Сьюзен будет стоять первую вахту. Фенн составляет ей компанию все начало вахты, а потом идет на боковую. Зная теперь, что «Баратарианец II» по крайней мере заходит в бухту По, мы зажигаем якорный огонь на форштаге; поскольку ночь обещает быть душной, мы пристраиваем к главному переднему люку ветролов, чтобы продувало каюту. Сью размышляет о парадоксе: мы предпринимаем меры предосторожности от наших помощников — обстоятельства напоминают ей, с должными переменами и подстановками, об
...ИСТОРИИ ДРУГИХ ИЗНАСИЛОВАНИЙ МИРИАМ,
как и труве пейслийский платок, вместе с другим мокрым прицепленный к леерам сушиться, и его узор реснитчатых слезинок роится, словно амебы или жирные сперматозоиды.
Ее другие изнасилования! в ужасе восклицает Фенн. Какие еще другие изнасилования?
Те, что случились после главных, но до иранского. Наверно, я надеялась, что ты все знаешь от Ма, поэтому мне вообще не придется об этом заговаривать. Но ты мне рассказал эту долгую грустную историю о своей бойне; теперь ты мой должник.
Другие изнасилования Мим! Иисусе, Сьюзен!
Мы привыкли об этом не упоминать. В доме повешенного эт сетера [Не упоминай веревку, рекомендует испанская поговорка.]. Но мне напомнила твоя шутка сегодня на пляже — плюс этот платок. По моему мнению, это и перекосило Ма в самом начале, но она не согласна. Бабуля говорит, что Ма вся пошла сикось-накось еще в Сорок девятом, когда Па умер, а от всех этих дел с Мимси стало только хуже. Ма и с этим не согласна.
Покуда мы не отклонились от этой жуткой темы, произносит Фенвик, можно узнать личное мнение твоей матери о дате и причине ее сикось-накоси? Читателю может быть интересно. Как мы вообще стали называть это сикось-накосью?
Бабуля. Потом сама Ма пристрастилась дразнить Бабулю этим словом, а мы все уж нахватались от нее. Сикось-накось стала понятием нейтральным, вроде вдовства или развода. Ма утверждает, что и родилась она сикось-накось, в лагерях ее перекосило еще сильней, а не перекашивало ее по обычным меркам единственный раз — когда ее вся из себя не скособоченная филадельфийская родня в Тридцать пятом спасла ее, всего лишь одиннадцатилетнюю, и сделала из нее славную еврейскую девочку, и в Сорок первом она вышла замуж за Па, подгадав как раз к войне, а следующие восемь лет провела пристойной суетливой женушкой и матерью нас, девочек, в Челтнэме, Пенсильвания, а потом, когда Па в Сорок девятом умер, взяла в свои руки его дело, ей же, я вас умоляю, исполнилось каких-то двадцать шесть, и переехала в Балтимор и заправляла всем так же хорошо, как и Па, эт сетера. Ма говорит, что время то не скособоченное и оказалось ей настоящей сикось-накосью, если интересно знать, и странно себя вести начала она после рождения Гаса в Пятьдесят третьем — ездить на велосипеде и носить цыганские наряды, петь вдоль по улице — и перебралась в Феллз-Пойнт, открыла там «У Кармен» и все такое, — что она просто вернулась к своему естественному состоянию, иранское приключение Мириам это упрочило, а потом с потерей Гаса и Манфреда оно сделалось окончательным. Сикось-накось.
По мне, все складно.
И по мне. О сикось-накоси никто не говорит разумнее Ма. Но с моей точки зрения, конечно, сикось-накось, похоже, она пошла в основном после других изнасилований Мириам.
Боже правый. Рассказывай дальше, Сьюз.
Сьюзен делает вдох поглубже, выдыхает, начинает: это случилось в Тыщадевятьсот шестьдесят восьмом, когда и главные. Шестьдесят восьмой был урожайным годом для убийц и насильников. История это мерзкая. Мимс всегда была шизанутой, нервной и непокорной: полная противоположность мне, если не считать нервозности. Носила смешные наряды, в начале старших классов пробовала траву и кокс, хотя тогда никто еще не употреблял эту дрянь, кроме джазовых музыкантов. Мы тогда жили в Балтиморе, и почти все школьные подруги у нас ходили на свидания с еврейскими мальчиками из Маунт-Вашингтон или Пайксвилла, Мимс же тусовалась с толпою клевых черных парней, главным образом — музыкантов. Еще она была первым Дитем Цветов в городе. Плюс вегетарианка на здоровом питании, когда не страдала анорексией, плюс против спиртного, но за гашиш. К тому ж она была настоящей спортсменкой; лучше меня, вот только не желала тренироваться, а потому никогда не играла за старшие классы, да и наплевать ей на это было с высокой башни. А ее преподы по искусству, бывало, умоляли ее всерьез заняться живописью, та́к она ее чувствовала, но она ни в какую.
Это наша Мириам.
