Рысь они увидели на следующий день. Та охотилась на мышей на лугу у речки. Сперва они приняли ее за домашнюю кошку, почти незримо крадущуюся в высокой траве, но ее размеры были слишком велики для обычной кошки. Когда рысь вышла из травы на поляну и они смогли хорошо ее разглядеть, то увидели, что шкура животного была покрыта пятнами, как у леопарда, а острые уши венчали черные меховые кисточки, похожие на не к месту пришитую бахрому. Катя и Милан стояли и смотрели на рысь, держась за руки и боясь шелохнуться, чтобы ненароком ее не спугнуть.

— Никогда не видел рыси так близко, — прошептал Милан. — А ты?

— Однажды, — отозвалась Катя.

Однажды. Но не глазами Кати Немцовой. Воспоминание заставило ее сердце забиться чаще. Тогда ее звали Марианна. Марианна Мюзе, худенькая девочка в платье кремового цвета с вшитыми в подол юбки золотыми монетами. Зима тогда выдалась холодная. В сопровождении солдата и служанки она бежала через горы, и как-то раз, во время снегопада, на одном из перевалов навстречу им вышла рысь. Они испугались, но животное лишь невозмутимо прошествовало мимо них.

— Прямо здесь? — спросил Милан.

— Нет. Не здесь.

Вдалеке что-то громыхнуло — кажется, где-то завели мотоцикл. Резкий звук всполошил кошку, и та встрепенулась, стала настороженно осматриваться, шевеля усами. Взгляд рыси остановился на Кате, стоящей по ту сторону поля, поросшего желтой травой.

— Sacrebleu, — прошептала Катя.

Рысь изучала ее лицо так же сосредоточенно, как Катя изучала морду рыси. Даже зрачки животного, казалось, расширились. Рысь потянула носом воздух. Она будто бросала Кате вызов: «Иди сюда, — говорил ее взгляд. — Иди ко мне». Мир в эту минуту замер, как на фотографии. Только жужжание луговых пчел нарушало воцарившуюся тишину. А потом рысь скрылась с глаз, растворяясь в высокой траве.

— Говорят, заглянуть в глаза рыси — к смерти, — сказал Милан.

— Глупое суеверие.

Катя и Милан улеглись в луговых травах и, почти соприкасаясь плечами, смотрели на ватные облака, плывущие со стороны гор.

— Рассказать тебе об Элоизе? — спросила Катя.

— Ты можешь рассказать мне обо всем, о чем захочешь.

Она легонько толкнула его локтем.

— Но тебе будет интересно?

— Конечно, будет. — Милан толкнул ее в ответ.

В траве роились маленькие злаковые мушки. Катя помахала рукой у лица, отгоняя их.

— Ты можешь заплакать, — предупредила она.

— Такая печальная история?

— У нее печальный конец.

— Тогда, возможно, не стоит ее мне рассказывать, — сказал он. — Зачем, если она тебя расстраивает?

— Она меня не расстраивает, — поправила Катя. — Она меня злит.

— Ты очень красивая, когда злишься.

Она приподнялась, чтобы посмотреть на него.

— Правда?

Смутившись, он закрыл глаза.

— Мне кажется, да.

Она засмеялась, и он засмеялся в ответ, и вскоре они снова лежали в траве, голова к голове, как стрелки часов в половине шестого, и у обоих плечи тряслись от смеха.

— Ну что ж, рассказывай тогда про свою Элоизу, — сказал Милан, когда они наконец угомонились.

— Она родилась более двухсот лет назад, — сказала Катя. — Представляешь?

— Более двухсот? — удивился Милан. — И ты это помнишь?

— Нет! — Она снова ткнула его в бок. — Я не помню, как она родилась. — Зато она помнила собственное мучительное появление на свет. — Но я помню ее детские годы. — Она протянула руку и коснулась руки Милана. Ухватилась пальцами за его локоть. — Фрагменты тех лет. Я помню их так же отчетливо, как свое собственное детство. Иногда даже более отчетливо. Ты уверен, что хочешь это слышать?

