— Мистер Денхоллен работал здесь фармацевтом, — вставила Кимберли. — Ходили слухи, что он убежал от жены. Его что, нашли?

— Об этом здесь ничего не говорится, — ответил я. — Я читаю тебе то, что у меня перед глазами. Итак: Денхоллен — местный фармацевт. Опрошенные друзья и соседи отмечают, что он и его жена Анита жили не по средствам, что предполагает его возможное участие в торговле наркотиками. Выстрелы были сделаны профессионалами, что предполагает или бандитские разборки, или показательную казнь.

— Пока во всем этом нет никакого смысла, — заметила Кимберли. — Если мистер Денхоллен торговал наркотиками, то убить должны были его, а не Чарли и всех остальных.

— Позволь мне закончить. Здесь все вроде бы объясняется. Полиция Мэдисон-Парк нашла четыре мертвых тела утром в воскресенье. Так как убийство произошло на спорной территории, то представители полиции Мэдисон-Парк и Дарнелла объединили усилия и организовали следственную группу, которая будет расследовать эти убийства. Все четверо убитых были хорошо известны полиции и поэтому мгновенно опознаны. Сегодня же, в 13.25, полиция начала обыски в домах убитых, их личных вещах и компьютерах. На верхней полке шкафа в спальне Бикхэма Райта была обнаружена коробка, в которой находилось несколько пузырьков с бесцветной жидкостью без запаха. Эти пузырьки были немедленно направлены в лабораторию на экспертизу. Рили Кобб, местный компьютерный эксперт, смог войти в компьютер Робби Милфорда. В нем он обнаружил сотни порнографических материалов, а также папку под названием «Клуб “Всемирных трахальщиков”».

Я подождал, не захочет ли Кимберли что-то сказать по этому поводу. Девочка молчала.

— Прости меня за этот язык, — извинился я.

— Да все в порядке, папочка, — ответила она. — Я это слово слышала миллион раз.

— Здесь об этом много чего написано. Вместо того чтобы все это читать, просто коротко перескажу суть. В папке этого клуба трахальщиков, в компьютере Робби, следователи обнаружили несколько файлов, включая семь правил для членов клуба, а также фотографии трех местных девушек, обнаженных и, по всей видимости, в бессознательном состоянии.

— Как их зовут, папа?

— Имен у меня пока нет, но следователи идентифицировали их как местных девушек — значит, они должны быть или из Мэдисон-Парк, или из Дарнелла — или и оттуда, и оттуда.

— А почему они были без сознания? Они что, были пьяны? Я не понимаю.

— Вот именно это тебе и не понравится. Полиция почти уверена, что результаты анализа пузырьков, найденных у Бикхэма, покажет наличие ГОМК, так называемого «наркотика для изнасилования». Судя по файлам и фотографиям, обнаруженным в компьютере Робби, а также по пузырькам, найденным в доме Райта, складывается впечатление, что парни в этом своем клубе подсыпали девушкам наркотик, а потом насиловали их.

— Это полная ерунда! — закричала Кимберли. — Я не знаю остальных. То есть я слышала о них, но лично не встречала. Но я знаю Чарли. Он был красавцем, папа. Он мог уложить к себе в постель любую. Ему не надо было никому подсыпать наркотики. Если такой клуб действительно существовал, то Чарли не мог иметь к нему никакого отношения.

Мне пришлось прикусить язык. Потому что Чарли не только имел к этому отношение, но и был самым жутким членом этого клуба.

— Я уверен, что ты права, Котенок. К тому моменту, когда следствие закончится, может быть, будет понятно, что во всем виноваты те трое, а не Чарли.

— Я могу это гарантировать, — сказала Кимберли.

— Что ж, ты, конечно, знала его лучше, чем я, и поэтому я уверен, что ты права.

— А они нашли какие-нибудь улики, когда обыскивали фургон?

Сразу видно, что ты моя девочка, подумал я.

— В общем, да. Помимо крови они обнаружили пять гильз, которые почти наверняка связаны с этой стрельбой, сотни отпечатков пальцев, а также отобрали образцы волос и кожных покровов. Кроме того, они обнаружили пятна семенной жидкости и других органических жидкостей на спальных мешках, которые лежали в задней части фургона.

— Теперь они будут сравнивать семенную жидкость, правда? — спросила моя девочка.

— Да.

— И если они найдут сходство с семенной жидкостью Чарли, то решат, что он тоже принимал в этом участие.

— Совсем необязательно.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Насколько я понимаю, отец Чарли — крупный специалист по уголовному праву. Я больше чем уверен, что если Чарли невиновен, то его отец сможет это доказать.

— Папа, но ведь ты мне веришь? Веришь в то, что я говорю о Чарли?

— Верю, милая.

— Это хорошо. Если бы ты не верил, я бы этого не выдержала.

— Как я понял, сегодня в школе будет заупокойная месса? — уточнил я.

— В девять вечера. Мы все там будем.

— Ну ты там держись, хорошо?

— Конечно. И спасибо, что доверил мне эту информацию. Я никому не скажу.

