Джон Мэддокс Робертс

Заговор в Древнем Риме

Посвящается Геральду Пейджу, человеку, которому известно все о тайнах, истории и, конечно же, об армадиллах

ГЛАВА 1

В то лето мы узнали о кончине Митридата, который встретил смерть в старости и одиночестве. Весть была такой ошеломляющей, что поначалу никто не мог поверить. Понтийский царь был занозой в теле Римской республики на протяжении долгих лет. За это время мы настолько свыклись с его существованием, что он стал казаться нам чем-то вроде природной стихии, такой же неотвратимой и непреложной, как рассвет. Лишь старожилы застали те времена, когда нашему государству еще не досаждал Митридат. Смерть настигла его в Киммерийском Боспоре, где он готовил очередную вылазку против Рима, намереваясь вторгнуться в его пределы по Данувию. У нашей республики никогда не было врага, отличающегося столь завидным постоянством. Как бы не пришлось по нему скучать.

Новость пришла посреди чудесного лета, одного из лучших, которые я помню на своем веку. Это было время мира и процветания. Время, когда гражданские войны Мария и Суллы изгладились из памяти, а ужасы убийств и проскрипций, казалось, навечно канули в Лету. Время, сопровождавшееся повсеместными победами римской армии. На востоке блистательных успехов добился Помпей. Разбив средиземноморских пиратов, он предпринял поход на Азию, Понт и Армению и в конечном счете стяжал славу победителя, которая по праву должна была достаться Лукуллу, заслужившему ее многолетней честной борьбой. После долгой кампании, состоявшей из нескольких вылазок, Риму был подчинен Крит. В мире не осталось ни одного государства, способного бросить нам вызов. Карфаген еще нашими предками был превращен в груду покрытых солью руин, на которых ныне не росла даже трава. Вся восточная территория — от Сицилии до Палестины — уже пребывала под каблуком Рима. Независимой оставалась лишь Парфия, а на юге — Египет. Подобный толстому и ленивому крокодилу, он не представлял собой серьезной угрозы, поэтому его даже не стоило брать в расчет. Африка с Нумидией уже давно были у нас в узде, а западная соседка Испания превратилась в римскую провинцию, платившую дань. На северных территориях обитали дикие галлы, носившие длинные волосы и штаны и служившие нашим драматургам неисчерпаемым источником вдохновения при создании комических сценок.

Однако представители эллинской цивилизации всегда умели создавать себе врагов. Несмотря на то что упомянутое лето было временем безмятежным, Рим уже стоял на краю очередной поры гражданских войн и потрясений, которые в скором времени захлестнули весь мир. Но все это случилось позже. Теперь, многие годы спустя, когда я возвращаюсь памятью в прошлое, могу сказать, что это было последнее лето старой Республики, прекратившей свое существование осенью.

Меж тем в тот год еще ничто не предвещало ее падения. К подобному развитию событий не было никаких явных предпосылок. Более того, некоторые из моих современников самозабвенно утверждали, что Рим никогда не утратит своего могущества и наш Первый гражданин [Имеется в виду Август, или Октавий, который именовал себя Первым гражданином. (Прим. перев.)] сумеет восстановить Республику. Но эти заявления не имели под собой никаких оснований и могли увлечь лишь льстецов и подхалимов. Поскольку человек я уже немолодой и меня мало заботит, что подумает обо мне Первый гражданин, то буду описывать события, случившиеся после смерти Митридата, так, как видел их сам, не лукавя и не кривя душой. Если же предок Первого гражданина — Божественный Юлий — получится в моем изображении не вполне божественным, то смею заверить, что случится это только по той причине, что в те далекие времена мне, в отличие от Первого гражданина, довелось знать Гая Юлия лично. Кстати, небезызвестный потомок великого Цезаря появился на свет не раньше и не позже, а именно в тот самый год, когда Митридат отправился к праотцам. Лично я нахожу это совпадение неслучайным.

Меж тем ни одно из значимых для истории событий того лета поначалу нас ничуть не встревожило, ибо умы были заняты делами более насущными. В те дни серьезное противостояние в обществе было вызвано действиями претора Отона. Четыре года назад, находясь в должности народного трибуна, он предложил закон, который закреплял четырнадцать рядов амфитеатра за всадниками — сословием обеспеченным, но по происхождению неблагородным. Теперь же, став претором, Отон провел этот закон в жизнь. Хотя открыто взбунтоваться против него никто не смел, но всякий раз, когда он появлялся в Сенате, его встречали свистом.

