— Нет, это началось сегодня.

— Это просто невозможно, — не поверил мистер Грин. — Изменились все листья до единого. Это заняло бы больше одного дня.

— А я говорю вам, что все было не так, когда я утром выходила из дома. Да, были отдельные желтые следы, но только не красные. Я опрыскала его средством от сорняков. Может, в этом причина?

— И много вы его распылили?

— Только снаружи. Канистра закончилась, прежде чем я успела добраться до плюща внутри.

— Но он там тоже красный, — сказал мистер Грин, — и корневая система у него другая… Нет, вряд ли дело в гербициде. В смысле, этот плющ даже не думает погибать. Если что, даже еще сильней вымахал.

— Я хочу, чтобы его тут не было, — твердо произнесла Церера. — Он уже прорывается сквозь стены.

— Ну что ж, я могу удалить его, хотя и не на этой неделе. На следующей в лучшем случае.

— На следующей неделе? Но к тому времени он уже захватит весь дом!

— Сожалею, но раньше никак. И должен предупредить вас, что потом ваш коттедж придется привести в порядок. Пожалуй, вам стоит проконсультироваться со строителями, поскольку я не могу обещать, что это не нанесет вреда фасаду — особенно если этот плющ успеет пробиться сквозь каменную кладку.

На этом они и расстались. Мистер Грин пообещал постараться решить проблему как можно скорее, а коттедж так и остался стоять, увитый плющом, в жилах которого текло что-то похожее на кровь. Это и была истинная причина, по которой Церера решила некоторое время пожить в «Фонарном доме», где теперь сидела у постели своей дочери, читая ей вслух.

Вернее, рассказывая.

Созидая.

Сама не понимая, как это у нее получается.

Сказка про человека из плюща

Давным-давно в некоем царстве, некоем государстве, расположенном и очень далеко отсюда, и при этом совсем близко — поскольку иногда отдаленные края гораздо ближе, чем вам думается, и к тому же куда более похожи на наши, — жил-был один человек, которого звали Якоб. У него была небольшая ферма, но он мечтал о более крупной. Он был женат на хорошенькой женщине, но втайне мечтал жениться на еще более красивой. У него был тихий, образованный и обходительный сын, но он предпочел бы иметь в сыновьях сильного, напористого мужчину.

Эти желания Якоб держал при себе. Может, им и двигало стремление заполучить все, чего у него не было — или же он просто думал, что у него всего этого нет, поскольку желание порой ослепляет, — но он не был злонамеренным человеком и не желал зла своей семье. Лишь оставшись совершенно один в лесу, где никто его не слышал, Якоб позволял проявиться своему тоскливому разочарованию и тогда давал волю своим истинным чувствам, рассказывая о них вслух коре, веткам и листьям.

Однажды осенним днем, когда Якоб целый час рассказывал природе о своих желаниях, он вдруг услышал голос, зовущий его по имени. Огляделся по сторонам, но лесная поляна была совершенно пуста — ни единая птица не парила в воздухе, ни одно даже мельчайшие насекомое не копошилось в земле.

— Кто там? — крикнул Якоб. — Перестань прятаться и покажись!

— Присмотрись повнимательней, — ответил голос, — и тогда ты увидишь. Посмотри на деревья.

Якоб сделал, как велел ему голос, сначала пристально всматриваясь в кроны деревьев, а затем заглядывая за их стволы, пока наконец не подошел к старому раскидистому дубу, кора которого густо поросла плющом. И там, в самом сердце зелени, он увидел лицо, образованное листьями. Вместо глаз у того была лишь темнота, а вместо рта — пустая дыра, и все же это несомненно было лицо, хотя можно было запросто не заметить его, если только специально не вглядываться. На глазах у Якоба листья у рта этого зеленого лица зашевелились, и голос послышался снова — сухой шепот, похожий на шелест опавших листьев, гонимых ветром.

— Я не прятался, — прошелестел голос. — Одно дело прятаться, другое — оставаться незамеченным.

— Кто ты? — спросил Якоб. — Кто ты такой?

— Полагаю, меня можно назвать духом. Некоторые могли бы даже именовать меня божеством.

— Но как тебя зовут? — не отставал Якоб.

— О, у меня много имен, и некоторые из них никогда не произносились людьми вслух. Сегодня, ради тебя, позволь мне зваться Естильнет.

— Естильнет так Естильнет, — сказал Якоб, хотя и подумал, что имечко довольно чудно́е, поскольку относилось оно к месту с примятой травой и путаницей кривых зеленых веток. Хотя, с другой стороны, и существо это было более чем чудное, чем бы оно ни было.

— И давно ты тут? — спросил он.

— Достаточно давно, чтобы услышать твои жалобы, — ответил Естильнет. — Причем не только сегодня, но и во все прошедшие дни. И достаточно долго, чтобы ощутить жалость к твоему незавидному положению.

— Жалость? — переспросил Якоб.

