София Маккларен никогда бы не приняла участие в подобных экспериментах. Так ей хочется думать.

Я тобой горжусь, солнышко. Ты делаешь такую важную работу.

На глаза Софии наворачиваются слезы благодарности. Руки в обтягивающих перчатках безошибочно совершают нужную операцию, и маленькое существо, дернувшись, умирает у нее между пальцев, а запах смерти поднимается к ее ноздрям.

— София? — Пониженный до шепота голос раздается совсем рядом.

Вздрогнув, она оборачивается. Щеки вспыхнули. И давно он так стоит за ее спиной, подобравшись неслышно?

— Извините. Я хотел бы посмотреть данные, если можно.

— Да, конечно!

Она отходит в сторону и смотрит, как его пальцы бегают по клавиатуре. Он подается вперед с озабоченным видом, все внимание на компьютерный экран.

Дело идет к вечеру. Время промелькнуло, София даже не заметила, как навалилась усталость.

Сколько миниатюрных спазмов-смертей повидала эта рабочая столешница, какой урожай из крошечных органов она здесь собрала! От постоянного прищура болят глаза. Болит вытянутая к компьютеру шея.

Что бы он там ни разглядел на экране, лицо доктора Минса выражает (по крайней мере, относительное) удовлетворение.

— Спасибо, София.

Он не часто называет своих ассистентов по именам.

И произносит как-то особенно: Соф-и-я. Она в этом слышит какие-то нежные обертоны.

Минс не похож на других мужчин в институте, да и за его пределами. Мужчин, сразу дающих понять, что она им нравится, и (потому) оказывающих на нее давление, иногда неявное, иногда открыто-благожелательное, чтобы она как-то отреагировала.

Расшифровать Алистера Минса ей пока не удается. Может, она нафантазировала его «интерес» к ней. Может, он действует бессознательно и сам не замечает того, как часто вперяет в нее свой взор. В сдержанном состоянии она никак не может решить, действительно ли ее влечет к этому мужчине, или она просто восхищается его умом, репутацией и напором настоящего ученого. Может, она испытывает постыдное желание сделать с его помощью собственную карьеру. Она даже не уверена, насколько она ему доверяет.

Алистер Минс считается блестящим ученым-исследователем. Но для его команды он остается загадкой.

Временами он дружелюбен, обаятелен. А бывает резким до грубости. Он отличается джентльменством, обходительностью, терпением, добротой. Но нередко терпение ему отказывает, и он, выслушивая человека, начинает с раздражением барабанить пальцами по столу. Чаще он строго официален, не улыбается. Но улыбнется, когда этого от него не ждут.

С молодыми учеными он великодушен. Зато с коллегами (порой) не очень.

Он может положить глаз на женщину. Но чаще он женщин не замечает.

А вот вам неопровержимый факт: каждое утро Алистер Минс приезжает в институт в спортивном пиджаке, белой рубашке и при галстуке. Ни разу его не видели в джинсах, в хаки или чем-то подобном. Но, парадоксально, никаких парадных туфель, исключительно изношенные мокасины или не менее изношенные кроссовки. С белыми носками.

В лаборатории он надевает медицинский белый халат. За несколько дней он пускает в расход целую коробку с латексными перчатками. Хотя у него есть медицинская степень, медициной он никогда не занимался. А докторскую по молекулярной биологии получил в Гарварде.

Как узнала София, Минс опубликовал более трехсот работ по своей специальности. Его ученики работают в престижных исследовательских центрах по всей стране.

И он же не раз «пускал в расход» молодых ученых и штатных сотрудников без объяснения причин.

Хотя, возможно (все это лишь предположения), подобные слухи распространяли обиженные, которых уволили за дело.

Алистеру Минсу немного за сорок, но выглядит он старше. Его густые волнистые стального оттенка волосы редеют на лбу; морщинки на щеках похожи на трещины; короткая щетина кажется седой в сравнении с волосами на голове. Невысокий, может, поэтому он держится так прямо. Своей подчеркнутой обходительностью напоминает человека прошлого века. Он родился в Эдинбурге и уже юношей вместе с родителями перебрался в Соединенные Штаты. Акцент, хоть и слабый, его сразу выдает, притом что он прожил в США больше тридцати лет.

Слегка невнятный мелодический акцент, есть в нем что-то особенное. Софию завораживает сама музыка речи, вне зависимости от того, чтó говорит ее начальник.

Когда-то Минс преподавал молекулярную биологию в Колумбийском и в Рокфеллеровском университетах, но последние семь лет он возглавляет исследовательский институт Мемориал-парк, получивший под него миллионы долларов от фармацевтических компаний вроде «Люмекса». По слухам, Минс до абсурда бережлив, несмотря на очень высокий оклад: ездит на далеко не новой «хонде-сивик», живет в квартире с одной спальней в кондоминиуме, к тому же в ничем не примечательном квартале Северного Хэммонда. Иногда он приезжает на работу на велосипеде, покрыв расстояние в девять миль.

