Джоди Пиколт

Сохраняя веру

Посвящается Лоре Гросс

Десять лет назад вы с такой силой поверили в меня, что смогли убедить издательский мир рискнуть, и я начала печататься. За следующие сорок-пятьдесят лет плодотворного сотрудничества и за нашу дружбу! Теперь вы понимаете, почему я не могла посвятить эту книгу падре Пио?

Пролог

10 августа 1999 года

При обычных обстоятельствах нас с Верой не было бы дома в тот момент, когда мама позвонила нам, чтобы мы пришли посмотреть на ее новехонький гроб.

— Мэрайя? — удивилась она, услышав в трубке мой голос. — Не думала, что застану тебя…

— Продуктовый магазин закрыт, потому что в овощном отделе система орошения вышла из строя и все затопила, — вздохнула я. — А у хозяина химчистки кто-то умер.

Сюрпризов я не люблю. Предпочитаю придерживаться плана. Моя жизнь напоминает мне новенький органайзер, где все аккуратно и каждый ярлычок на своем месте. Этим я обязана своему образованию — у меня диплом архитектора — и упорному нежеланию стать такой, как моя мать. За каждым днем я закрепила определенное назначение: в понедельник собираю стены кукольных домиков, во вторник обставляю их мебелью, среда — день разъездов, четверг — день уборки, в пятницу я занимаюсь внеплановыми делами, накопившимися за неделю. Сегодня среда. Обычно я забираю рубашки Колина, еду в банк, потом закупаю продукты. Едва успеваю вернуться домой и разобрать покупки — пора везти Веру на балет. Урок начинается в час дня. Но в этот раз по независящим от меня причинам мне некуда девать свободное время.

— Ну что ж… — говорит мама в своей неподражаемой манере. — Значит, самой судьбе угодно, чтобы ты ко мне приехала.

Вдруг передо мной появляется Вера:

— Это бабушка? Ей привезли?

— Что привезли?

Еще только десять утра, а у меня уже болит голова.

— Скажи Вере, что привезли, — говорит мама на другом конце провода.

Я оглядываю комнату: надо бы ковер пропылесосить, но если я сделаю это сегодня, то чем буду заниматься завтра?

В стекла тяжело барабанит августовский дождь. Вера кладет мягкую теплую ладошку мне на колено.

— Ладно, — говорю я матери. — Сейчас приедем.

Мама живет в двух с половиной милях от нас в старом каменном особнячке, который все в Нью-Ханаане [Официально город Нью-Ханаан называется Нью-Кейнан. — Здесь и далее примеч. перев.] называют Пряничным домиком. Вера видится со своей бабушкой почти каждый день. Играет у нее после школы в дни, когда я работаю. Мы могли бы и пешком дойти, если бы не погода. Только сели в машину, как я вспоминаю, что забыла сумочку на кухонной столешнице.

— Подожди, — прошу я Веру и, сгорбившись, будто боюсь растаять от дождя, бегу к дому.

Открываю дверь, и тут же звонит телефон. Беру трубку:

— Алло?

— О, ты дома? — произносит Колин.

При звуке его голоса мое сердце словно бы подпрыгивает. Мой муж — менеджер по продажам в маленькой фирме, которая производит светодиодные таблички с надписью «Выход». На два дня ему пришлось уехать в Вашингтон, чтобы проинструктировать нового торгового представителя. Мы с мужем как шнурки на туго затянутом высоком ботинке. Не можем друг без друга. Потому-то он сейчас и звонит.

— Ты в аэропорту?

— Да… Застрял тут, сижу…

Наматывая телефонный провод на руку, я вслушиваюсь в слова Колина, в его округлые гласные и слышу то, что он стесняется сказать на людях: «Люблю тебя. Скучаю по тебе. Ты моя». Механический голос объявляет о прибытии очередного рейса.

— У Веры сегодня бассейн?

— Нет, танцы. В час. — Секунду помолчав, я мягко спрашиваю: — Когда ты будешь дома?

— Как только смогу.

Я прикрываю глаза. Что может быть лучше, чем обнять вернувшегося из командировки Колина, уткнуться лицом в изгиб его шеи, наполнить легкие его запахом! Колин вешает трубку не попрощавшись. Я улыбаюсь: это очень похоже на моего мужа. Он так торопится домой, ко мне!

Пока мы едем к моей маме, дождь прекращается. Возле большого футбольного поля на окраине города машины одна за другой съезжают на узкую обочину. Над сочной зеленой травой выгнулась идеально правильная радуга. Я не останавливаюсь, а даже наоборот, прибавляю скорости:

— Можно подумать, эти люди никогда ничего подобного не видели!

Вера опускает стекло и высовывает ручку наружу, потом протягивает ее мне.

— Мамочка! — кричит она. — Я потрогала радугу!

Я машинально опускаю глаза и вижу на пальчиках дочки разноцветные полосы: красную, синюю, светло-зеленую. У меня перехватывает дыхание. Но через секунду я вспоминаю, что час назад Вера сидела на полу гостиной, зажав в кулачке разноцветные фломастеры.