— Ты заслуживаешь лучшего, хоть это верно и для многих людей. Что усложняет тебе жизнь, так это твое знание того, что ты заслуживаешь лучшего. Другая, более изобильная жизнь совсем близко — стоит только руку протянуть. Если б она была дарована тебе, я не сомневаюсь, что ты дорожил бы ею и еще больше ценил свое время на этой земле. Ты бы больше не тратил время на тоску по тому, чего у тебя нет, поскольку все, чего ты желаешь, было бы твоим. Тогда ты был бы доволен жизнью, не так ли?

— Это да, — сказал Якоб. — Земля, которую я обрабатываю, — хорошая земля, но ее могло быть и больше. Моя жена любит меня, но, боюсь, годы не слишком-то по-доброму обошлись с ней. Моего сына все любят, у него добрая и нежная душа, но мир наш далеко не добр и не нежен, так что лишь сила и напористость позволят ему чего-то добиться в нем.

— Итак, чего бы ты от меня хотел, — спросил Естильнет, — если б в моей власти было что-то изменить для тебя?

— Чтобы ты отдал мне землю моего соседа, — сказал Якоб, — и я мог бы снимать с нее более богатый урожай и разводить больше скота — но не настолько много акров, чтобы управляться с нею было обузой. Чтобы ты сделал мою жену такой же красавицей, какой она была, — а если это невозможно, подарил мне другую, тоже красивую, но которая любила бы меня так же, как старая жена. Хотя я бы не хотел, чтобы она была настолько красива, чтобы другие мужчины могли возжелать ее, и попросил бы тебя снабдить ее верным характером, просто на всякий случай. И чтобы ты взял часть доброты моего сына и заменил ее крепостью тела и духа — но не настолько, чтобы в результате он отверг меня в старости.

— И тогда ты был бы доволен жизнью? — спросил Естильнет.

— Тогда я был бы доволен, — подтвердил Якоб.

Произнося эти слова, он верил всему, что говорил, — но только лишь потому, что давно убедил себя в этом. Вот так-то и можно стать лжецом, держа себя за честного человека.

— А как же твой сосед? — спросил Естильнет. — Разве он тоже не ценит свою землю? Что с ним станет, если я откажу его акры тебе?

— Оставляю это на твое усмотрение, — сказал Якоб, — но я не желаю ему потерь.

— А твоя жена? Что ей делать, если ее место займет другая?

— Оставляю это на твое усмотрение, — сказал Якоб, — но я желаю ей счастья.

— А твой сын? Должен ли я заставить его забыть себя прежнего? А что, если он доволен тем, какой он есть?

— Оставляю это на твое усмотрение, — сказал Якоб, — но я желаю ему только одного — быть лучше подготовленным к суровым превратностям жизни.

К этому времени солнце уже садилось, отбрасывая золотистый отблеск на Естильнета среди зарослей плюща, так что казалось, будто он охвачен пламенем. И если б Якоб не был настолько пленен своими собственными желаниями, не был так ослеплен перспективой лучшего будущего, то мог бы заметить, что лицо у Естильнета совсем не доброе, что черты его искажены, что рот представляет собой уродливый шрам, а глазные впадины у него совершенно черные — гораздо черней, чем могло бы показаться из-за одних лишь теней.

— Давай будем честны друг с другом, — сказал Естильнет. — То, чего ты желаешь, — это не та жизнь, которая у тебя есть, и поэтому мне кажется, что ты был бы гораздо счастливей, если б мог оставить свою старую жизнь позади, сбросив ее с себя, как кожу.

— Да, — ответил Якоб с уверенностью, которой никогда раньше не испытывал. — Я хочу сбросить свою старую жизнь — скинуть ее, как кожу.

— Тогда я прошу тебя скрепить нашу сделку кровью, — произнес Естильнет, — чтобы показать, что я не недооценил серьезность твоих намерений. Капни мне ее в рот, поскольку я не вижу, что ты делаешь, и лишь по вкусу смогу понять, что мы договорились.

Тогда Якоб взял свой охотничий нож и его острием уколол палец, так что в рот Естильнету попала единственная капелька крови. И в этот миг все листья на дереве из зеленых стали розовыми, а затем красными; и плющ стал плотью; и из сухого древесного ствола выступила сгорбленная фигура без кожи; а кровь все продолжала капать с пальца Якоба, все быстрей и быстрей, так что капли превратились в ручей, а ручей — в стремительный поток, пока наконец от Якоба не осталось ничего, кроме его кожи и одежды.

Скрюченный Человек потянул свои закостеневшие конечности, и кровь окрасила землю, шипя и дымясь на ней. Подобрав с земли кожу Якоба, он приладил ее к своему телу, так что стал неотличим от мертвого крестьянина. Видите ли, Скрюченный Человек был очень стар, а очень старые вещи зачастую стремятся вновь выглядеть молодыми, поскольку даже худшие из нас не лишены тщеславия. Скрюченный Человек знал, что в конце концов его собственная сущность заразит сущность Якоба, и он снова станет похож на себя прежнего — корявое, заскорузлое, насквозь испорченное существо, хотя и облаченное в новый костюм из кожи, который может послужить ему еще много лет.