— Звери могут загрызть щенков, — упрашивала Катя отца.

— Я видел рысей в горах, было дело, — сказал Кристоф. — Но в долину они едва ли спускаются. И даже тогда сторонятся людей.

— Но не щенков, — возразила Катя.

Щенки вместе с матерью переехали в Катину комнату.

В июне на ферме отелились шесть коров. Все телята, пять телочек и один бычок, родились здоровыми. Никогда еще у Немцовых не было такого хорошего отела.

— А дела-то начинают налаживаться, — заметил Ярослав.

— Того и гляди разбогатеешь, — сказал Кристоф.

В июле ферму посетила делегация центрального комитета по сельскому хозяйству. Пятеро мужчин и две женщины со строгими лицами ходили от хлева к хлеву, делая заметки на своих планшетах.

— Они могут отобрать у нас ферму, — угрюмо сообщил Кристоф сыну, когда одна из женщин принюхалась к навозной яме и поморщилась.

— Почему ты так думаешь? Наша семья столько лет живет в этой долине, сколько никто и не помнит. Никто не сможет возделать эту землю лучше, чем мы.

— Они нас всегда недолюбливали. Они могут отнять у нас ферму и отправить нас на запад добывать уголь.

Одним августовским воскресеньем Ярослав задержался допоздна в Попраде, пил там пиво с фермерами из других колхозов, а утром понедельника Катя спустилась вниз на первую дойку и застала на кухне молодую женщину в хлопчатобумажном чепчике, с веснушчатыми щеками и заправленными за уши волосами, которая кипятила в чайнике воду.

— Я Отилия, — представилась она, залившись слабым румянцем. — Подруга твоего отца.

— Приятно познакомиться, — сказала Катя, натягивая сапоги.

— Я заночевала у вас, потому что вчера было слишком поздно, чтобы возвращаться домой. — Отилия отвернулась, чтобы не было видно, как она краснеет. — И на улице собирался дождь.

— Все нормально, — сказала Катя, туго затягивая шнурки. — Я знаю, чем занимаются в спальне мужчина и женщина. Для меня это вовсе не тайна. Надеюсь, вы смогли порадовать моего отца.

— Я думаю, да.

— Хорошо.

3

Катя

1968 год

— Милостивый Боже, мы будем свободны. Мы все будем свободны. — Женщина, развязывающая шнурки на ботинках в прихожей дома Немцовых, запыхалась. На улице было еще темно. — Мы все будем свободны! — крикнула она в кухню. — Свободны!

Вниз на шум спустилась Катя.

— Свободны от чего? Доброе утро, Хана Аня. Вы сегодня рано.

— Моя дочь здесь?

— Она с отцом. Пяти часов еще нет.

— Позови ее. — Женщина средних лет, только что ворвавшаяся в их дом, светилась, как уголек в камине.

— Отилия! — крикнула Катя вверх по лестнице. — Твоя мама пришла, — а затем вновь обратилась к гостье: — Вам повезло, что вы застали нас до начала дойки. Хотите чаю? Трдельник?

— Не откажусь от трдельника. И кофе, да. С капелюшечкой шнапса.

— В честь чего, если не секрет? — спросила Катя, провожая женщину на кухню, где усадила ее на табурет, а сама наполнила чайник и поставила его на железную плиту.

— Дубчек победил на выборах, — сообщила мать Отилии. — Как мы и надеялись. Первый секретарь партии!

— Как замечательно! — воскликнула Катя.

— В самом деле! Грядут перемены. Откроются границы. Дубчек обещал открыть границы. Он выступит против Москвы со всеми ее ограничениями. Лучше и быть не могло.

— Мы сможем путешествовать, — добавила Катя с придыханием.

— Я поеду в Лондон, — сказала Хана Аня. — Я всегда хотела увидеть Лондон. И Нью-Йорк. Навещу сводную сестру в Западной Германии и увижу племянников.

На первый этаж спустился Ярослав, одетый в рабочий комбинезон. Катя и Хана Аня, взявшись за руки, кружились по комнате в танце.

— Это хорошая новость, — сказал Ярослав, как только ему все рассказали. — Но я бы не радовался раньше времени. У Дубчека сейчас огромное количество дел. Не рассчитывайте, что он будет слишком озабочен проблемами фермеров в Татрах.

— Но он откроет границы, — повторила Хана Аня, размахивая рукой в воздухе, как будто флагом.

Йорди, кривозубый молочник, чей отец служил в секретном ведомстве, шел по двору, неся в каждой руке по ведру молока. Ярослав бросил на него неспокойный взгляд через окно.

— Чтобы нашу страну наводнили западные шпионы! — произнес он достаточно громко, чтобы слышал Йорди. — Не пойми меня неправильно, Хана. Я хочу путешествовать не меньше, чем любой другой человек. Больше, чем большинство. Но я убежденный коммунист!

Кристоф в одной ночной сорочке прошаркал на кухню и грузно опустился за длинный стол.

— Мы в этом доме все убежденные коммунисты, — сказал он так, будто повторял это уже тысячу раз, и начал скручивать свою первую за день сигарету.