Главным событием года стал Триумф Лукулла. Возвратившись в Италию четыре года назад, он обратился в Сенат за разрешением отпраздновать свою победу над Митридатом и Тиграном. Помпей, манипулировавший властью, всячески препятствовал тому, чтобы победоносному полководцу были оказаны почести триумфатора. В конце концов справедливость восторжествовала, и Сенат наградил Лукулла этим знаком отличия. Но прежде чем это случится, Лукуллу, по древнему обычаю, надлежало пребывать за городской стеной Рима. Находился он там не в одиночестве. Компанию составляли Квинт Цецилий Марций Рекс, покоритель Сицилии, и Квинт Цецилий Метелл Кретик, мой кровный родственник, одержавший победу на Крите. Сторонники Лукулла также приложили все усилия, чтобы помешать этим полководцам отпраздновать завоеванную в тяжелых боях победу. У Помпея было простейшее толкование естественного права: вся мировая слава принадлежит ему и только ему, поэтому всякий, кто на нее претендует, повинен в посягательстве на его личную собственность.

Триумфальное шествие в честь Лукулла, направлявшееся в сторону Форума, было великолепным. И неудивительно, потому что полководец одержал победу не над одной, а над несколькими, причем весьма многочисленными, вражескими армиями. Благодаря его подвигам в Рим потекли несметные богатства Тигранакерта, Артаксаты и Низибиса. Мне довелось наблюдать процессию с трибуны Ростры, что дало возможность запечатлеть ее в памяти во всех подробностях. Впереди шли трубачи, громко и пронзительно возвещая о шествии. За ними воины несли знамена легионов Лукулла. Подобно прочим солдатам процессии, на них не было никаких знаков отличия, кроме военных башмаков и поясов: древний обычай запрещал вооруженным легионерам преступать городскую черту. Вслед за ними катили повозку с огромным изображением Юпитера, рядом с которой вели предназначенных для жертвоприношения белых быков. Затем вновь шли легионеры, облаченные в белоснежные туники, с позолоченными венками на головах. Они несли в руках украшенные цветами пальмовые ветви — символ победы. Девушки-рабыни, которые следовали за ними, осыпали победоносных воинов лепестками цветов. Барабанщики и флейтисты создавали оглушительный шум.

Посреди процессии на повозках везли трофеи. В угоду древнему обычаю они были сложены так, как их складывали на полях сражений наши предки. (Обрубая сучья растущих неподалеку деревьев, они развешивали на них захваченное у неприятеля оружие.) На каждой повозке возвышалось подобие такого древа, сверкающее клинками мечей и дротиков, а также начищенными до блеска доспехами и ярко расписанными щитами. Украшениями служили и снопы стрел, среди которых виднелись шлемы. Под деревом с трофеями сидели связанные пленники, вид их был удрученным. Я бы ничуть не удивился, если бы узнал, что они были не настоящими, а нанятыми для данного зрелища, — это вполне соответствовало духу времени. За трофеями вновь шествовали пленники и жертвенные животные, а за ними — отряд музыкантов. Замыкали триумфальную процессию повозки с добытым у поверженных государств богатством.

Крики восхищения и приветствия, которыми были встречены сокровища Тигранакерта, заглушили шум барабанов и горнов. Среди прочего добра здесь были сосуды из чистого золота, украшенные драгоценными каменьями чаши, серебряные цепи, резные украшения из слоновой кости, инкрустированные янтарем шкатулки, необыкновенной красоты вазы, короны, скипетры и легендарные произведения искусства, награбленные восточными монархами в греческих колониях. Здесь также можно было увидеть белые деревянные таблички с цифрами, означавшими цену выкупа или продажи в рабство пленников. Невозможно было без восхищения глядеть на куски и рулоны ярко-красного шелка, которые по стоимости значительно превышали равное по весу золото. Из слитков серебра и золота, каждый из которых был величиной с кирпич, можно было выстроить среднего размера храм. Приветствуя все эти сокровища, зрители разразились неистовыми криками, как будто их вдохновлял сам Вакх. Что бы ни говорили о римлянах как о завоевателях, мы всегда испытывали откровенное восхищение всем, что было награблено, наворовано или похищено. Это едва ли не единственная область нашей души, которую никогда не касалось лицемерие.

Почти в самом конце процессии шел виновник торжества — Луций Лициний Лукулл Понтик. Легионеры к этому времени уже покинули город и закрыли за собой ворота: древний обычай не позволял полководцу находиться в городе вместе со своими воинами. Облаченный в пурпурную тогу триумфатора Лукулл выглядел как этрусская статуя. Его лицо, видневшееся из-под золоченого лаврового венка, было выкрашено красной краской, равно как и руки, державшие скипетр и ветвь оливы. Он ехал на позолоченной колеснице, запряженной четверкой белых коней, в сопровождении раба, который время от времени шептал ему на ухо: «Помни, ты смертен!»

