— А сейчас вы что режете? — поинтересовался Ной. — Еще одного кролика?

— Надеюсь, что нет, — ответил старик. — Хотя, раз у меня никогда не получается то, что я собирался делать, кто знает, что из дерева проступит вообще? Но вреда не будет попытаться опять. — Он устроился на другом стуле и, садясь, потер себе поясницу. — Спина болит, — пробормотал он, заметив, что мальчик на него смотрит. — Один из недостатков старости. Но в нем никто не виноват, кроме самого меня. Надо было оставаться как был. А ты, наверное, думаешь, что все стареют, поэтому жаловаться я не имею права.

— Нет, — ответил Ной, ни секунды не колеблясь. — Нет, я вообще так не думаю. Вовсе не все стареют.

Старик пристально посмотрел на него, подумал над словами мальчика, но никаких вопросов больше задавать не стал.

— Ешь, — только и сказал он и показал на тарелку перед мальчиком, заваленную едой. — Ешь, а то нагреется.

Хоть Ной и проголодался, на еду он набрасываться не стал. Мама всегда ему говорила, чтобы он думал о других едоках за столом и не уплетал, как поросенок, которого месяц не кормили. Вместо этого он жевал тихо и медленно, радуясь каждому кусочку, а вся еда была едва ль не вкуснее всего, что он ел в жизни.

— И у меня когда-то был такой же аппетит, — проговорил старик. — Теперь уже не то. Нынче я раз двенадцать в день поем — и мне уже, в общем, хватает.

— Двенадцать? — поразился мальчик. — А мы дома едим всего три. Завтрак, обед и ужин.

— Ох, батюшки, — сказал старик. — Как-то все это неправильно. Твоя жена разве готовить не умеет?

— Моя жена? — Ной не выдержал и расхохотался. — Но у меня нет жены.

— Правда, что ли? И почему? Мне кажется, паренек ты довольно приятный. И на взгляд симпатичный. Пахнет от тебя тоже неплохо. Хотя… — Старик потянул носом воздух и задумался. — Раз уж зашла об этом речь…

— Но мне всего восемь лет, — сказал Ной. — В восемь лет нельзя жениться! Не то чтобы мне хотелось, во всяком случае.

— Правда? — переспросил старик. — Отчего ж нет, могу ли я спросить?

Ной немного поразмыслил.

— Ну, может, и женюсь, когда стану очень старым, — наконец сказал он. — Лет в двадцать пять. У меня в классе есть одна девочка, Сэра Щупли, она мой четвертый лучший друг, и я полагаю, однажды мы с ней поженимся, только это будет еще не скоро. — Ной огляделся и прикинул, насколько мала эта кухонька: похоже, она приспособлена только для одного человека. — А вы? — спросил он. — Вы разве не женаты?

— О нет, — ответил старик и покачал головой. — Нет, я так и не встретил подходящую девушку.

— Значит, вы тут живете один?

— Да. Хотя общества мне хватает с головой. Александр и Генри, к примеру, с которыми ты уже познакомился.

— Часы и дверь? — уточнил на всякий случай Ной.

— Да. А есть и другие. Много других. Я уже и счет им потерял, вообще-то. Ну и конечно, у меня есть мои марионетки.

Ной кивнул и стал есть дальше.

— Очень вкусно, — произнес он, набив едой рот. — Извините, — добавил он и хихикнул.

— Все в порядке, — ответил старик. Он подержал полено на вытянутой руке и сдул с него стружки. Осмотрел со всех сторон и, похоже, остался доволен, после чего вновь взялся за работу. Стамеска его делала аккуратные и точные надрезы в дереве. — Мало что так радует глаз, как голодный мальчик за едой, — заметил он. — Стало быть, если у тебя нет жены, живешь ты тоже один?

Ной покачал головой.

— Нет, я живу с моей семьей, — ответил он, и вилка его застыла на миг в воздухе, едва он о них подумал. — Точнее, раньше с нею жил, — поправился он. — До того, как ушел, то есть.

— И больше там не живешь?

— Нет, я ушел нынче утром. Повидать мир и пуститься в приключения.