— Сны приходят каждую ночь, — призналась Катя отцу несколько дней спустя, когда они выгнали на выпас последнюю корову, шлепнув ее по крупу. — Они начинаются практически сразу, стоит мне закрыть глаза, а когда я просыпаюсь, я прожила дюжину лет и встретила сотню людей; я вышла замуж и родила; я умерла; я переплыла океан. Я просыпаюсь, и это каждый раз шок.

— Могу себе представить.

— Прошлой ночью я была в Нью-Йорке, — сказала она. — Я была школьницей. На площади был парад. Папа, ты себе не представляешь. Сколько людей! Мужчины в шляпах. Лошади. Огромные, высокие здания.

— Ее звали Роза, ту девушку, которую ты видела во сне в Нью-Йорке. Роза Шмидт. Ей было пятнадцать в день этого воспоминания, — сказал Ярослав. — Столько же, сколько тебе сейчас. Твоя мама много раз рассказывала мне о Розе. Это был 1895 год, парад в честь Дня благодарения на Бродвее.

— Там были слоны, — сказала Катя. — Они прошли прямо мимо меня, а я протянула руку, и один из них коснулся меня своим хоботом.

— А какой-то ирландский паренек дал тебе бутылку спиртного, и вы вместе распили ее под Бруклинским мостом.

Катя засмеялась.

— Я еще не видела этого сна. Но, пожалуй, теперь буду ждать его с нетерпением.

— Пожалуй, стоит. — Ярослав позволил молчанию между ними затянуться, а потом повернулся к дочери. — Ты уже встречалась с Эгльфином? Родериком Эгльфином?

— Да. — Лицо Кати потускнело. Она взяла отца за руку, и вместе они стояли и смотрели, как домашняя скотина вяло разбредается по пастбищу.

— Сегодня я попрошу мальчишек почистить доилку, — сказал фермер, закрывая двери коровника на железный засов. — А ты беги собираться.

— Спасибо, папа.

— Ты видела свое золото? Золото Элоизы?

— Да, — был ее быстрый ответ.

— Ты родом из очень богатой семьи, Катарина Немцова.

— Я уже начинаю это понимать, — ответила Катя.

— Мы говорили о том, чтобы отправиться на его поиски. Мы с твоей мамой. О том, что могли бы стать богатыми, — сказал Ярослав. Он начал разматывать шланги доильного аппарата, подготавливая их к отпариванию.

— А сейчас ты хотел бы этого? Найти золото Элоизы?

— А-а-а… — Ярослав бросил на Катю извиняющийся взгляд. — Хотел бы я этого? Хотел бы я стать богатым? Возможно, раньше. Раньше я мог бы этого хотеть. — Он повесил резиновые шланги на гвоздь. — Не дело задавать фермеру такие вопросы, Катенька. Ты видела несметные богатства. Ты знаешь, что это такое. — Он взял дочь за руку и повел ее через двор, оглядываясь по сторонам и проверяя, чтобы никого не оказалось в пределах слышимости. — И все же твоя мама говорила, что богатство — это не золото и серебро, а плоть и кровь. Когда ты бедный фермер с одним-единственным пальто на зиму, богатство выглядит очень привлекательно. А я? У меня другие мечты. Я мечтаю о дальних странах. Я мечтаю о таком месте, где человек может ходить с высоко поднятой головой, свободно высказывать свое мнение, и где никто не будет указывать ему, что он должен думать, или где он должен работать, или что ему говорить. Я мечтаю просыпаться без страха — без страха, что у меня отнимут ферму, без страха, что меня отправят работать на шахты. Так что нет. Мне не нужно золото Элоизы, Катенька. Да и потом, разве можно разбогатеть в Попраде? Партия изымет наши богатства, и мы снова станем бедняками. Так что если мы действительно захотим разбогатеть, нам придется уехать отсюда. Но неужели мы сможем покинуть эту долину? — Он запер калитку, ведущую в поле, и они встали рядом, облокотившись на нее и глядя на приречные луга и предгорья Татр, наблюдая за коровами, склоняющими свои головы к высокой траве. — Где мы найдем сокровища дороже, чем все это? Вот что сказала бы твоя мама.

— Знаю, папа.

— Я много раз обсуждал это с твоим дедушкой. Он божится, что нас непременно убьют, если мы попытаемся покинуть Чехословакию.

Катя улыбнулась. Она положила руку отцу на плечо.

— Возможно, если Дубчек откроет границы…

— Возможно.

Лето 1968 года было одним из самых жарких на долгой памяти многих. Летом 1968 года у Кати появился молодой человек, которому она рассказала о своем даре. Тем же летом произошла перестрелка по дороге из Прешова в Попрад.

Это было лето, которым все началось, и лето, которым слишком многое кончилось.

Лето, насыщенное событиями.

Почти каждое утро солнце выкатывалось из-за горизонта на чистое голубое небо, и темно-зеленые пастбища и иссиня-черные леса, простиравшиеся на север от предгорий вокруг промышленного города Попрад до высокой стены Татр, окрашивались его золотым светом, пока май не сменился июнем, а июнь — июлем, и ячмень на полях не начал вызревать, а затем и сохнуть. Один из попрадских мальчишек, Марат, проезжая на велосипеде мимо переулка, увидел рысь, которая охотилась на крыс в канавах. Он на всей скорости гнал на ферму, чтобы скорее сообщить эту новость, но когда все остальные примчали в тот переулок, рыси уже не было.