XIV

GETRYMMAN (староангл.)

Построить что-то прочное и укрепить его от нападения со стороны

В каменной хижине с очагом, который не знал огня полжизни или больше, на крытой соломой постели шевельнулась грузная фигура. Отбросив в сторону толстое одеяло, она поднялась с тонкого тюфяка. Мужчина принялся разглядывать свои руки и одежду, словно удивляясь тому, как он выглядит, или даже тому факту, что вообще находится здесь. Одет он был в рубаху и свободные штаны из мягкой зеленой шерсти. Его коротко подстриженные волосы были слегка тронуты сединой. Потерев подбородок, мужчина проверил щетину: судя по длине, росла та пару дней, не более, но он знал, что проспал гораздо дольше — об этом говорили скованность и ломота во всем теле.

Возле кровати стоял тяжелый топор, лезвие которого было старым, но все еще острым и не выщербленным. Мужчина положил на него руку, и если б кто-нибудь присутствовал при этом, чтобы это засвидетельствовать, то мог бы увидеть, как по лицу его промелькнула череда воспоминаний — бессловесное выражение счастья, печали и утраты, вызванных прикосновением деревянной рукояти к руке. На подставке рядом с топором покоился деревянный лук, тетива которого была снята, чтобы продлить срок его службы, и колчан со стрелами. На полке неподалеку лежали меч в простых, но удобных ножнах и нож — в более богато украшенных, а еще кольчужный жилет, слегка смазанный жиром для защиты от ржавчины. Мужчина вспомнил, как убирал все эти вещи на хранение — или какая-то версия его самого делала это. Казалось, это было так давно, что могло ему просто померещиться.

Но теперь он снова проснулся. Произошла некая перемена, требующая его внимания, — а если она требовала его внимания, это могло означать лишь какой-то разлад. Какую форму тот может принять, еще предстояло установить, что было первоочередной задачей, но сначала требовалось избавиться от ломоты в костях. Мужчина подхватил топор, поскольку было бы неосмотрительно выходить в мир, где его ожидало неизвестно что, без какой-либо защиты под рукой, и подошел к двери, накрепко запертой на засов, — точно так же, как окна были плотно закрыты ставнями изнутри. Он приподнял задвижку на смотровой щели, но за пределами хижины вроде царило полное спокойствие. Обитатель хижины увидел, что его сад пребывает не в таком уж запустении, а первые зимние растения уже проклюнулись из почвы, хотя еще и не зацвели. За забором виднелся лес, ближайшие деревья в котором густо поросли сонным плющом, что было хорошим знаком.

Мужчина открыл дверь и вышел наружу. Хижина была выстроена из камня, с деревянной крышей, покрытой глиной и соломой, но снаружи все выглядело не так, как он помнил. Из стен, словно вросшие в камень, торчали стальные шипы, каждый длиной с мужское предплечье, а еще больше таких же выступало из крыши. Все они заканчивались смертоносными остриями, а по всей длине, как он заметил, были покрыты выступами поменьше, похожими на колючки на ветке. Шипы эти были созданы не только для того, чтобы прокалывать, но и чтобы царапать. Это была не его работа и не дело рук какого-то другого человека. Они возникли по воле самой хижины, чтобы защитить ее обитателя. Мужчина осторожно осмотрел эту защиту, принюхиваясь к металлу в поисках следов яда, но ничего не обнаружил. Видимо, было решено, что одной только стали будет вполне достаточно.

К дому примыкала конюшня, в которой стояла гнедая кобыла, выглядывая из-за приоткрытой двери. Она приветственно заржала, когда мужчина подошел к ней, и уткнулась носом ему в шею. Он обнял ее. Пол был устлан соломой, а корыто наполнено водой. К пробуждению кобылы тоже все было приготовлено, как и к его собственному.

— По-моему, ты в такой же растерянности, как и я, — произнес мужчина, отстраняясь от лошади, — но я рад, что ты со мной.

Он направился к колодцу, где наполнил ведро, разделся догола и вымылся. Хоть мужчина и предвидел холод, это все равно оказалось шоком для его организма, но чтобы убедиться, что не осталось и следа от сонливости, он вылил остаток воды себе на голову, прежде чем вновь наполнить ведро. Потом переоделся в чистую одежду из шерсти, шкур и меха, подогрел на огне немного воды, добавил в нее овсяных хлопьев из своих запасов, к счастью, свежих — опять-таки стараниями хижины, хотя жаль, что та не сочла нужным добавить хоть немного сушеного мяса или пару яиц, — и сварил себе кашу на завтрак. Закончив, снарядил лук тетивой, засунул за пояс нож и снова взял топор. Меч пока оставил в доме. Заходить далеко в лес он не собирался — по крайней мере, пока. Отперев дверь конюшни, мужчина оседлал кобылу и вскочил в седло. Ей потребовалось лишь легчайшее прикосновение его каблуков, чтобы пуститься рысью, — похоже, что ей не меньше, чем ему, не терпелось вновь заняться делом.

