Так было всегда, со времен слишком далеких и бесцветных, чтобы их помнить или говорить о них. Говорили Вороны по большей части о погоде.

А потом пришли Люди.

Много лет спустя, несмотря на все изобилие, которое они обрели, несмотря на то, как они расплодились и преуспели, старые Вороны этой стаи иногда говорили: «Лучше бы они оставались за горой и никогда не переходили реку. Лучше бы они вовсе не приходили».

Они могли так говорить, потому что уже выучились этому трюку — думать, что мир может быть не таким, каков он есть, а значит, начали жалеть, что он не таков.

И этот трюк придумал Дарр Дубраули. Так он говорит.

Надел семьи Дарра располагался вдалеке от прочих: родители закрепились там в ранние годы, когда еще были чужаками. Надел оказался не очень богатый. Тут кормились Мать, Отец, Служитель матери (меланхоличный самец, который любил ее с тех пор, как сам был птенцом), сам Дарр и две его сестры — трое птенцов, выживших той весной. Их перо еще не обрело блестящего черного отлива, как у взрослых, и за ними все еще нужно было приглядывать, хотя им самим, конечно, так не казалось. А еще там жил молодой бродяга — осторожно держался в стороне и пока ни с кем не заговаривал; его терпели, быть может, в память о прошлых годах. Осенью Дарр Дубраули вошел в пору, когда его начали выставлять дозорным — не одного, конечно: ему следовало лишь исполнять приказы Матери, Отца или сидевшего на верхушке дерева Служителя. Весь день они все перемещались по своему наделу, ходили по привычным кочкам и ручейкам в поисках чего-нибудь интересного и, если повезет, съедобного. На каждом переходе выставляли дозор — двух или трех Ворон, которые прислушивались к дальним крикам других семей и следили за небом, деревьями и землей, чтобы вовремя увидеть Ястребов, Лис и прочих незваных гостей. Только после обмена привычными кличами: «Все в порядке?» — «Тут все в порядке вроде!» — они спускались на землю и принимались за еду.

Дарр Дубраули любил усаживаться на открытые всем ветрам ветки на самой верхушке самого высокого дерева в округе, откуда он мог высмотреть угрозу за много миль, если бы та, конечно, пришла издалека, чего за его короткую жизнь еще никогда не случалось; обычные угрозы, о которых следовало кричать, всегда оказывались поблизости — будь то Ласка, Лиса или Ястреб. Довольно часто он никого и не высматривал, просто смотрел; иногда он даже забывал поесть в свой черед, разглядывая далекие земли за пределами владений стаи, гадая, что он там видит, но не может понять. Как далеко способна улететь Ворона?

Он повадился пропадать сонными вечерами, когда остальные неподвижно лежали на солнце или дремали в Соснах: когда Мать его звала, Дарр оказывался уже слишком далеко, чтобы услышать. Он очень любил семью и следовал за Матерью и Отцом, как и весной, но всегда был не против оказаться в одиночестве. Когда он улетал далеко, ему нравилось думать, что сюда-то никогда не добирались другие Вороны его стаи.

На самом деле он не пропадал, конечно: невозможно заблудиться и пропасть, когда у тебя в голове — за клювом, между глазами, как у всех Ворон, — горит упрямая точка, которая, словно стрелка компаса, указывает на север. Точнее, «на по́клюв», как говорят Вороны, и, соответственно, на по́день, восток, и на по́мрак, запад. (У Ворон — по крайней мере, сейчас, — как ни странно, нет слова, которое значило бы «юг». Возможно, компас у них в головах указывает одновременно на север и на юг. Я так и не смог это выяснить.)

— Ты не поверишь, — сказал однажды Бродяге Дарр Дубраули, — как далеко я сегодня был.

Бродяга ковырялся в грязи на берегу пруда, искал личинки, а может, лягушиную икру или еще что съедобное и ничего не сказал в ответ.

— Я был там, где вовсе нет Ворон! — заявил Дарр Дубраули. — Никого, только я один.

— Нет такого места, — отрезал Бродяга.

— Да ну? — встрепенулся Дарр. — А ты полети дальше моего!

Бродяга прекратил охоту.

— Послушай, птенец, — сказал он тихим, но неласковым голосом. — Давным-давно я покинул места, где вырос. Меня выгнали. Не важно почему. И с тех самых пор я всегда на крыле.

Дарр Дубраули тоже перестал искать еду. Столько слов за раз Бродяга не произносил за все дни, что провел рядом с его семьей.

— На крыле, — повторил тот, будто с презрением. — И нигде не встречал таких мест, чтобы Ворон не было вовсе.

Он клюнул в полувысохшей луже что-то похожее на трупик Лягушки.

— Хорошо бы такое место нашлось. Но нет. Нигде нет. Меня Вороны гнали отсюда и до рассвета. «Вовсе нет Ворон», скажешь тоже.

