступала я, и я не могла его в этом винить. Жизнь иногда настолько сосредоточена на мелочах, что просто забываешь жить. Всегда есть какая-то встреча, на которую нужно спешить, или счет, который надо оплатить, или симптом, на который следует отреагировать, или еще один спокойный день, который нужно отметить на календаре. Мы сверяли часы, проверяли календари, наше время измерялось минутами, и мы совершенно забыли, что пора остановиться и посмотреть на то, что имеешь.

Если мы потеряем Кейт сегодня, у нас все равно останутся те шестнадцать лет, которые она была с нами, и никто не сможет их у нас отобрать. И через много-много лет, когда уже не возможно будет вспомнить ее улыбку, прикосновение ее ладошки, тембр ее голоса, я скажу Брайану: «Разве ты забыл? Все было именно так».

Мои мысли прервал голос судьи:

— Миссис Фитцджеральд, вы закончили?

Мне не нужно было устраивать Брайану перекрестный допрос: я уже знала все его ответы. Я забыла только, о чем нужно спрашивать.

— Почти. — Я повернулась к своему мужу и спросила: — Брайан, когда вы вернетесь домой?

На первом этаже здания суда стоял целый ряд торговых автоматов, в которых не было ничего по-настоящему съедобного. Когда судья объявил перерыв, я спустилась вниз и уставилась на конфеты, чипсы и сухарики, втиснутые в прозрачные ячейки.

— Лучше всего взять печенье, — сказал Брайан за моей спиной. Я повернулась и увидела, как он скормил автомату семьдесят пять центов. — Просто и со вкусом. — Он нажал две кнопки, и печенье начало опускаться вниз навстречу своей погибели. Потом Брайан повел меня к разрисованному и поцарапанному столу, где люди увековечивали свои инициалы и тайные мысли.

— Я не знала, что сказать во время допроса, — призналась я, а потом засомневалась. — Брайан? Как ты думаешь, мы были хорошими родителями?

Я подумала о Джесси, о котором перестала заботиться так давно. О Кейт, которой я ничем не могла помочь. Об Анне.

— Я не знаю, — ответил Брайан. — Разве кто-то может это знать?

Он протянул мне пакетик. Когда я открыла рот, чтобы сказать ему, что не хочу есть, он запихнул туда печенье. Оно было очень вкусным и таяло во рту. Я вдруг почувствовала, что умираю от голода. Брайан осторожно убрал крошки с моих губ, словно я была сделана из фарфора. Мне показалось, что я никогда в жизни не ела ничего подобного.

Брайан с Анной вернулись домой в тот же вечер. Мы оба уложили ее спать, оба поцеловали на ночь. Чуть позже мне надо было идти в больницу, но сейчас я сидела напротив Анны на кровати Кейт.

— Ты собираешься читать мне нотации? — спросила она.

— Не такие нотации, как ты думаешь. — Я провела пальцем по подушке Кейт. — То, что ты хочешь быть самой собой, не значит, что ты плохая.

— Я никогда…

Я жестом остановила ее.

— Я хочу сказать, что такие мысли — это естественно. И то, что ты поступила совсем не так, как все ожидали, вовсе не значит, что ты сделала что-то плохое. Девочка, которую дразнят одноклассники, может перейти в другую школу и стать там самой популярной, потому что никто не ожидает от нее чего-то другого. Или человек, который учится на медицинском факультете, потому что в его семье все врачи, обнаруживает, что ему хочется быть художником. — Я глубоко вздохнула и покачала головой. — Ты понимаешь, о чем я?

— Не совсем.

Услышав это, я улыбнулась.

— Я хочу сказать, что ты мне кое-кого напоминаешь.

Анна приподнялась на локте.

— Кого?

— Меня, — ответила я.

Когда вы много лет живете с одним человеком, он становится похож на карту, которая валяется в бардачке машины, — такую же потрепанную и затертую, изученную настолько, что можно нарисовать ее по памяти, и именно поэтому вы все время берете ее с собой в поездки. И все же в самый неожиданный момент у вас словно открываются глаза. Вы замечаете незнакомый поворот и живописный утолок, которого раньше не было, и вам приходится останавливаться и убеждаться, что это место совсем не новое, просто вы его раньше не замечали.

Брайан лежал рядом со мной в постели. Он ничего не говорил, просто положил руку на изгиб моей шеи. Потом поцеловал долгим горько-сладким поцелуем. Я ожидала этого, но не того, что он сделал потом. Он укусил меня за нижнюю губу так сильно, что я почувствовала вкус крови.

— Ай! — вскрикнула я, пытаясь засмеяться и перевести это все в шутку. Но он не засмеялся и не извинился. Он наклонился и слизнул кровь.

У меня внутри все перевернулось. Это был Брайан и не Брайан, и они оба меня поразили. Я провела языком по губам, липким, со вкусом крови. Я раскрылась, как орхидея, превратив свое тело в колыбель, и почувствовала его дыхание на своей шее, на груди. Он на секунду положил голову мне на живот. Насколько его укус был неожиданным, настолько знакомым было это ощущение. Он делал так каждый вечер, когда я была беременна.

Он опять пошевелился. Поднялся надо мной, как второе солнце, наполнив меня теплом и светом. Мы были полными противоположностями — твердость против мягкости, светлое против темного, решительность против нежности. Но что-то подсказывало, что ни один из нас не был бы полноценным без другого. Мы были лентой Мобиуса, спутанным узлом, который невозможно развязать.

— Мы потерям ее, — прошептала я, хотя сама не знала, о ком говорила: о Кейт или об Анне.

Брайан поцеловал меня.

— Перестань, — сказал он.

После этого мы не говорили ничего. Так было безопаснее.