Ну вот: когда я поступила в Суортмор, Мимси вернулась в Филадельфию, в Темпл, где, как она говорила, научилась только ходить на оба фронта. Я тогда вообще едва знала, что такое лесбийство за пределами вычитанного у Сапфо на Промежуточном греческом. После первого курса она ушла и записалась в Корпус мира, чтобы ума-разума набраться, как она говорила. Ее отправили в Нигерию, в какую-то деревушку где-то в буше, где, мы были уверены, она подцепит себе слоновую болезнь и малярию, где ее изнасилуют и продадут в белое рабство или сменяют на корову. В самом разгаре был Биафрийский бунт; даже Ма тревожилась до одури, а Бабуле мы вообще не осмеливались сообщать. Но никаких подобных гадостей не случилось: Мим учила ребятишек гигиене и закрутила серьезный роман с иранцем из Джонза Хопкинза, который занимался там здравоохранением. В марксизм Мим обратили как раз его истории о том, как ЦРУ помогало свергнуть правительство Мосаддега, чтобы привести к власти Шаха, и вот так она позднее оказалась в Тебризе, в Семьдесят первом. Все это ты знаешь.
Не имеет значения, что́ я знаю. Рассказывай дальше.
В Тыщадевятьсот шестьдесят восьмом ее отправили из Западной Африки домой в Балтимор как бы в увольнительную из-за Биафрийских передряг. Ма уже тогда обосновалась в Феллз-Пойнте, а я занималась докторской в Колледж-Парке. Мими казалась… не знаю: бывалой, суровой, собранной. На меня произвело большое впечатление. Она была к тому времени настроена пропалестински, провьетконговски, но главным образом — против ЦРУ, и то, что вы с Манфредом работаете на Компанию, возмущало ее не на шутку. Как вообще могли они оказаться такими тупыми, чтобы подкатить к ней с предложением работать на них под прикрытием Корпуса мира в следующей командировке, когда она убеждена, что они стоят за покушениями на Кеннеди, и даже Корпус мира на нее не давил за ее политические убеждения и из-за ее шаткости…
А ей и правда была шатко, несмотря на закаленный вид. У нее случались приступы дурноты, а порой она галлюцинировала. Но при этом была убеждена, что мозгоправы — либо жулики, либо половые империалисты, либо агенты правительства, либо все вместе сразу, и потому отказывалась обращаться. У меня тем летом имелась хорошо оплачиваемая работа в Вирджиния-Бич — помощницей управляющего в мотеле у одного из дружков Ма в тех краях, и Мимс часто ловила попутки туда и сюда между Ма в Балтиморе, мной в Вирджиния-Бич и ее друзьями в Джорджтауне.
Один из них и познакомил ее с человеком из Компании, в джорджтаунском баре для голубых, и тот ей двинул холодный заброс [Предложение агентской деятельности, выдвигаемое без предварительной обработки «объекта».]. Мими пришла в такую ярость, что, прекратив разоблачать его вдоль по всей Висконсин-авеню, вынуждена была в час ночи голосовать на дороге и гнать на попутках двести с лишним миль в Вирджиния-Бич, чтобы мне об этом рассказать. Насчет автостопа я ей все мозги прожужжала: сама я много ездила на попутках в Европе, но почти никогда — в этой стране, если не считать крайних случаев. Мим говорила, что ей насрать: ее пугает Америка, а не американцы, и более-менее от одной пизденки жизнь ее не изменится, эт сетера. Так она и разговаривала — даже тогда. И вот тут включается ее сумасбродство: как будто беспокойство наше не заходило дальше ебись-или-гуляй. Вообще-то именно тогда у Мимс случился неразборчивый в связях период, потому что иранский друг-медик ее бросил. Если она не спешила и считала своего водителя привлекательным, она его окучивала. Или ее. Когда я ее попрекала за автостоп, а Мимс в ответ пожимала плечами и отвечала: Я ж доехала в целости, — я никогда не знала, о чем она.
Той конкретной ночью она безопасно добралась до Вирджиния-Бич в кабине грузовика с морепродуктами, который вел свидетель Иеговы, и разбудила меня в шесть утра тирадой против ЦРУ: как Америка становится раковой опухолью человеческой цивилизации; и она терпеть не может, что ее собственный отчим и приемный дядя, которых она так любит и кто, как ей известно, очень о ней, и о Гасе, и о Ма заботятся, в Компании большие шишки; и если она даже на минуту допустит, что кто-либо из вас сочинил тому обсосу его речугу для подката, она спишет вас со счетов насовсем; но она знает, что с нею вы нипочем так не поступите, каких ужасных штук вы б ни творили с другими людьми. Эт сетера.
Я ей сказала, что парняга тот наверняка просто выпендривался или поддразнивал ее, и она постепенно остыла. Пожила у меня несколько дней, и вместе нам было хорошо. Я даже заманила ее на пляж поиграть в силовой волейбол! Она великолепно гасила, если была в настроении, даже играя против здоровенных парней. Почти как вернуться в Поконы, когда мы с Мими работали вожатыми в лагере «Лавр». Я купила ей акриловых красок, чтоб она снова занялась живописью, и уговорила свое начальство дать ей работу, считая, что нам обеим будет полезно провести лето вместе, перед тем как она примется за свое дальнейшее. Мим подумывала в августе съездить в Чикаго помочь друзьям бедокурить на Демократическом национальном съезде. Но тут вдруг у нее возникла тяга расспросить Бабулю о белорусских погромах, поэтому ясным воскресным днем — четырнадцатого июля, в День Бастилии, Тыщадевятьсот шестьдесят восьмого — она собрала свой рюкзачок, проголосовала на дороге и направилась по Трассе шестьдесят к Прибрежному государственному парку на заднем сиденье мотоцикла: вел его черный парень лет тридцати в шлеме Вермахта и кожаном жилете, на спине которого было написано «Громохрана Ричмонда». Была она в бабулиных очках в стальной оправе, бабулином платье и косынке в огурцах; потому-то я и вспомнила.