Он потряс головой, то ли в удивлении, то ли пытаясь избавиться от неприятного вкуса во рту, а потом подпрыгнул и перелетел на другое место — подальше.

— Да, я так сказал! — раздосадованно крикнул ему вслед Дарр Дубраули.

Он полетел. На подне земля поднималась, проглядывала среди тонких мореных стволов, за болотами и голыми пустошами, где еды было не сыскать. Дарр направился к своему любимому дереву, развесистому Дубу на самой опушке леса. Если ему суждено когда-нибудь найти подругу и завести потомство, он бы хотел строить гнездо в развилке ветвей этого дерева, хоть и знал, что выбор будет не за ним, а за ней.

Если это вообще случится.

С покачивавшейся на ветру ветки острому зрению Дарра открывалась широкая панорама. В миле от себя (хотя в те времена Вороны не считали расстояние ни в милях, ни в иных мерах длины) он увидел Кроликов в клевере, а дальше — тучу Грачей, что поднималась и вновь опускалась. Еще дальше, между сложенными крыльями гор, — блеск озера, о котором он уже знал. И дальше всего — облака.

Он хотел отправиться туда, где побывал Бродяга, если тот сказал правду. Дарр был уверен, что ему путешествие понравится больше, — он не будет потом таким мрачным и молчаливым. Он завоюет доверие тамошних Ворон рассказами о местах, где он побывал, а они — нет. Его не прогонят, как Бродягу, а когда он решит улететь, ему подскажут дорогу в земли, где нет Ворон, зато есть много всего другого.

В этот миг одним глазом он вдруг заметил движение у подножия своего Дуба — легкое шевеление среди палой листвы и скорлупы прошлогодних желудей. Он понял, что это, точнее, заподозрил, что это может быть. Дарр спикировал так бесшумно, как только смог, и клюнул прежде, чем коснулся земли. Полевка, потревожившая листву, отчаянно метнулась в сторону, но Дарр уже накрыл ее лапой и метко ударил клювом. Затем он задумчиво распотрошил ее и съел то, что можно было съесть.

Он отвлекся и забыл, о чем думал, но, когда Полевка улеглась в зобе, прежняя мысль вдруг с новой силой вспыхнула у него в груди. Далеко. Он огляделся. С нескольких направлений он слышал перекличку своей семьи и других Ворон, повторявших то же, что и всегда, сообщавших друг другу, кто где. Что они подумают или сделают, если он не ответит?

Сердце забилось сильней. Дарр подогнул лапы, высоко поднял крылья, а потом подпрыгнул и сильно взмахнул ими — этому пришлось долго учиться, когда Дарр только выбрался из гнезда, зато теперь прыжок давался легко по сто раз на дню, — но в этот раз, взлетев с новой целью, Дарр вспомнил те, первые попытки; прыжок и удар крыльев подняли его с земли, и он поднимался все выше, будто карабкался по воздуху, еще удар, еще, и вот он парит — и сам удивляется, каким невозможным это казалось когда-то, каким легким стало теперь, он ведь уже далеко и летит еще дальше.

Он летел весь день. Время от времени садился и ходил по земле, высматривая поживу. Ему было немного неуютно, потому что никто не сидел в дозоре на ветках, некому было крикнуть «Тревога!», но это вызывало и восторг — что-то вроде сдавленного смеха в горле. А потом он снова взлетал. Дарр добрался до большого озера, которого никогда раньше не видел. Можно было бы постепенно продвигаться по берегу, но, повинуясь порыву, Дарр помчался над рябью озера и пересек его, хотя сил едва хватило. На полпути он отдохнул на небольшом острове в рощице водолюбивых деревьев и наелся там слизняков. А потом полетел дальше. На другом берегу он окажется так далеко от дома, что уже не успеет вернуться до темноты.

И вот он на месте. Наверняка. Дарр уселся на каком-то низком деревце, каких никогда раньше не видел, и прислушался. Дневной шум; несколько певчих птиц еще не спят: Дрозд, Жаворонок. Шелест ветра; Лось заревел где-то далеко, в сумраке леса. Больше ничего, и ни одной Вороны не видно и не слышно. Он закричал, сперва негромко: «Вы где?» И не услышал ответа. Повторил громче. По-прежнему безответно, даже слабого отзвука его клича не было.

Слишком далеко для Ворон. Мозг пылал в голове, внутренние веки заморгали.

Чтобы убедиться наверняка, он снова подпрыгнул и поднялся выше к солнцу. Даже «слишком далеко» — это слишком близко. Он поднялся выше, чем нужно, на теплом воздушном потоке, что шел от нагретой солнцем земли. Дарр задумался, нельзя ли сделать день дольше, если лететь прямо к солнцу и проскочить под ним до заката. Он так увлекся, воображая эту картину, так упивался напряжением в мышцах и пустотой в животе, что, когда его поклювный глаз заметил на земле внизу каких-то существ, Дарр от удивления перекувырнулся.