И порой едва удерживалась от того, чтобы сдаться.

II

PUTHERRY (стаффордширск.)

Глубокое, влажное затишье перед грозой

Церера появилась в больнице немного позже обычного, промокшая под дождем. Под мышкой она держала книжку сказок, которую Феба любила с самого детства, но сама никогда не читала. Это была книга, которая всегда ассоциировалась у дочери только с чтением вслух, и обычно на ночь, так что вся ее привязанность к этой книжке и все могущество той были тесно связаны со звуком голоса ее матери. Даже став постарше, Феба по-прежнему получала удовольствие от того, что Церера читала ей вслух, — но только из этой книги и только тогда, когда ей было грустно или тревожно. Сборник сказок был потрепан по краям, захватан пальцами и кое-где залит чаем, но это была их книга — символ связи между ними.

Отец Цереры однажды сказал ей, что книги сохраняют следы всех тех, кто их читает, — в виде чешуек кожи, видимых и совсем крошечных волосков, сала с кончиков пальцев, даже крови и слез, — поэтому как книга становится частью того, кто ее читает, так и читатель тоже становится частью книги. Каждый такой том — это задокументированный перечень тех, кто открывал его страницы, архив как живых, так и давно усопших. Церера решила, что если Феба умрет, то эту книгу сказок следует похоронить вместе с ней. Дочь сможет взять ее с собой в загробный мир и держать при себе, пока к ней не присоединится ее мать, — поскольку Церера знала, что если Феба угаснет, то пройдет совсем немного времени, прежде чем она сама последует за ней. Она не хотела оставаться в мире, в котором ее дочь превратится в воспоминание. И ей думалось, что это также могло быть причиной того, почему она не находила утешения в просмотре видео с Фебой на своем телефоне или прослушивании записей ее голоса. Это были реликты, тотемы из прошлого, похожие на привидения, а Церера желала не ту Фебу, которая ушла, а ту Фебу, которой пока еще нет.

Доска объявлений рядом с главным входом в больницу напоминала родителям, что группа поддержки для тех, кто имеет дело с больным ребенком, собирается по средам, а в конце будут предложены легкие закуски и напитки. Церера присутствовала на такой встрече всего лишь однажды, ни разу не подав голоса, тогда как остальные наперебой делились своей болью. Некоторым родителям приходилось гораздо хуже, чем Церере. У нее все еще оставалась надежда на Фебу, тогда как в тот вечер ее окружали матери и отцы, чьим детям никогда не было суждено поправиться и дожить до зрелого возраста. Этот опыт заставил Цереру почувствовать себя еще более подавленной и рассерженной, чем обычно. В результате она так и не появилась там еще раз, а когда проходила мимо кого-нибудь из родителей из группы, то всячески старалась не попадаться им на глаза.

Она также сознавала, что несчастный случай с Фебой привел к изменению ее собственной личности. Церера больше не была самой собой, теперь она была «матерью Фебы». Именно так частенько именовал ее между собой персонал больницы — «пришла мама Фебы», «мама Фебы хочет знать, что нового», — прямо как родители детей, с которыми Феба раньше ходила в школу. Церера теперь не была самостоятельной личностью, а определялась исключительно как нечто имеющее непосредственное отношение к ее больному ребенку. Казалось, это лишь усиливало не оставляющее Цереру чувство растерянности и нереальности происходящего, как будто она почти видела, как исчезает и сама — точно так же, как ее дочь.

Когда она вошла в палату Фебы, с ней поздоровалась медсестра — та самая Стефани, которая была там в тот первый вечер, когда Феба и Церера были обе перемазаны одной и той же кровью. Церера практически ничего не знала о Стефани, кроме ее имени, поскольку никогда не спрашивала. После наезда интерес Цереры к жизни окружающих ее людей в значительной степени угас.

Стефани указала на книгу.

— Как обычно, я погляжу, — заметила она. — Они никогда им не надоедают, точно?

Церера почувствовала, как у нее защипало в глазах от этой маленькой доброты — предположения, что Феба, где бы она сейчас ни была, могла и вправду следить за тем, что происходит в сказках, ощущать постоянное присутствие матери, и что врачи, может, еще сумеют вдохнуть в нее жизнь.

— Да, это уж точно, — ответила Церера. — Хотя… — Она оборвала себя. — Ладно, не важно.

— Наверное, — сказала Стефани. — Однако если вдруг передумаете и решите договорить, просто дайте мне знать.

Но она не ушла и дальше выполнять свои обязанности, и Церера поняла, что у медсестры к ней есть еще какое-то дело.

— Прежде чем вы уйдете, мистер Стюарт хотел бы перекинуться с вами парой слов, — продолжала Стефани. — Если вы заглянете на сестринский пост, когда выпадет свободная минутка, я отведу вас к нему.

Мистер Стюарт был лечащим врачом Фебы, ответственным за все проводимые с ней процедуры. Он был терпелив и заботлив, но Церера по-прежнему относилась к нему с некоторым подозрением, поскольку он был еще относительно молод. Она не верила, что мистер Стюарт прожил достаточно долго — или, правильней сказать, достаточно настрадался, — чтобы быть способным должным образом справляться со страданиями других. И было что-то в лице медсестры, что-то у нее в глазах, что подсказало Церере, что этот разговор не принесет ей никакого облегчения. Она ощутила приближение конца.

