Джон Бакен
Тридцать девять ступеней
Об авторе
Имя Джона Бакена (1875–1940) практически не известно украинскому читателю, а ведь он был не только первоклассным писателем, автором блестящих «шпионских» романов и романов-биографий, но и одним из самых умных, проницательных и дальновидных политических деятелей Великобритании и Канады.
Выходец из семьи шотландского пастора-кальвиниста, Бакен в 1892 году поступил на юридический факультет университета в Глазго, и тогда же начал пробовать силы в литературе. Его статьи, очерки и рассказы охотно печатали популярные английские журналы и газеты. По окончании университета Бакен переехал в Лондон, но вскоре сменил карьеру адвоката на должность секретаря лорда Альфреда Милнера — верховного комиссара империи по делам африканских колоний. В течение двух с половиной лет он сопровождал своего патрона в Южной Африке, в самый разгар Англо-бурской войны (1899–1902), а затем попытал счастья в качестве издателя.
Перед Первой мировой войной Джон Бакен вернулся к журналистике и все военные годы был европейским корреспондентом британской «Таймс».
В это же время он стал секретным сотрудником британской разведывательной службы в чине лейтенанта, и опыт этой работы не прошел для него даром — в 1915 году на свет появился его первый «шпионский» роман «Тридцать девять ступеней», имевший шумный успех. Именно здесь впервые возник обаятельный образ героя, впоследствии кочевавшего по страницам романов Джона Бакена, — Ричарда Ханнея. Среди них и вышедший в 1924 году роман «Три заложника» — один из самых захватывающих сюжетов о похищениях с политической подоплекой и одновременно — впечатляющая панорама нравов и политической жизни Англии до и после кровавой мировой бойни.
В послевоенные годы Джон Бакен занялся политикой, но не оставлял литературу — в это время были опубликованы написанные им несколько романов, биографии Вальтера Скотта, Оливера Кромвеля и Юлия Цезаря, а также очерки о британских колониях в Африке.
В 1927 году писатель был избран в Палату общин. Впоследствии он прославился блестящими речами в защиту шотландской церкви, против антисемитской политики Гитлера и в пользу создания еврейского государства на землях Палестины. Парламентская деятельность принесла Джону Бакену ряд высших наград и титул лорда Твидмурского, а в 1935 году король назначил его генерал-губернатором Канады. В этой должности писатель и оставался вплоть до своей кончины в 1940 году.
«Тридцать девять ступеней» впервые были экранизированы в 1935 году великим Альфредом Хичкоком, затем последовали экранизации в 1959 и 1978 годах, а в 2008 году режиссер Джеймс Хоуз снял современный римейк этой волнующей истории. По мотивам романа создана популярная компьютерная игра.
И в наши дни книги Джона Бакена продолжают выходить на многих европейских языках, внимание читателей к этим замечательным образцам жанра не ослабевает.
Глава 1
Покойник
В тот майский день я вернулся из Сити около трех, испытывая неодолимое отвращение к жизни. Прошло три месяца с тех пор, как я прибыл в старую добрую Англию, и за это время она успела мне до смерти надоесть. Если бы год назад кто-нибудь рассказал мне о моем нынешнем настроении, я, скорее всего, рассмеялся бы ему в лицо — но дело обстояло именно так. Погода меня раздражала, обывательская болтовня опостылела до тошноты; мне недоставало физических нагрузок, а все лондонские развлечения казались пресными, как перестоявшая на солнце содовая. «Ричард Ханней, — повторял я сам себе, — ты явно попал не в ту колею, дружище. Выбирайся, пока не поздно!»
При мысли о планах, которые я строил под конец своего пребывания в Булавайо [Город на территории владений Британской Южно-Африканской компании, основанный в 1893 году. Второй по величине город современного Зимбабве.], мне хотелось кусать губы от досады. Я скопил некоторую сумму — не огромную, но по моим меркам вполне приличную — и заранее предвкушал разнообразные удовольствия, которым собирался предаться в Лондоне. Мой отец увез меня из Шотландии, когда мне было всего шесть лет, и с тех пор я ни разу не бывал на родине; неудивительно, что Англия казалась мне чем-то вроде сказки из «Тысячи и одной ночи», и я рассчитывал осесть там до конца своих дней.
Но жизнь в Англии быстро меня разочаровала. Всего за неделю я устал от созерцания достопримечательностей; меньше чем за месяц пресытился ресторанами, театрами и скачками. Возможно, моя хандра объяснялась тем, что я так и не обзавелся добрым приятелем, готовым разделить со мной досуг. Многие приглашали меня в гости — но, кажется, только затем, чтобы задать два-три ничего не значивших вопроса о Южной Африке и тут же перейти к обсуждению собственных дел. Дамы — поборницы имперской идеи — то и дело звали меня на чаепития со школьными директорами из Новой Зеландии или газетчиками из Ванкувера; такие собрания бывали особенно несносны. Здоровый телом и душой тридцатисемилетний мужчина со средствами, вполне достаточными для беззаботного времяпрепровождения, я только и делал, что дни напролет зевал от скуки. Дошло до того, что я почти решился бежать и вернуться в свой вельд [Травянисто-кустарниковая саванна в Южной Африке. // * Даты и места, приведенные в квадратных скобках, восстановлены на основании содержания письма или выведены на основании сходства письма с другими. В большинстве примечаний использованы сокращения, полные библиографические данные по соответствующим источникам приведены в библиографии. Если источник упоминается только один раз, данные по нему приведены полностью, при этом в библиографию он не включен. Что касается имен: во времена Ренуара художников принято было называть по фамилии, — например, друзья, а впоследствии жена и сыновья называли Пьер-Огюста Ренуара Ренуаром. Так же обращались к Моне, Сезанну и пр. Художниц тоже называли по фамилии, но с обращением, например мадемуазель Моризо или мадемуазель Кассатт. Обычных женщин, не художниц (например, жену Ренуара), называли по имени — Алина или Габриэль. ], полагая себя самым скучающим подданным Соединенного Королевства.