Завершал шествие самый выдающийся пленник. Поскольку Лукуллу не удалось захватить Митридата, а Тигран в свое время предусмотрительно заключил сделку с Помпеем, то эта незавидная честь выпала одному из полководцев Тигранакерта. Обогнув Ростру, колесница начала двигаться вверх к Капитолию. Пленника повели в тюрьму у подножия этого холма, чтобы сковать цепями. Я невольно проникся сочувствием к этому человеку, ибо некогда имел несчастье находиться в той тюрьме. Ни за что не пожелал бы повторить этот опыт еще раз: уж слишком мрачной была темница даже для временного пребывания, не говоря уже о том, чтобы встретить в ней свою смерть.

Лишь один штрих омрачал триумфальное шествие — не лучшее состояние храма Юпитера Капитолийского. В нем Лукуллу при известии о смерти пленника предстояло принести в жертву белого быка. Два года назад в священное здание попала молния. Поразмыслив над этим знаком, гаруспики пришли к заключению, что старую статую следует заменить новой, большей по размеру. Поставить ее они решили лицом на восток, то есть в сторону Форума. На этом месте она якобы должна помогать Сенату и народу Рима вскрывать заговоры против государства. Ко дню Триумфа Лукулла статуя еще находилась снаружи здания, откуда ее мало-помалу, с большим трудом и осторожностью, перемещали к огромной дыре, зияющей в стене храма.

Своим привилегированным местом наблюдения наверху Ростры я был обязан новой должности: в том году меня избрали квестором. Прочие квесторы либо исполняли обязанности помощников консулов, либо разъезжали по римским владениям, в том числе заморским, производя всякого рода расследования. В худшем случае квестора могли направить в Остию, чтобы надзирать за перевозкой зерна. Меня же подобная участь миновала: я, Деций Метелл Младший, был приписан к казначейству. Целыми днями мне приходилось пребывать в сокровищнице храма Сатурна, надзирая за работой общественных рабов и вольноотпущенников. После каждого Триумфа работы у них бывало невпроворот, а особенно после празднества, свидетелем которого мне довелось стать в тот день. Лукуллу полагалось передать большую часть трофеев в казну Рима, а штандарты вернуть на их почетное место в храме. Там им надлежало храниться до тех пор, пока они снова не будут востребованы легионами.

Когда я спускался с Ростры, меня согревала мысль о приятных перспективах, особенно радостных на фоне нудных служебных обязанностей в сокровищнице. Как публичного деятеля меня пригласили на пиршество, хозяином которого был Лукулл. В последующие дни победоносному полководцу предстояло устроить игры и празднества в знак благодарения богам и в честь своих предков — скачки, гладиаторские бои и застолья. Во время таких празднеств было принято раздавать народу дополнительные порции зерна, масла и вина. В качестве дара городу Лукулл выстроил новый храм, посвятив его богине Минерве.

Это был прекрасный день, и, хотя Рим не принадлежит к числу красивых городов, Форум с его монументальными общественными зданиями и храмами превратился в самое величественное место на земле, ибо был щедро украшен большими венками и устлан коврами из цветочных лепестков. Ими осыпали процессию не только участвовавшие в шествии девушки-рабыни, но и многочисленные зрители, наблюдавшие за процессией с балконов и крыш домов. По всему городу разливалось цветочное благоухание, из храмов сочился аромат ладана. Кроме того, от всех и каждого в этот день пахло духами, которых при подобных празднествах никто не жалел.

С легким сердцем я пересек Форум, направляясь к груде золота и штандартов. Хотя исполнение официальных обязанностей в день Триумфа было запрещено, но для общественных деятелей, подобных мне, не грех было сделать исключение. Я прошел мимо храма Януса, оба лика которого виднелись сквозь распахнутые передние и задние двери. Здесь находился алтарь одного из наиболее почитаемых римских божеств. Его двери закрывались лишь тогда, когда оружие складывали все римские солдаты. Мне никогда не доводилось этого видеть. Более того, говорят, двери не затворялись со времен царствования Нумы Помпилия, построившего этот храм более шести веков назад. Правда, бытует легенда, будто во времена его правления двери этого храма все же были затворены на несколько дней. Учитывая все это, ничуть не удивляешься, что римляне так преуспели в военном деле.

Войдя в храм Сатурна, я сделал вид, что надзираю за работой вольноотпущенника Миниция, пожилого человека, который провел здесь почти всю жизнь. Здешняя деятельность держалась на таких людях, как он. Мой же вклад заключался исключительно в том, чтобы отпирать замки дверей, ключи от которых мне доверили в тот день. Пока бесконечная процессия потных рабов носила трофейное добро в кладовые храма, я с интересом наблюдал, как аккуратно и почтительно воины складывают штандарты в специально отведенные места — туда, где им надлежало храниться под пристальным оком почерневшего от времени образа Сатурна.

Один солдат, тщательно расправив сложенное знамя с блестящим изображением орла и вполне удовлетворенный своей работой, шаткой походкой направился ко мне. К его вспотевшим рукам прилипли лепестки цветов, и по всему было видно, что он слегка пьян.