— Обязательно загляну, — пообещала Церера, уже мысленно представляя себе, как убегает из больницы, прижимая к груди свою дочь в простыне, похожей на саван, — только для того, чтобы эту простыню сорвало ветром и та взмыла высоко в воздух, как улетающий в небеса призрак, оставив ее таращиться на свои пустые руки.

— Если меня там не будет, просто попросите кого-нибудь вызвать меня по пейджеру, — добавила Стефани.

И вот оно опять, на сей раз в улыбке медсестры — печаль, сожаление…

«Это просто кошмарный сон… — подумала Церера. — Кошмарный сон наяву, и только смерть положит ему конец».

III

WANN (староангл.)

Густо-темный цвет грачиных перьев

Церера читала Фебе едва ли не целый час, но если б кто-нибудь попросил ее изложить суть какой-нибудь из сказок, она бы не смогла — в таком пребывала смятении. Наконец она отложила книгу и расчесала дочери волосы, так осторожно разглаживая спутанные пряди, что голова Фебы на подушке даже не шевельнулась. Глаза у той были закрыты — теперь они всегда были закрыты. Церера видела лишь намек на их голубизну, когда мистер Стюарт или кто-то из его младших помощников подходил, чтобы приподнять веки и проверить реакцию зрачков, — словно бледные облака ненадолго расступались, открывая проблеск неба. Церера отложила расческу и втерла в руки Фебе увлажняющий крем — с персиковым ароматом, потому что дочери всегда нравился запах персиков, — прежде чем расправить ее ночную рубашку и стереть крошечные крупинки сна с уголков этих плотно закрытых линз. Когда эти небольшие обряды были исполнены, Церера взяла правую руку Фебы и поцеловала кончик каждого пальчика.

— Вернись ко мне, — прошептала она, — потому что я так по тебе скучаю!

Услышав какой-то шумок за окном и подняв голову, Церера увидела какую-то птицу, которая смотрела на нее сквозь стекло. Левый глаз у той отсутствовал, пустая глазница была отмечена двумя шрамами. Птица склонила голову набок, разок каркнула и улетела.

— Это была ворона?

Церера обернулась. В дверях стояла Стефани. Церере стало интересно, как долго та простояла там в ожидании.

— Нет, — отозвалась она, — грач. Они целыми тучами появлялись на полях сражений.

— Зачем? — удивилась Стефани.

— Чтобы полакомиться мертвецами.

Эти слова сорвались с губ у Цереры прежде, чем она успела прикусить язык.

«Падальщик… В поисках пропитания…»

«Знамение…»

Медсестра уставилась на нее, не зная, как реагировать.

— Ну что ж, — произнесла она наконец, — здесь ему уж точно ничего не светит.

— Да, — согласилась Церера, — только не здесь и не сегодня.

— А откуда вы знаете такие вещи? — полюбопытствовала Стефани. — В смысле про грачей и все такое.

— Отец меня научил, когда я была маленькой.

— Довольно странный урок для ребенка…

Церера положила безвольную руку Фебы на одеяло и встала.

— Только не с его точки зрения. Он был университетским библиотекарем и фольклористом-любителем. Мог говорить о великанах, ведьмах и огнедышащих змеях до тех пор, пока у тебя не помутнеет в глазах.

Стефани опять указала на книгу под мышкой у Цереры.

— Так вот откуда у вас с Фебой любовь к сказкам… Мой собственный сынишка буквально пожирает их. По-моему, у нас даже может оказаться точно такая же книжка или очень похожая на нее.

Церера едва не рассмеялась.

— Эта-то? Да мой папаня выдал бы мне по первое число, если б увидел, что я читаю Фебе подобную чушь!

— И почему же?

Церера подумала о своем старике, умершем вот уже пять лет назад. Фебе было дано познакомиться с ним лишь мельком, как и ему с ней.

— Потому что, — ответила она, — эти сказки просто недостаточно мрачные.

* * *

У лечащего врача не было собственного кабинета в главном здании больницы, так что пришлось выйти на улицу и прогуляться до соседнего корпуса. Стефани проводила Цереру до самой двери кабинета, хотя та и знала дорогу. От этого мать Фебы ощутила себя приговоренной, которую ведут на виселицу. Комната была совершенно безликой, если не считать какой-то яркой абстрактной картины на стене позади письменного стола. Никаких семейных фотографий там не наблюдалось, хотя она знала, что мистер Стюарт женат и у него есть дети. Церере всегда казалось странным, что врачи, достигнув определенного уровня квалификации, частенько отбрасывали от своего имени титул «доктор» и вновь довольствовались простым обращением «мистер». Если б она сама потратила многие годы на то, чтобы стать врачом, последнее, чего бы ей хотелось, — это отказаться от звания, заработанного с таким трудом. Наверное, она написала бы его прямо у себя на лбу.