В тот день, возвращаясь домой после разноса маклерам по поводу моих вложений, который я устроил просто для того, чтобы чем-нибудь занять мозги, я заглянул в свой клуб или, вернее сказать, кабачок, обслуживавший выходцев из колоний. Я потягивал пиво и читал вечерние газеты. Все они наперебой сообщали о конфликте на юго-востоке Европы; в одной из них мне попалась на глаза статья о греческом премьере Каролидесе. Пожалуй, мне нравился этот парень. Судя по тому, что о нем говорилось, он был единственной по-настоящему значительной фигурой во всем балканском спектакле. Кроме того, он вел честную игру, чего нельзя было сказать о большинстве остальных. Насколько я понял, в Берлине и Вене его ненавидели черной ненавистью, тогда как мы, наоборот, собирались поддержать — одна из газет даже объявила Каролидеса «последним барьером на пути Европы к Армагеддону».
Я вспомнил, как раздумывал о том, смогу ли получить работу на Балканах. А еще мне пришло в голову, что Албания — явно не то место, где пришлось бы зевать и скучать.
Около шести вечера я зашел домой и переоделся, после чего поужинал в кафе «Ройял» и заглянул в мюзик-холл. Представление с участием женщин, резво скакавших по сцене, и мужчин с обезьяньими физиономиями было донельзя глупым, и я поспешил уйти. Безмятежным ясным вечером я пешком возвращался на Портленд-Плейс [Улица в районе Мэрилебон в Центральном Лондоне. В начале XX века здесь был сосредоточен целый ряд посольств, главных офисов крупных компаний и фешенебельных особняков британской знати. В доме номер 76 (ныне снесен) с 1912 по 1919 год проживал сам Джон Бакен, и здесь же он «поселил» своего героя Ричарда Ханнея.], где снимал квартиру. По тротуарам мимо меня сновали взад-вперед погруженные в свои заботы, болтавшие о своих делах люди, и я завидовал им, потому что все были чем-нибудь заняты. У всех продавщиц, клерков, денди и полисменов был некий интерес в жизни, поддерживавший их на житейской стезе. Я подал полкроны уличному попрошайке, увидев, как тот зевнул: он был моим собратом по несчастью. Выйдя на Оксфорд-Серкус [Площадь в центре Лондона, образованная перекрестком Оксфорд-стрит и Риджент-стрит. С 1900 года — также одноименная станция Лондонского метро.], я поднял глаза к весенним небесам и поклялся самому себе, что если в течение следующих суток старая добрая Англия не найдет, наконец, чем меня развлечь, я куплю билет на ближайший пароход в Кейптаун.
Моя квартира находилась на втором этаже дома в новом квартале за Лангам-Плейс. В доме была общая парадная лестница с портье и лифтером при входе, но не было ни ресторана, ни других подобных заведений, а на каждую лестничную площадку выходила только одна квартира. Я терпеть не могу домашней прислуги, поэтому за квартирой в мое отсутствие присматривал мой знакомый, приходивший ежедневно к восьми утра и уходивший в семь вечера: сам я никогда не обедал дома.
Не успел я вставить ключ в дверной замок, как увидел рядом с собой человека. Я не заметил, как он подошел — его неожиданное появление заставило меня вздрогнуть. Он был худощав, с каштановой бородкой и буравящим взглядом маленьких голубых глаз. Я узнал в нем жильца квартиры, располагавшейся этажом выше: до этого мы раз или два обменялись приветствиями, случайно встретившись на лестнице.
— Могу я с вами поговорить? — спросил он. — Вы позволите войти?
Ему стоило заметных усилий подавить волнение в голосе, а его рука вцепилась в мое запястье.
Я открыл дверь и жестом пригласил его. Едва переступив порог, он бросился к задней комнате, служившей мне курительной и кабинетом, и тут же метнулся обратно.
— Дверь заперта? — лихорадочно спросил он, сам закрывая ее на цепочку. — Простите мою бесцеремонность, но именно вы показались мне человеком, который сможет меня понять. Я думал о вас всю неделю — с тех пор, как все понеслось под откос. Скажите, не могли бы вы оказать мне одну услугу?
— Я готов вас выслушать, — сказал я. — Это все, что я могу вам обещать. — Меня начинало раздражать нелепое поведение этого дерганого коротышки.
На столике рядом с ним стоял поднос с напитками. Мой посетитель схватил одну из бутылок, налил себе виски, добавил содовой, осушил стакан в три глотка и стукнул им о стол с такой силой, что стекло треснуло.
— Простите, — сказал он, — нервы ни к черту. Видите ли, вышло так, что в этот самый момент меня уже нет в живых.
Я сел в кресло закурил трубку.