Доминанта гостиной моей мамы — довольно уродливый угловой диван с обивкой «Ногехайд» [«Ногехайд» — фирменное название кожзаменителя, используемого для обивки мебели; ассоциируется с плохим вкусом и претензией на зажиточность.] телесного цвета. Я пыталась уговорить ее купить красивый мягкий гарнитур из натуральной кожи с парой вольтеровских кресел, но она только рассмеялась: «Кожа — это для гоев с фамилиями прибывших на „Мэйфлауэре“ переселенцев». И я от нее отстала: во-первых, кожаный диван есть у меня самой, во-вторых, я замужем за гоем, который действительно носит фамилию одного из прибывших на «Мэйфлауэре». Хорошо, что мама хотя бы не накрыла свой «Ногехайд» полиэтиленовой пленкой, как делала бабушка Фанни, когда я была маленькой.

Сегодня, как только я вошла, в глаза мне бросилось другое мамино приобретение, затмившее диван.

— Ух ты, бабуля! — восторженно шепчет Вера. — Там кто-нибудь есть?

Быстро опустившись на колени, она стучит в отполированную до блеска стенку продолговатого ящика из красного дерева. Если бы сегодня был нормальный день, я бы сейчас щупала и нюхала мускусные дыни, выбирая ту, которая поспелее, или, вручив мистеру Ли тринадцать долларов сорок центов, забирала у него семь рубашек, до того накрахмаленных, что, когда кладешь их на заднее сиденье машины, они лежат там, как обрубки тел.

— Мама, что гроб делает у тебя в гостиной?!

— Это не гроб, Мэрайя. Видишь стекло сверху? Это гробовой столик.

— Гробовой столик?

В доказательство своих слов мама ставит на стекло кофейную кружку:

— Видишь?

— И все-таки у тебя в гостиной гроб, — повторяю я, не в силах переступить через этот камень преткновения.

Мама садится на диван и кладет на свой гробовой столик ноги:

— Знаю, дорогая. Сама выбирала.

Я хватаюсь за голову:

— Ты же только что была у доктора Фельдмана, и он сказал, что ты, может, всех нас переживешь, если будешь регулярно принимать таблетки от давления.

— Когда это случится, — пожимает плечами мама, — у тебя будет одной заботой меньше.

— Ради бога, мама! Ты обиделась из-за того, что Колин упомянул о новом жилом комплексе для пожилых людей? Клянусь, он просто думал, что тебе было бы…

— Успокойся, милая. В ближайшее время я не собираюсь сыграть в ящик. Просто в гостиной нужен стол, а у этого такой приятный цвет. Его изготовил мастер из Кентукки, про которого я видела сюжет по телевизору.

Вера растягивается на полу возле гроба.

— Ты можешь в нем спать, бабуля, — предлагает она. — Будешь как Дракула.

— Признайся: за такое качество и помереть не жалко, — говорит мама.

Вот уж действительно качество — умереть не встать! А если серьезно, то гроб очень красивый: отполированное красное дерево блестит, как морская гладь, все скосы и соединения выполнены безукоризненно, петли сверкают, как маячки.

— К тому же цена хорошая, — добавляет мама.

— Только, пожалуйста, не говори мне, что он уже был в употреблении.

Мама фыркает и смотрит на Веру:

— Твоей мамочке не мешало бы немного расслабиться.

В той или иной форме я выслушиваю от нее это пожелание уже несколько лет. Но дело в том, что, когда я расслабилась в последний раз, потом еле смогла себя собрать.

Мама опускается на пол рядом с Верой, и они вместе тянут за медные ручки. Их светлые волосы — мамины крашеные и дочкины естественные — соприкасаются, так что не поймешь, где чьи. Вдвоем им удается сдвинуть гроб на несколько дюймов. На ковре остается вмятина, которую я пытаюсь загладить своей подошвой.

Нам с Колином повезло больше, чем многим. Мы поженились рано, но до сих пор живем вместе, хотя далеко не все на нашем пути было гладко. Наверное, это отчасти объясняется какой-то химией. Я знаю: когда Колин на меня смотрит, то не видит ни десяти фунтов, которые я так и не сбросила после родов, ни тонких седых прядок. Для него мое тело остается таким, каким было в студенческие годы. Кожа нежная и упругая, волосы струятся по спине. Он запомнил меня на пике моей формы и время от времени говорит, что я его лучшее воспоминание.

Изредка мы ужинаем с его коллегами, коллекционирующими жен, как трофеи. И тогда я понимаю, до чего же мне повезло с Колином. Держа руку у меня на спине, менее загорелой и подтянутой, чем у молоденьких моделей, он гордо произносит: «Моя жена». Я улыбаюсь. Быть его женой — это все, что мне нужно.

— Мамочка!

Дождь пошел опять. По дороге хоть на лодке плыви, а я всегда довольно неуверенно чувствовала себя за рулем.

— Ш-ш-ш! Мне нужно сосредоточиться.

— Но мамочка! — настаивает Вера. — Это очень-преочень важно!

— Нам с тобой очень-преочень важно доехать до твоей балетной школы и не убиться.