Среда

Но те огни не свет дарили,

А лишь сгущали темноту.

Джон Мильтон. «Потерянный Рай»

Джулия

Когда я вернулась с утренней пробежки, Иззи сидела в гостиной.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросила она.

— Да. — Я расшнуровала кроссовки и сняла с головы повязку. — А что?

— Нормальные люди не бегают в половине пятого утра.

— Мне надо было избавиться от лишней энергии.

Я пошла в кухню, но кофеварка, которую я запрограммировала, чтобы к моему возвращению ореховый капуччино был готов, не сработала. Я проверила, включена ли Ева в сеть, нажала на все кнопочки, но дисплей не загорался.

— Черт, — выругалась я, выдергивая шнур из розетки. — Она еще не такая старая, чтобы ломаться.

Иззи подошла и подергала проводки.

— Срок гарантии еще не закончился?

— Не знаю. Я не обращаю на это внимания. Я думала, что если заплатила за то, что должно готовить мне кофе, то заслуживаю этот чертов кофе. — Я с таким стуком поставила графин в раковину, что он раскололся. Потом присела возле кухонной тумбочки и расплакалась.

Иззи опустилась на корточки рядом со мной.

— Что он сделал?

— То же самое, Из, — всхлипнула я. — Я просто тупая дура. Она обняла меня.

— Облить кипящим маслом? — предложила она. — Отравить? Кастрировать? Выбирай.

Это меня немного развеселило.

— Ты и сама могла бы выбрать.

— Только потому, что ты сделала бы то же самое для меня. Я положила голову на плечо сестры.

— Я думала, что молния не попадает в одно место дважды.

— Конечно, попадает, — ответила мне Иззи. — Но только, если у тебя не хватает ума отойти в сторону.

Первый, кто поздоровался со мной в суде на следующее утро, был не человек, а собака по кличке Судья. Она осторожно показалась из-за угла, прижав уши и явно спасаясь от громкого голоса своего хозяина.

Я попыталась его успокоить, но Судье было нужно не это. Вцепившись зубами в край моего жакета — клянусь, Кемпбелл оплатит счет из химчистки, — он потащил меня туда, откуда неслись голоса.

Я услышала голос Кемпбелла, еще не повернув за угол.

— Я потратил свои силы и время. А теперь вижу, что это было напрасно. И еще я разочаровался в своей клиентке.

— Да, но не вы один разочаровались, — огрызнулась Анна. — Я наняла вас, думая, что у вас есть что-то внутри. — Она пробежала мимо меня, пробормотав себе под нос: — Придурок.

В этот момент я вспомнила свои ощущения, когда проснулась на яхте одна: разочарование, одиночество, злость на себя, за то что позволила себе попасть в подобную ситуацию.

Почему же я не злилась на Кемпбелла?

Судья подпрыгнул и положил передние лапы Кемпбеллу на грудь.

— Опустись, — скомандовал тот, а потом обернулся и увидел меня. — Ты не должна была все это слышать.

— Еще бы.

Он тяжело опустился на один из стульев в комнате переговоров и провел ладонью по лицу.

— Она отказывается давать показания.

— Ради Бога, Кемпбелл. Она не может ничего возразить своей матери в собственном доме, не говоря уже о перекрестном допросе. Чего еще ты ожидал?

Он испытующе посмотрел на меня.

— Что ты скажешь судье Десальво?

— Ты спрашиваешь из-за Анны или просто боишься проиграть процесс?

— Спасибо, мне не нужен психоанализ.

— Ты не хочешь спросить себя, как тринадцатилетней девочке удалось зацепить тебя за живое?

Он поморщился.

— Почему ты просто не пойдешь и не утопишь меня, как собиралась сделать с самого начала?

— Потому что речь идет не о тебе, а об Анне. Хотя я прекрасно понимаю, почему ты так думаешь.

— Что ты хочешь сказать?

— Вы оба трусы. Вы оба постоянно бежите от себя. Я знаю, чего боится Анна. А ты?

— Я не понимаю, о чем ты.

— Нет? А где же твое остроумие? Или очень трудно шутить о том, что так больно ранит? Ты каждый раз отступаешь, когда кто-то становится тебе слишком дорог. Пока Анна оставалась твоей клиенткой, все было нормально. Но как только ты начал переживать за нее, возникли проблемы. А я? Со мной можно один раз переспать, но ни о каких чувствах не может быть и речи. Единственный, с кем ты сохранил отношения, — твой пес, однако и это государственная тайна.

— Ты ничего не понимаешь, Джулия…

— Нет, на самом деле, я единственный человек, который способен показать тебе, какое ты ничтожество. Но тебя это устраивает, ведь так? Если все будут считать тебя ничтожеством, то никто не захочет любить тебя. — Я замолчала и посмотрела на него. — Обидно узнавать, что кто-то видит тебя насквозь. Да, Кемпбелл?

Он встал с каменным лицом.

— Мне нужно идти работать.

— Конечно, — съязвила я. — Только постарайся отделить работу от чувств, а то, не дай Бог, окажется, что у тебя тоже есть сердце.

Я повернулась, чтобы уйти, пока не унизила себя еще больше, и услышала голос Кемпбелла:

— Джулия. Это неправда.

Я закрыла глаза и вопреки здравому смыслу повернулась к нему.

Он поколебался.

— Собака. Я…

Но я так и не услышала его признания, потому что в дверях появился Берн.

— Судья Десальво вышел на тропу войны, — сказал он. — Вы опоздали, а в кафе закончился кофе с молоком.

Я поймала взгляд Кемпбелла, ожидая, что он договорит то, что начал.

— Ты будешь моим следующим свидетелем, — спокойно произнес он, и момент был упущен, прежде чем я поняла, что он вообще был.