— Да.

— Элоиза родилась в 1759 году. Ее отец был аристократом — его звали граф Фушар. Он был землевладельцем, весьма зажиточным, и увлекался астрономией. Случилось так, что Элоиза родилась в ночь, когда небо осветила большая комета. Это была комета Галлея, предсказанная англичанином Эдмондом Галлеем и француженкой Николь-Рейн Лепот, — знаменитая комета. Все астрономы ждали ее появления. И граф в том числе. Он стал одним из первых французов, засвидетельствовавших возвращение кометы. Это сочли благим знамением, и новорожденную девочку назвали Элоизой, в честь Гелиоса — бога, который объезжает мир в солнечной колеснице; а когда ее имя сокращали до «Эле», по-французски это звучало похоже на фамилию Галлея, и это нравилось господину Фушару. Он так и называл ее: «моя маленькая комета». «Ты вошла в мою жизнь, словно маленькая комета, — говорил он ей. — Моя маленькая комета Эле».

Они жили в Анноне — городе, почти деревне в Ардеше, самой восточной части Франции  [* На современной политической карте город Анноне и департамент Ардеш расположены в центральной части юга Франции.] вблизи границы со Швейцарским союзом  [Швейцарский союз — конфедеративное государство в Центральной Европе, просуществовавшее с 1291 по 1798 годы и распавшееся в годы Великой французской революции.]. Какой была Элоиза? У нее были такие же светлые волосы, как у меня. Те же зеленые глаза. Она выросла очень умной и очень красивой.

— Такой же красивой, как ты? — спросил Милан.

— Еще красивее, — ответила Катя. Она сжала руку Милана. — Элоиза много путешествовала — столько, сколько и не снилось ее современницам. Она говорила на трех языках. Да, да, да.

— Да, да, да, — пропел Милан, и они рассмеялись.

— Она играла со своими волосами, вот так, — Катя взяла прядь пшеничных волос, упавшую на лоб, и намотала на указательный палец, сначала по часовой стрелке, потом — против.

— Ты делаешь точно так же, — заметил Милан.

— И делала это задолго до того, как узнала об Элоизе. — Катя приподнялась на локтях. Бабочка села на лиф ее платья, и молодые люди наблюдали, как та складывает и раскрывает свои узорчатые крылья. — Иногда мне тоже хочется стать бабочкой, — призналась Катя.

— Ты бы прожила всего один день.

— Два, насколько я знаю.

— И не помнила бы свои прошлые жизни.

— Как мы можем это утверждать?

Бабочка улетела. Они проследили взглядом неровную траекторию ее полета.

— Рассказать тебе еще? — спросила Катя.

— Ты уверена, что все это правда? — спросил Милан. Он перевел взгляд на облака, чтобы не видеть выражения ее лица, видимо, понимая, что его слова были выбраны недостаточно осторожно. — Ты уверена, что эти… — он замялся, — воспоминания реальны? Может быть, это просто истории, которые тебе рассказывали в детстве. Образы, впитанные еще в колыбели?

Катя испустила протяжный вздох.

— Папа называет их моими привидениями.

— Ладно.

— Твоего деда звали Петер Гашек, — сказала Катя. — Он, как и ты, работал на бумажной фабрике.

— Кажется, я тебе это и рассказал.

— Он был маленьким человечком без одного глаза. Вроде, он потерял его на войне, — Катя тронула пальцем свой правый глаз. — Вот этот, — уточнила она. — А твою бабушку звали Людмила Гашек. Она была швеей.

— Все верно.

— У меня есть воспоминания о Миле. Воспоминания моей матери. Мила была, наверное, моравкой. Не словачкой. Она держала магазинчик одежды на улице Рихарда Бекесса за железнодорожным вокзалом. В 1949 году мама купила у нее платье за шесть крон. Она надевала его лишь один раз. Но всегда считала это платье одним из самых ценных своих приобретений.

— И это должно убедить меня?