— Ах, с хорошим приключением ничто не сравнится, — улыбнулся старик. — Я однажды отправился в Голландию на выходные — и задержался там на год после того, как ввязался в заговор по свержению правительства.

— Не могу даже вообразить, что сам во что-нибудь такое ввяжусь, — сказал Ной, которого политика не интересовала ничуточки.

— А твои родители были довольны, что ты уходишь из дома?

Ной ничего не отвечал довольно долго, а потом посмотрел к себе в тарелку. На его лицо набежала тень, а еда вдруг показалась далеко не такой аппетитной, как всего секунду назад.

— Запросто можешь не рассказывать мне того, чего не хочешь, — произнес старик. — Я ведь и впрямь немного знаю, каково приходится восьмилетним людям. В конце концов, и мне когда-то было восемь лет.

Ной задумался. Человек этот до того стар, что удивительно, если он помнит, как ему было в возрасте Ноя.

— А в восемь лет вы когда-нибудь убегали из дома? — спросил он, подняв голову и громко сглотнув. Думать об этом ему вовсе не хотелось, потому что стоит начать — и он моментально расстроится. Он пытался не думать об этом с тех самых пор, как проснулся рано утром, но у мыслей была жуткая привычка снова и снова возникать где-то в пальцах на ногах, добегать до коленок, проникать через ноги в спину и наперегонки мчаться к мозгу, а оттуда отправлять в его глаза такие картинки, на какие Ною совсем не хотелось смотреть.

— Я мальчиком много чего делал, — сказал старик. — И далеко не все было разумно.

Ною вполне понравилась мысль поделать то, что не очень разумно, и он собирался расспросить старика об этом подробнее, но тут заметил деревянный сундучок, стоявший на полу у самых его ног. Ной немного удивился, что, садясь за стол, он никакого сундучка не заметил, — тот был украшен весьма причудливой резьбой и походил на всякие антикварные штуковины, которые его мама вечно разглядывала в лавках и жалела, что такое нельзя купить домой. Сверху на нем была вырезана марионетка — совсем не похожая на те, что висели внизу на стенах, и Ной нагнулся получше ее рассмотреть.

— Это вы сделали? — спросил он, глянув на старика, и тот покачал головой.

— О нет, — ответил он. — Нет, не я. Я не такой хороший мастер. Резьба тут, как видишь, очень тонкая.

— Великолепно, — произнес мальчик и, дотянувшись, погладил рукой вырезанные линии. Кукла на крышке выглядела очень бодрым пареньком. У него было длинное цилиндрическое тело, на голове — остроконечный колпак. А ноги — примечательно худые; вряд ли он долго бы на них простоял и не свалился.

— Ты удивишься, — сказал старик, точно прочел мысли мальчика. — Если резать марионеток из очень старого дерева, оно такое крепкое, что не сгниет целую вечность. Нужно лишь правильно к нему относиться. Эта кукла, возможно, смогла бы добежать до края земли и обратно, а в конце на ней бы потребовалось только лак освежить.

— Если сундучок не вы сделали, — спросил Ной, — то кто?

— Мой отец, — ответил старик. — Очень давно. Я много лет внутрь не заглядывал. В нем очень много воспоминаний, а иногда бывает очень трудно смотреть на остатки прошлого. Даже краем глаза глянуть — уже грустно. Или чего-нибудь жаль.

От всех этих слов Ною стало еще любопытнее, что же лежит в сундучке, и он посмотрел на него, закусив губу. А затем поднял голову. Судя по глазам, ему до ужаса хотелось в него заглянуть.

— А можно я открою? — спросил он, решив, что проще всего будет задать честный вопрос. — Можно посмотреть, что внутри?

Старик собрался было что-то ответить, но отвернулся. На его лице читалось смятение, словно он вовсе не был уверен, готов ли он выпускать на свет воспоминания из сундучка. Ною не хотелось мешать хозяину, пока тот решает, и он не произносил ни слова, пока старик снова не посмотрел на него и не улыбнулся, а затем и не кивнул.

— Если хочешь, — тихо сказал он. — Только бережнее с тем, что отыщешь внутри. То, что в нем лежит, для меня очень ценно.

