Катя вздохнула, отворачиваясь, чтобы не видеть его взгляда, и уставилась на тени, залегшие в горах.

— Я думал, у этой истории печальный конец, — сказал Милан.

Она выпрямилась.

— Потанцуем?

— Что? Здесь, на лугу?

— Да, — ответила она, уже поднимаясь на ноги. — Именно здесь.

Она потянула его за руку. Ее глаза горели огнем.

— Но у нас нет музыки.

— Ты всегда так серьезен, Милан. Это одно из качеств, которые мне так в тебе нравятся. И все же, зачем нам музыка? У нас есть птицы. У нас есть пчелы. У нас есть колокольчики, звенящие на коровьих шеях. — Она взяла его за руку и стала плавно раскачиваться. — Да, да, да, — пропела она. — Да, да, да. Представь, что это «Битлз».

— Я не очень хороший танцор, — запротестовал он. Но невольно стал вторить покачиваниям ее бедер и плеч. — Ну, как я тебе?

— Замечательно, — отозвалась она и принялась отсчитывать вальсовый ритм. — Раз, два, три, раз, два, три.

Катя притянула Милана к себе и положила голову ему на грудь.

— Никогда не рассчитывай на то, — прошептала она, — что линия твоей жизни высечена в камне и нынешнее благополучие будет длиться вечно. — Она нежно поцеловала его в нос и взяла за руку. — Пойдем, прогуляемся.

Они пошли по тропинке, пересекающей луг, к деревянному мосту через реку.

— Все здешние тропы ведут в горы, — сказала Катя. — По выходным сюда на велосипедах приезжают парочки из Попрада и гуляют по этому лесу. Очень романтично. Если зайти глубоко в чащу, можно дойти до настоящего водопада.

— Нужно и нам так сделать, — в его голосе звучало воодушевление.

— Не сегодня. Отец ждет меня на вечернюю дойку. Но мы обязательно туда сходим. Когда-нибудь.

— Так что же стало с Элоизой?

— Проводи меня обратно на ферму, — предложила Катя, — и я расскажу.

4

Элоиза

1789 год

Июль в Бургундии — сонный месяц. Заняться обычно нечем — в такой зной только и остается, что ждать дождя и наблюдать, как листья виноградной лозы прогорают на летнем солнце. Элоиза и Жан Себастьен были женаты пять лет. По вечерам, успев стать покорными рабами своих привычек, они гуляли по виноградникам, скорее праздно прохаживаясь между рядов виноградной лозы, нежели проводя серьезную ревизию, в сопровождении небольшой свиты служащих из поместья — виноградаря, сына виноградаря, няньки, камеристки, компаньонки, гвардейца и еще, возможно, лакея, если тот был свободен. Сильвии было три года. Жан Себастьен катал ее на плечах. Стоял дивный вечер. Сегодня они решили отправиться к западным склонам. Элоиза взяла с собой зонтик, тот самый, что подарил ей Жак-Этьенн. Ее служанки шли на несколько шагов позади. Никакие заботы не тревожили ее голову. Откуда они могли взяться?

Вдалеке послышались какие-то звуки — громкие голоса, стук копыт. Начавшаяся суматоха привлекла их внимание, а затем на подъездной аллее поместья появился всадник, скачущий галопом на вороном коне, из-под копыт которого летели клубы пыли. Всадник что-то кричал на скаку.

Среди слуг начался переполох. Двое мужчин выбежали на улицу и попытались схватить лошадь под уздцы, но всадник не обратил на них никакого внимания. Он заметил Элоизу, и ее зонтик, и Жана Себастьена, и Сильвию, и вечерний променад в виноградниках. Пришпорив коня, он поскакал между стройных рядов виноградной лозы и, поравнявшись с хозяевами поместья, спешился. Его лошадь была мокрой от испарины.

— Мадам! — воскликнул он и припал перед ней на колено, одновременно срывая с головы шляпу и парик.

— Морис?

Морис Монгольфье был одним из младших братьев Жака-Этьенна — один и в такой дали от дома. Юноша порывисто обнял Жана Себастьена и поцеловал руку Элоизы в перчатке.

— Я скакал из самого Парижа, — выпалил он. — В каждом городе брал новую лошадь. Я держу путь в Анноне.

Жан Себастьен взял его за руку.

— Мой дорогой друг, вы должны остаться у нас. Утром я с радостью предоставлю вам свежую лошадь.

— Вы очень добры, граф, — ответил ему Морис, — и я не откажусь от лошади, если вы согласны на обмен. Но до захода солнца еще три часа. Я бы предпочел продолжить свой путь. У меня есть новости из Парижа, которые я везу отцу, но могу поделиться ими с вами. — Его руки дрожали. — Они взяли Бастилию. Бастилию!

Жан Себастьен лишь слабо нахмурился, услышав такую весть.

— Кто? — спросил он. — Кто взял Бастилию?

Морис низко наклонился.