— Прошу прощения, — произнес он с густым галльским акцентом. — Не мог бы ты мне объяснить, почему этот пожилой господин весь забинтован, словно египетская мумия?

Вопрос оказался полной неожиданностью. Я посмотрел на статую, обернутую широкими шерстяными лентами. Такой она помнилась с детства, и мне никогда не приходило в голову, насколько странным образ Сатурна может показаться человеку, увидевшему его впервые.

— Это своего рода одежды, которые его сдерживают, чтобы он не покинул пределов Рима, — со знанием дела ответил я. — Их развязывают лишь на время сатурналий.

— Видать, тогда и всем остальным пора развязаться, — шутливо заметил галл.

Как раз в это время из подвала вышел Миниций.

— Эй, вы! А ну-ка, марш отсюда в лагерь! — набросился он на солдат с выражением крайнего недовольства на лице. Воинам нельзя находиться в городе, когда его черту преступает триумфатор!

— Успокойся, старик, — оборвал его бывалый солдат с квадратным лицом. — Это священные эмблемы легионов. Нам надлежит удостовериться, что они доставлены сюда в целости и сохранности и помещены на свои места.

— Обещаем, что за это время не учиним государственного переворота, — заверил Миниция другой вояка.

— Пошли, Миниций, — обратился я к вольноотпущеннику, — наши доблестные воины в такой день имеют право немного расслабиться.

Молодые люди, отдав салют, поспешно ретировались, скорей из-за уважения к моей аристократической манере говорить, нежели движимые иным порывом.

— И таких еще называют солдатами Рима, — не без горечи произнес Миниций. — Им даже не снилось городское произношение.

— Ничего удивительного, — пожал плечами я. — За исключением командного состава, легионы формируются сплошь из провинциалов. Так повелось со времен Гая Мария. Какой горожанин ныне пойдет служить под знаменем орла?

— Кстати, квестор. Не забудь поставить свою метку на этом грузе, — напомнил он мне.

Мы направились к лестнице, ведущей в подвал. В это время через передний портал в храм вошла группа рабов. Ослепленные внезапной темнотой, они свернули вправо, в сторону низенькой двери в стене.

— Куда вас понесло, идиоты! — крикнул Миниций. — Вам сюда! Сокровищница тут!

Он указал на ступеньки, начинающиеся у забинтованных ног Сатурна.

— А что там, за дверью? — поинтересовался я.

Мне было совершенно не знакомо устройство храма, если не считать тех его частей, которые открывали всем посетителям во время праздников.

— Обычная лестница, ведущая в старые кладовые, — пояснил Миниций. — Ею не пользовались лет сто. Надо бы заложить ее кирпичом.

Мы спустились вниз, и, дождавшись, пока все ценности будут сложены, я сделал на них соответствующие пометки. Когда посторонние вышли, я закрыл на замок железные двери, и мы с Миницием направились к выходу.

Время клонилось к вечеру. Однако летом дни длинные, поэтому за дверями храма было еще совсем светло. Город все еще был наполнен праздничным шумом. Близился час торжественного ужина, о чем напоминал желудок, изголодавшийся за целый день в предвкушении предстоящего пира.

Он должен был состояться в великолепном саду, расположенном по соседству с новым, выстроенным на средства Лукулла храмом, — тем самым, который триумфатор на следующий день собирался принести в дар городу. Спустившись по лестнице, я направился в сторону сада, когда заметил, что сквозь толпу гуляющих горожан ко мне пробирается какой-то человек. Он был бос, но облачен в сенаторскую тунику с пурпурной каймой. Я даже застонал от досады. Сенаторская одежда вкупе с босыми ногами могла принадлежать лишь одному человеку — Марку Порцию Катону, самому занудному римскому политику. Он приписывал все несчастья нашего времени тому, что мы отдалились от простоты предков, и считал себя редким воплощением античной добродетели. А поскольку в древности римляне не носили обуви, он также отказался ее надевать. Катона недавно избрали трибуном. В своей предвыборной кампании он всячески давал понять, что голосовать против него не только непатриотично, но и оскорбительно по отношению к предкам. Встретившись со мной взглядом, Катон отсалютовал мне на древнеримский манер.

— Приветствую тебя, квестор! Рад видеть публичного деятеля, который всегда на посту. Даже невзирая на праздники.

Я показал большим пальцем через плечо, в направлении храма.

— В храме Сатурна около пятидесяти миллионов сестерциев. Я пометил их своим именем, дабы на следующий год, когда придется освободить эту должность, обезопасить себя от возможных неприятностей. Ты же знаешь, что непременно отыщется какой-нибудь идиот, который обвинит меня в расхищении государственных ценностей, если не отчитаюсь за каждый медный асе.