Когда они добрались до леса, плющ — его плющ, поскольку там имелись все его виды, одни более доброжелательные, а другие не очень, — который до сих пор оставался совершенно неподвижным, зашевелился на стволах и ветвях, словно гнездо проснувшихся зеленых змей, и поднялся, приветствуя его. Плющ погладил его по щеке, взъерошил волосы, игриво подергал за одежду. Ветви вокруг мужчины шевелились, хотя ветра и не было, а желто-белые цветы без страха смотрели на него, когда он проходил мимо. Распускались цветы, устилая его путь разноцветным ковром, и шелестели листья, отдавая ему дань уважения.

Лесник вернулся на свою землю.

XV

GAIRNEAG (шотландско-гэльск.)

Маленький, но шумный ручей

Церера застыла на берегу, не сводя глаз с дерева. Она пометила его, вставив пятипенсовую монетку в углубление в форме сердечка на стволе, профилем королевы наружу. По мере того как день клонился к вечеру, трава вокруг становилась все теплее.

Церера по-прежнему не была уверена в том, что тут бесспорно, а что сомнительно, но не сомневалась в одном: даже если сейчас она спит или переживает какую-то форму нервного расстройства, это дерево символизирует связь со всем, что она являет собой в реальности. Церера боялась, что, если разлучится с ним, может окончательно потерять рассудок. Сидя под этим деревом, она пыталась припомнить как можно больше подробностей из «Книги потерянных вещей», но образы ликантропов, колдуний, гарпий, гномов и шизанутых охотниц отнюдь не прибавляли ей настроения. Даже с учетом изредка попадавшихся в романе легкомысленных моментов это должен быть мир, состоящий в основном из угроз и опасностей. Единственным утешением было лишь то, что большинство ужасов, которые она помнила, в ходе повествования были устранены — зачастую насильственным путем.

Но можно ли поверить в эту историю? Да, романы могут содержать и правду, хотя правда — это вовсе не то же самое, что реальность. И все же она здесь: застряла в чем-то, что просто не могло быть реальным, но определенно ощущалось именно так. От всего этого у нее разболелась голова.

— Доброе утро! — произнес мужской голос откуда-то из-за ее поясницы.

— Добр…

Церера отпрыгнула от берега, рядом с которым из воды высунулась голова. Размером она была как у маленького ребенка, но с морщинистым лицом, с какой-то травой вместо волос и бородой, похожей на мох, который можно найти на некоторых старых камнях. Кожа при ближайшем рассмотрении больше напоминала переливающуюся рыбью чешую, тогда как откуда-то из-под этих слоев водорослей постоянно вытекала прозрачная вода, как будто этот маленький человечек и сам был водой, по крайней мере частично. Церера не могла понять, где умещается остальная часть его тела, поскольку в этом месте ручей был по колено в глубину. Либо у него была очень необычная фигура, либо голова — это все, чем он располагал.

— Хороший денек для чего-то подобного, — продолжал странный малютка булькающим голосом. — Э-э, чем бы это ни было, — неуверенно добавил он тоном человека, который проснулся и отдернул шторы, дабы поприветствовать новый день — только чтобы обнаружить какого незнакомого подозрительного типа, шарящегося по его саду. — Вы здесь недавно, насколько я понимаю?

— Я только что прибыла, — ответила Церера, — хотя и не пойму, где это «здесь».

— Ну, здесь — это и значит здесь, — сказала голова. — Это само собой разумеется. Если не «здесь», то было бы «там», а это совсем не одно и то же.

— Вы, конечно, правы, — согласилась Церера, — хотя я должна сказать, что вы не сильно-то меня выручили. В смысле, это не совсем то, как если б вы снабдили меня картой.

— Пожалуй, что да… Не слишком-то хорошо разбираюсь в картах. Никогда не было необходимости, знаете ли. — Из ручья показалась водянистая рука — вместе с прицепившейся к ногтю очень маленькой и слегка испуганной улиткой — и в легком замешательстве потянула за водянистую нижнюю губу. — Кстати, а что такое карта?

— Это… Ладно, не важно, — сказала Церера, а затем, поскольку это представлялось вполне уместным, представилась: — Я Церера.

— Рад знакомству. А я — Дух Воды. Только в данном конкретном водоеме, заметьте, не всей воды целиком. Больно уж хлопотное это дело — быть духом всей воды. Как-то не тянет. Ни минутки покоя, если хотите знать мое мнение. В смысле, со всеми этими реками, озерами, морями и тому подобным только и приходится, что представляться, в основном рыбам, и спрашивать, как они поживают и чем занимались. А они не больно-то разговорчивы, эти рыбы… Равно как и крабы. Если подумать, так прошла уже бездна времени с тех пор, как я беседовал с кем-то, кто мог бы мне ответить. Так что, короче говоря, я вполне доволен своим нынешним положением. Дух Воды, местное отделение, южный участок — вот это по мне. Это, если что, мой полный титул.