— Народ, — прошептал он. — Народ захватил Париж.

— Народ?

— Народные массы. Толпы людей, — пояснил Морис. — Будьте готовы ко всему. То, что произошло в Париже, может произойти и в Дижоне.

— Юноша, дорогой мой, — Жан Себастьен смотрел на него с выражением, которое говорило о том, что беспокоиться совершенно не о чем. — Не следует паниковать раньше времени. Народ любит нас. Нам нечего их бояться. Лучше подождать и посмотреть, как поведет себя король. Да и, в конце концов, что такое Бастилия? Никому не сдавшаяся тюрьма в шести днях езды отсюда.

— Дорогой граф, — сказал Морис, — я еду предупредить своего отца. Вы вольны пренебречь моим советом, но вас там не было, вас не было в Париже. Я был. Я видел эту толпу. Я читал статьи, гуляющие по городу. «Свободная Франция». Это доберется и до Дижона. Это и вас тоже коснется. Поверьте мне. Все так и будет.

— Что будем делать? — спросила в тот вечер Элоиза своего мужа. Они стояли у окна южной гостиной залы, наблюдая, как круглое, красное солнце садится за холмистый горизонт.

— От Парижа до нас далеко, — отозвался Жан Себастьен.

— И все-таки…

Жан Себастьен пожал плечами.

— Что они могут? — вопросил он. — В каждом столетии есть свои бунтари, и иногда они выигрывают схватку, а то и две. Но на этом все. Пусть наслаждаются этой маленькой победой, пусть клепают свои статейки. Мы не представляем для них интереса. Вот отстроит король Бастилию, и их головы полетят с плеч.

— Значит, не будем делать ничего? — спросила Элоиза.

— Ничего.

Они не стали ничего делать. Почти два года Монбельяры ничего не предпринимали. Да и что они могли? Революция свершалась так далеко. А за виноградниками по-прежнему требовалось ухаживать. По-прежнему требовалось управлять поместьем. Во Франции богатый человек был богат, а бедный — беден, и не существовало очевидного способа переломить эту истину, если только, как любил повторять Жан Себастьен Монбельяр, «не сделать нас всех бедняками, а если парижский ветер перемен дует в таком направлении, я отказываюсь этому способствовать».

Но ветер дул, и мехи революции работали без всякого содействия со стороны Жана Себастьена. Новости из столицы приходили каждую неделю. Редко хорошие — что для Элоизы, что для Жана Себастьена, что для владельцев других поместий, виноградников, золота и серебра.

Очередные бунты. Очередные предостережения.

И все же, где Париж, а где — Дижон. Бургундия. О бургундцах говорили: «Они никогда не видели моря», — и ничуть не грешили против истины. До Сен-Назера, города на свирепом атлантическом побережье, отсюда было более десяти дней тяжелой езды, и почти столько же — до Марселя на юге или до Дьеппа на севере, и кто бы пустился в столь опасное путешествие только ради того, чтобы утонуть в чужом океане? Уж точно не жители Дижона.

Жан Себастьен Монбельяр, восьмой по счету глава своего рода, никогда не видел моря и никогда не увидит. Монбельяры были бургундскими виноделами. Свою жизнь они выстраивали в соответствии с жизненным циклом виноградной лозы. Каждое утро Жан Себастьен обходил фамильные виноградники. Их склоны выходили на восток — идеальное положение для легких красных вин, которые он производил. Он пробегал пальцами по листьям, гладил виноград — первые крохотные почки по весне, набухающие с наступлением лета гроздья, похожие на сжатые младенческие кулачки, и сентябрьские черные, налитые соком ягоды. Он срывал их и пробовал на вкус, не спеша, оценивая сладость. Он с тревогой поглядывал на небо, высматривая дождевые тучи. Он проверял лозу на предмет плесени, мучнистой росы и короткоузлия. Он отдавал распоряжения рабочим и посылал их за граблями, секаторами и тачками с водой, когда почва оказывалась слишком сухой. Каждый год в один из сентябрьских дней он клал в рот круглую лиловую виноградину, высасывал из нее всю мякоть, катал сок по всей поверхности языка, а затем поворачивался к Гийому, своему виноградарю, который управлял бригадами сборщиков, и говорил:

— Пора. — Он медленно выдыхал через нос, пробуя аромат винограда. — Пора.

Тогда Гийом тоже пробовал виноградину.

— Подождем еще два дня, — предлагал он. — На высокие склоны выйдем через четыре.

— А если дождь? — с тревогой в голосе спрашивал Жан Себастьен. Он уважал опыт своих специалистов.

— Не должно быть, — отвечал Гийом.

Два дня так два дня. Через два дня на эти холмы выйдут три сотни сборщиков винограда.

Они не стали ничего делать.

В Париже бушевала революция, а в Бургундии нужно было ухаживать за виноградом, подрезать лозу, следить за ферментацией, и даже якобинцам нужно было вино, чтобы пить.

Из Парижа продолжали приходить новости.