Ной с восторгом закивал, нагнулся и поставил сундучок на стол перед собой. На боках его была вырезана та же марионетка, что и на крышке, и ее окружали иностранные на вид сооружения. Ной точно видел такие у себя в учебнике географии. Одна немного походила на Эйфелеву башню в Париже, другая — на римский Колизей. Мальчик взялся за края крышки и бережно поднял ее, затаив дыхание. Он был уверен, что внутри окажется что-то необычайное.

Но, к его большому разочарованию, внутри лежали другие марионетки.

— Ой, — сказал он.

— Ой? — переспросил старик. — Что-то не так?

— Ну, я думал, там будут фотографии, — ответил Ной. — Мне нравятся фотографии. Или старые письма. А тут только куклы. Как внизу. Они, конечно, очень симпатичные, — добавил он, не желая показаться грубияном. Потом вытащил одну и внимательно ее рассмотрел. — Я просто думал, здесь будет что-нибудь другое, только и всего.

— Ах, но они и так другие, — улыбнулся ему старик. — Все марионетки внизу вырезал я.

А эти — последние из тех, что делал мой отец. Как и огромное дерево снаружи, они напоминают мне о нем. Это все, что мне от него осталось.

— Ну, они и впрямь, наверное, очень интересные, — сказал Ной. Теперь ему стало еще любопытнее. — А вы разве не хотите перенести их вниз, ко всем остальным?

— Нет, этого я сделать не могу, — ответил старик. — Отцу бы не понравилось. Понимаешь, здесь каждая рассказывает историю. Свою, особую историю. Поэтому их нужно держать вместе.

— А мне нравятся истории, — с улыбкой сказал Ной и взял одну куклу наугад. Она изображала довольно кряжистую женщину с несколькими подбородками и весьма гневным лицом. — Какую вот эта рассказывает?

— О, это миссис Бляхе, — хохотнул старик. — Моя первая учительница.

— Вы у себя держите такую куклу? Свою первую учительницу? — От удивления брови Ноя сами полезли на лоб. — Вам тогда, наверное, очень нравилось ходить в школу.

— Не всегда, — ответил старик. — Ходить в школу вообще не я придумал. Это все Паппо. Мой отец то есть, но это уже совсем другая история. Я вполне уверен, что тебе неинтересно, как я туда попал.

— Наоборот — еще как, — выпалил Ной.

— Правда? — удивился старик и весь просиял. — Ну, тогда ладно. Но расскажу вкратце. Так, с чего бы начать? Вот в чем вопрос. Наверное, еще с леса. — Он с минуту подумал, затем быстро кивнул, точно мысль и впрямь была разумна. — Да, — сказал он. — Начнем из лесу.

Глава седьмая

Миссис Бляхе

Именно мой отец, Паппо (начал старик), решил, что нам нужно съехать из уютного домика на лесной опушке и перебраться глубже в леса. Деревья там были такие старые, что из них получались игрушки и марионетки получше. Он вырезал их каждый день, а кроме того, ему нравилась мысль начать все заново. В тот год жизнь наша так изменилась, что когда мы услышали про деревню — немного дальше первой и чуть в стороне от второй, — подумали, что в ней прекрасно будет начать новую жизнь.

Мне тогда было всего восемь лет, но обычной жизнью я еще толком и не жил. Понимаешь, я был очень проказлив, что для мальчишек моего возраста вполне обычно, и, как правило, из-за этого попадал в жуткие переделки. Вечно сталкивался с какими-то необычайными людьми, и они завлекали меня в разные неприятности. Я был из тех мальчишек, которые пойдут купить бутылку молока — а окажутся в бродячем цирке: их непременно привезет туда жестокий похититель. Или попадут в услужение к тому, кто им желает только зла. Всякий раз, когда я выпутывался из таких передряг, я давал Паппо слово, что никогда больше не буду отвлекаться и увлекаться, но рано или поздно слово это все равно нарушал. Гордиться тут нечем, но вот такой уж я был, чего греха таить.

Но когда мне исполнилось восемь, я решил постараться и быть послушным мальчиком. И чтобы как-то отметить это решение, Паппо счел, что неплохо будет начать жизнь заново в таком месте, где ни его, ни меня никто не знает.