В первое время, когда София только попала в лабораторию, Алистер Минс ее в упор не видел. (Хотя именно он принял ее на работу.) Ее предупредили, что не надо ему улыбаться и говорить «С добрым утром, доктор Минс». Он вздрагивает от такого нахальства подчиненных и старается на него не отвечать.

Он женат? Был женат? Говорят, что Минс расстался со своей женой/бывшей женой и своими (уже взрослыми) детьми, которые живут где-то в другом городе. Вдвоем с женщиной его никто не видел — во всяком случае, в институте. В компании мужчин его тоже практически не видят, только с постдокторантами, продолжателями его дела.

Всякий раз, когда София сталкивалась со своим руководителем в институте, он шел один по коридору, в задумчивости глядя в пол и не замечая никого вокруг. Иногда останавливался, чтобы сделать запись в блокноте. Она всякий раз удивлялась, видя, как он на велосипеде едет против потока машин. Но не на разбитом велике, как Вирджил, а на английском гоночном.

Она испытывала жалость к одинокому человеку, даже не осознающему своего одиночества.

О чем он думает? — спрашивала она себя. О работе? О жизни? О семье?

Но ведь у него нет семьи, не так ли?

То ли дело мое большое семейство! Эта мысль вызывает у нее улыбку.

В больнице, во время визита к отцу, при виде доктора в белом халате, совершающего обход, она вдруг задумывается об Алистере Минсе.

С ней это происходит впервые за пределами института.

Хороший или плохой знак? Чего ей точно не хотелось бы, так это стресса от пустой надежды.

Она борется с искушением сказать матери, что в институте есть мужчина, к которому она «проявляет интерес»… нет, это было бы ошибкой, Джессалин начнет выражать восторги, а ведь никакого будущего с этим мужчиной у нее не предвидится.

София давно привыкла к своему одиночеству. Мысль о большой любви расцветает только в ее воображении, так как в реальной жизни ей места нет. Эта мысль пускает корешки, разрастается, расцветает и так же быстро отцветает. Лепестки падают на землю, и вот уже от них остались одни сухие ошметки.

Все ее свидания с мужчинами заканчивались неуклюже. Она женщина угловатая, причем в почти буквальном смысле. Стоит кому-то прижаться к ней губами, как она начинает задыхаться. Вместе с возбуждением приходит отторжение — как будто ей сдавили грудь. И она начинает смеяться слишком громко и невпопад.

Телесный дискомфорт она впервые испытала лет в десять или одиннадцать, глядя на более зрелых школьниц и старших сестер.

Я должна выглядеть… вот так? О боже.

Для человека со стороны София Маккларен — женщина уравновешенная, вдумчивая. Всегда готовая улыбнуться в ответ. Изящная, как ее мать, на которую она внешне похожа.

Находят ли ее красивой… или не очень? Она тщеславна, вздрагивает, увидев себя в зеркале; нет, не такой хотела бы она предстать перед окружающими. Ее охватывает стыд. Большие глаза слишком глубоко посажены, похожа на изумленную, вперившуюся куда-то сову. Волосы кажутся подпаленными и топорщатся, словно от статического электричества. Руки нервно бегают, как подопытные существа, от страха залезающие друг на друга. Одежда висит на ее стройном теле — кажется, что на пару размеров больше, чем надо. Отстраненная, ушедшая в себя. Самоирония отупляет ее не хуже новокаина.

Если София поймает на себе взгляд мужчины, она спрячет лицо.

Или, еще лучше, покажет ему язык. Нечего меня разглядывать!

Она знает, что Джессалин озабочена ее судьбой. Все эти старые, затертые клише: дочь должна завести «друга», любовника, выйти замуж, родить детей, продолжить род… эти клише живут в голове Джессалин Маккларен, как микробы в чашке Петри.

Мама, я, кажется, влюбилась.

Да ну, глупость. Она уже давно не школьница.

Сейчас все разговоры вокруг состояния Уайти. О предстоящем переводе в реабилитационный центр в Рочестере, намеченном на ближайший вторник. Его терапия ляжет тяжким грузом на плечи жены. Сначала много недель в клинике, потом недели, если не месяцы домашнего ухода. Пока он будет находиться в Рочестере, Джессалин поселится у Тома; клиника расположена всего в четырех милях от его дома. А когда Уайти вернется на Олд-Фарм-роуд, она станет его главной смотрительницей. Она уже изучила в Интернете рекомендации по постинсультной терапии — да, суровая, выматывающая, но (зачастую) «творящая чудеса». Она планирует пройти в муниципальном колледже курс «Жизнь после инсульта: руководство к действию». Дети давно не видели свою мать такой деятельной.