— Все в порядке. Я люблю тебя, Кимберли.

— Люблю тебя, папочка. И…

— Слушаю тебя.

— Я любила Чарли.

— Знаю, детка.

Я содрогнулся.

Глава 17

— Донован, давайте все-таки займемся делом, — произнесла доктор Надин Крауч. — Это уже наша третья встреча, и до сих пор вы отказывались говорить о ваших родителях или детстве. Вы отказываетесь говорить о том, чем занимаетесь, и даже о том, что вы делали, когда произошел этот приступ. Мне остается только предположить, что вы занимаетесь чем-то или абсолютно возвышенным, или абсолютно противозаконным.

Она остановилась, чтобы посмотреть, как ее слова повлияли на меня.

— Вы это отрицаете? — спросила женщина.

— А вас это сильно беспокоит?

— Представьте себе, что вы нашли птичку со сломанным крылышком, которой необходима ваша помощь, — объяснила врач. — Неужели для вас важно, как было сломано ее крыло?

Я помолчал, пытаясь понять, к чему она клонит. Так и не догадавшись, просто спросил:

— Может, вы сразу объясните мне, к чему все это?

— Понимаете, я здесь не для того, чтобы ставить вам оценки.

— В таком случае не отрицаю.

— Очень хорошо, — сказала мой доктор. — Значит, в тот момент, когда начался приступ, вы занимались чем-то возвышенным или противозаконным. А раньше вы этим занимались?

— Мы ведем гипотетический разговор?

— Конечно.

— Тогда — да.

— Я правильно понимаю, что раньше, когда этим занимались, никакой боли вы не ощущали?

— Правильно.

— Обычно я не тороплюсь с выводами, — она слегка надула губы, — но вы ведь пациент не обычный. Мне кажется, что, помогая вам, я защищаю других людей.

— Благодарю вас, — ответил я. — Так каков же ваш вердикт?

— Мы не так долго с вами работаем, чтобы я могла озвучить его с достаточно высокой долей вероятности. Но на первый взгляд мне кажется, что это классический пример.

— Чего?

— Психосоматического болевого синдрома.

— Психосоматического? У меня что, синдром? Да Глэдис Найт [Известная соул-певица, которая в 1980-х гг. проходила лечение от игрового синдрома.] просто обзавидуется.

— Такой синдром является частью защитного механизма, который создает ваше подсознание, чтобы компенсировать нерешенные эмоциональные проблемы. Короче говоря, ваше подсознание не хотело иметь никакого отношения к тому, что вы делали в тот день, когда почувствовали этот приступ. И оно ответило вам единственным доступным ему способом — болевым приступом.

— Вы что, это серьезно?

— Абсолютно серьезно. Ваше подсознание создает приступ боли, чтобы вы прекратили делать то, что делаете в данный момент. Оно заставляет вас сконцентрироваться на боли. Если вы не прекращаете, то боль усиливается. Ваше подсознание твердо настроено на то, чтобы вы прекратили делать то, что доставляет ему столько дискомфорта, и не важно, что это такое на самом деле. И если вы с этим ничего не сделаете, то можете в один прекрасный момент просто умереть.

— И что, это обычная вещь? — спросил я, поразмышляв несколько минут.

— Да, хотя боль обычно возникает в области спины.

— Тогда почему у меня заболело сердце?

— А вы посмотрите на себя в зеркало, — предложила Надин. — Вы здоровы как бык. Уверена, что спина у вас никогда не болела, правильно?

— Правильно.

— Так вот, ваше подсознание знает, что в боль в спине вы просто не поверите. Оно очень умное, это подсознание. Оно не станет создавать боль, от которой можно отмахнуться или на которую можно не обратить внимания. В вашем случае я возьму на себя смелость предположить, что ваш отец или кто-нибудь еще в вашей семье умер от сердечного приступа.

Я почувствовал, как внимательно она смотрит на меня, наблюдая за моей реакцией.

— То есть вы хотите сказать, что эта боль — своего рода дымовая завеса, которой мое подсознание хочет оторвать меня от того, что я делаю в момент ее возникновения?

— Совершенно верно. И радуйтесь, что это был не колит.

— Колит?

— Это самая страшная из всех психосоматических болей.

— Хуже, чем боль в сердце?

— Намного.

— Что ж, — согласился я, — но как мы уже говорили, то, что я делал в тот раз, я до этого проделывал неоднократно.

— Еще раз все тщательно вспомните, Донован. Пари держу, что в тот раз происходило нечто особенное.

То есть она говорила мне, что мое подсознание предупреждало меня о том, что оно не хочет, чтобы я убил сестер Петерсон… Нет, не так. Мое подсознание пыталось меня остановить. Но почему? Я убил десятки, ну хорошо, больше сотни человек до этого. Что такое особенное было в сестрах Петерсон? То, что они женщины, было не важно. Мне приходилось убивать женщин, и я не чувствовал ни боли, ни угрызений совести. И то, что мне пора выходить из игры, тоже неправильно, ведь убил же я Неда Денхоллена без всяких болевых приступов.