— После всего, что случилось, — сказал Паппо, объясняя мне свой план, — кажется, такая перемена не повредит нам обоим. Оба начнем все с чистого листа.

Поэтому однажды утром, не успело еще и солнце встать, собаки — проснуться, а роса — выпасть на полях, мы отправились в путешествие через лес. И по дороге даже не задерживались ни с кем поговорить, а остановились, лишь когда добрались до этой вот деревни.

Паппо спросил, чувствую ли я здесь себя как дома, и мне даже задумываться ни на миг не пришлось.

— Да, — ответил я. — Да, мне кажется, что да.

Первым здесь мы встретили молодого осла. Он щипал траву, росшую вдоль деревенской улочки, и наше прибытие его встревожило. Проглотив последний клок, он подбрел к нам поздороваться.

— Перебраться сюда хотите, а? — спросил осел. Ему, похоже, очень понравилось, что рядом может поселиться мальчик его лет, который время от времени будет брать его на прогулки по окрестным полям. — Могу лишь сугубо рекомендовать. Хии-хоо! Я сам живу тут вместе со своим стадом с рождения. Нас здесь около дюжины, но если вам понадобится поскакать галопом, лучше меня никого не найти. Я бегаю быстрее. И никогда не сброшу. А кроме того, лучше всех умею поддержать беседу. Хии-хоо! У вас с собой колбасок случайно не найдется?

— Очень любезное предложение с вашей стороны, — ответил ему Паппо, не успел я и рта раскрыть, и потащил меня дальше по улице, а там принялся быстро постукивать по земле своим посохом, нюхать воздух и дышать полной грудью, становиться на четвереньки, трогать руками траву и кусты, росшие вдоль тропы. После чего провел немало кратких, но содержательных бесед с различной живностью, регулярно тут ходившей по своим делам, — и все это к вящему смятению осла, который, судя по виду, очень надеялся, что мы не передумаем.

— Твой отец хочет все знать наверняка перед тем, как решить, да? — спросил осел у меня. Подбредя, он как-то загадочно обнюхал мне карманы — словно что-то искал в них.

— О да, — ответил я. — Паппо надеется, что мы поселимся тут навеки.

— Ох, а я надеюсь, что он выберет эту деревню, — сказал осел. — Если так и будет, ты ко мне почаще приходи в гости, ладно? Я тут лучший, я уже говорил? А когда станешь меня навещать, приноси с собой чего-нибудь поесть. Никогда нельзя пускаться галопом на голодный желудок.

Деревня, судя по всему, оказалась подходящей, потому что, вернувшись к нам с ослом, Паппо довольно кивнул и обнял меня.

— То самое место, мальчик мой, — сказал он. — Как раз для нас. Я в этом уверен. Здесь мы можем быть счастливы.

— Хии-хоо! — закричал осел, придя от этого известия в восторг. — Хии-хоо! Хии-хоо!

И вот так вот, не тратя больше ни минуты, Паппо взялся строить нам новый дом — кирпич за кирпичом складывал его собственными двумя руками. Не самый блестящий его замысел — как бы хорошо ни умел он работать стамеской по дереву, каменщик из него был никудышный. Поэтому домик и выглядит так необычайно: и стены у него не совсем ровные, и окна торчат во все стороны.

— Это ничего, — сказал я, когда мы устроились над лавкой игрушек: мне очень не хотелось, чтобы он расстраивался. — Стоит — и ладно, а остальное неважно.

— Наверное, да, — ответил он. — А теперь пора подумать о твоей школе.

— Вообще-то нам о ней не надо думать, правда? — спросил я.

— Еще как надо, — сказал он. — Ты и так уже столько пропустил в своем образовании и очень отстал от сверстников. А так не годится, верно?

— Без разницы, — пожал плечами я, а Паппо нахмурился и покачал головой.

— Я думал, ты впредь будешь послушным мальчиком, — сказал он, и в голосе его я уловил нотку разочарования.

— Я и так послушный, Паппо, — сказал я — и тут вспомнил обо всех своих обещаниях. — Прости меня. Конечно, я пойду в школу, если ты хочешь. Хотя бы похожу в нее.