— Это должно помочь. — Летнее солнце приятно грело их лица. — Платье было голубое, — продолжила Катя, — с меховым воротником. — Она закрыла глаза. Элоиза была математиком. Музыкантом. И, конечно же, астрономом.

— У нее было образование?

— Да. Она была близкой подругой семьи Монгольфье — владельцев бумажной фабрики из Ардеша.

— А я работаю на бумажной фабрике, — заметил Милан.

— Знаю. Может, поэтому ты мне нравишься. — Она сжала его руку. — Оба семейства, Монгольфье и Фушары, посещали одну и ту же церковь в Анноне; они занимали две длинные скамьи, стоящие друг за другом, и после каждой воскресной службы вместе возвращались домой. Они жили в маленьком городе, всего в нескольких улочках друг от друга, и виделись почти ежедневно. У Монгольфье было шестнадцать детей — большая семья. Одним знойным летом Жак-Этьенн Монгольфье смастерил для Элоизы бумажный зонтик. — Катя сделала паузу. Воспоминание казалось немыслимо ярким в ее сознании. — Он был изумительно красив, — прошептала она. — Сделанный из изумрудно-золотой бумаги с орнаментом в виде певчих птиц по ободку. Элоизе было всего тринадцать, Жаку — двадцать шесть. Каждое воскресенье она брала зонтик с собой в церковь, чтобы на обратном пути Жак держал его над ней.

— Не слишком ли он был стар для нее? — спросил Милан.

— Папа считает, что ты слишком стар для меня.

— Это те самые Монгольфье, которые… — начал вопрос Милан.

— …изобрели воздушный шар? — закончила она за него и наградила Милана загадочной улыбкой. — Они самые. Братья Жозеф-Мишель и Жак-Этьенн спроектировали первый в мире тепловой аэростат. Точнее, первый воздушный шар, на котором человек смог подняться в небо. Из всех Монгольфье Элоиза отдавала наибольшее предпочтение Жаку-Этьенну. Так и не смогла забыть этот зонтик. Они едва не стали любовниками, несмотря на разницу в возрасте. Он сидел позади нее в церкви и шептал на ушко непристойные богохульства, пытаясь рассмешить ее. Однажды они поцеловались, и вскоре он сделал ей предложение, но Элоиза ответила отказом. Ей было девятнадцать. Она еще не была готова к замужеству. И все. Жак-Этьенн уехал и женился на девушке, работавшей на семейной бумажной фабрике. Элоиза не возражала. А Жозеф-Мишель тем временем относился к ней как к младшей сестре. Когда она заглядывала к Монгольфье в гости, Жозеф поручал ей делать вычисления, необходимые для создания воздушного шара. Она была умнее их всех. «Сколько будет весить воздушный шар?» — спрашивал он у нее. «Сколько дыма понадобится, чтобы оторвать его от земли?» «Сколько дров уйдет на растопку?» «Сколько бумаги?» «Сколько краски?» Когда она отправилась с братьями в Париж, смотреть на полет большого воздушного шара в 1784 году, ей было двадцать пять. Эта поездка стала для нее грандиозным приключением. От Анноне до Парижа пятьсот километров — десять дней пути в дилижансе. Она остановилась у тетушки Монгольфье, в доме на улице Гренель  [Улица Гренель — одна из древнейших улиц Парижа, история которой берет начало еще в XIV веке.], и провела в Париже целый месяц. В один из вечеров, на грандиозном светском рауте, посвященном запуску воздушного шара, она познакомилась с мужчиной — сказочно богатым вдовцом по имени Жан Себастьен Монбельяр. Он стал ухаживать за ней, задаривал ее золотом, кружевами и белоснежными лошадьми. Два месяца спустя они поженились, а через год у них родилась дочь Сильвия, и они жили, не зная горя, в Шато-Монбельяр-ле-Пен, огромном загородном поместье недалеко от Дижона, где выращивали виноград, из которого делали вино, и где ничто не могло нарушить их беспечного существования.