И вот, пока я не передумал, Паппо зашел к местной учительнице миссис Бляхе и спросил, не найдется ли у нее в классе местечка для меня.

— Разумеется, мы всегда рады новеньким, — ответила она и вся разулыбалась нам. У нее даже щеки порозовели, ведь Паппо был мужчиной очень видным, а мистер Бляхе в сентябре прошлого года убежал из дома с бродячим цирком. — И у нас осталось несколько свободных мест. Мы будем в полном восторге, если ваш сын станет учиться с нами. А разве супруга ваша не заглянет к нам тоже поговорить об образовании мальчика? — спросила она, вся подавшись вперед и накручивая на палец локон. — В таких жизненно важных вопросах необходимо участие всех родителей, я считаю.

— У меня нет супруги, — ответил Паппо и немного замялся: все и без того было сложно, и ему не хотелось создавать дополнительные трудности там, где это не было совершенно уж необходимо.

— Ну, неважно, — сказала миссис Бляхе, придя в полный восторг от того, что для ее авансов у нее не будет соперницы. — У нас тут всякие дети есть. Например, девочка, первые пять лет прожившая в джунглях, — она до сих пор разговаривает на странной смеси английского с обезьяньим. Ее зовут Дафни. Я уверена, ты с ней крепко подружишься.

— Это мы еще посмотрим, — неуверенно ответил я.

— А еще есть мальчик, который раньше был слоненком, но ему удалось вырваться из такой жизни перед самым Рождеством, — продолжала миссис Бляхе. — По-моему, это было как-то связано с исполнением целой череды желаний. Но он до сих пор не освоился и, честно говоря, выглядит не совсем благополучным ребенком. За обедом по-прежнему пытается есть носом, а от этого случается беспорядок.

— Какая гадость, — сказал я, и миссис Бляхе уставилась на меня. Лицо у нее стало чуть более неприязненным.

— Какой норовистый у вас мальчик, — произнесла она.

Наутро я впервые вошел в класс, и все ученики тут же повернулись и стали меня разглядывать — все мальчики, все девочки, все столы и все стулья. Даже классная доска, страдавшая близорукостью, спрыгнула со своих крючьев и подскочила хорошенько меня обнюхать, после чего, отряхивая мел, снова отбежала к стене и пробормотала:

— Нет, этот не годится. Этот не годится никуда.

— Тут место занято, — произнес неприятного вида юнец, которого звали Тоби Славни.

Он считал себя лучшим в классе — всегда садился перед самым носом учителя, чтобы подмазаться, и теперь, когда зашел я, сдвинул свои учебники на пустую половину стола.

— Мне до ужаса жаль, — произнесла довольно невзрачная на вид девочка по имени Марджори Буженинг. Волосы у нее на голове были стянуты в два поросячьих хвостика розовыми ленточками. Девочки, сидевшие вокруг нее, захихикали. — Но я боюсь, и это место занято. И не заговаривай со мной, будь так добр. Я не вступаю в разговоры с незнакомыми людьми.

Я шел дальше по проходу, и меня все больше охватывало отчаяние. Мальчики и девочки — один за другим, одна за другой — отвергали меня. Наконец я дошел до последнего ряда и с надеждой посмотрел на последнее оставшееся место.

— Можешь здесь сесть, если хочешь, — сказал сидевший рядом мальчик, которого звали Джаспер Беннетт. Все лицо его украшали злые синяки и шишки. Он убрал все с другой половины стола и придвинул второй стул.

Я с облегчением уселся и, повернувшись, благодарно улыбнулся моему новому соседу. Джаспер посмотрел на меня, поморгал, разглядывая хорошенько, и в глазах его набухли озера слез.

— Меня все здесь тоже ненавидят, — помолчав, сказал он.

— Джаспер! — завопила миссис Бляхе, шлепнув тряпкой по столу, и кинула в Джаспера куском мела. Тот отскочил от его уха и упал на пол, а там, кряхтя, поднялся и пошагал обратно к учительскому столу. — Я ведь уже предупреждала тебя насчет разговоров на уроках, правда? Правда или нет?